happy

      Ты рождаешься почти несчастным.       Иначе не скажешь, когда ты совсем-совсем не желанный ребенок: отец бросает мать сразу же, как узнает о беременности, на аборт у нее банально не хватает, а плод, «будь проклят», выживает внутри даже после многочисленных «случайных» ударов и падений на округлившийся живот. Но на более она не способна: доля человечности побеждает.       Еще до появления на свет ты слышишь всевозможные проклятия в свой адрес, вплоть до пожеланий смерти, и болезненно сжимаешься в комочек, не толкаешься в ответ на обращения, как делают другие.       Доктора сказали, мол, никаких отклонений нет, все в порядке, а ты, будучи новорожденным, улавливаешь разочарование и неприязнь в родных (?) глазах, когда оказываешься у Нее на руках. И не было той бережности и ласки, присущей любящим матерям. Тебя не любили с самого зачатия.       Ты не плакал, вообще не издавал никаких звуков, подтверждающих свое существование, только глубоко вдыхал воздух и смотрел миндалинками непонимающе, когда – унесите его, я устала – медсестры перекладывали в жесткую кроватку.       А потом Ее нет. Ты не видел и не чувствовал…       Оказался брошенным в море чужих людей и ощущений. Маленький и совсем одинокий.       Детство проходит в детдоме. Ты до сих пор помнишь запах побуревших яблок и вкус почти прокисшего молока, а на языке песком осыпаются голые стены: кальция не хватало всегда. Все-таки последствия нездорового обращения матерью в период беременности сказываются на слабом теле, а ребята как-то называли «медицинским справочником».       Перед глазами стоит комната на десять человек, по одной тумбочке на каждого. Вздыхаешь: то была роскошь.       Уроки безбожно прогуливал, отшучиваясь тем, что нудные науки ни к чему: станешь знаменитым певцом. И люди вокруг качали головой: «Не говори глупостей, Бэкхенни», а ты пытался доказать правоту своих слов, участвуя на мини-концертах «для своих». Однако ночами подушка – насквозь мокрая: слезы текли ручьями, ведь реальность не строится на буквах, монстры под кроватью все норовят схватить за лодыжку и утащить в темноту…       Несмотря на холод и некоторых «нехороших» детей, синяки на теле, переломы и прочее-прочее… Детство кажется самым светлым воспоминанием. Старые общие игрушки, потрепанные временем, пережившие не один десяток, настойчиво тянут руки сквозь сны, а ты отмахиваешься в ответ – я уже вырос! – хотя вернуться назад очень хотелось бы: когда голос звенел, как колокольчик у входной двери магазинчика напротив. Считаешь, что повезло, твое место обитания являлось довольно-таки благополучным, по крайней мере, не таким зверинцем, которые любят показывать в фильмах.       Сейчас и не мальчик уже, 23 полных, но мечты давно сбиты в дорожную пыль, развеяны на ветру: слабый иммунитет, и ты охрипший донельзя, а привычно уже: будто всю жизнь так… Работаешь официантом в местной забегаловке на углу, получая мизерную зарплату, но достаточную, чтобы оплатить съемную комнату в ветхом доме около заброшенного детсада и хоть как-то прокормиться.       А еще ты безнадежно влюблен в какого-то первокурсника (?), который частенько околачивается неподалеку: видишь его каждый день, так как тот раздает флаеры и листовки на перекрестке.       Боишься подойти – кому ты нужен? – больной, хилый и бледный, с короткими ресницами, узкими щелочками… Но все равно лелеешь мысли о чуде, хотя знаешь, что не бывает такого.       А потом приходит облегчение: рак – диагноз серьезный, существовать осталось всего ничего, а ты все исправно ходишь на работу, избегая визит в больницу, улыбаясь по утрам старушкам и причине учащенного сердцебиения, как оказалось позже, Пак Чанелю.       Отсчитываешь положенные оставшиеся полгода, ждешь судного часа и жалеешь только о том, что не познал, каково это: быть любимым, держаться за руки, встречать рассветы и закаты… И… умирать девственником не хотелось.       В один осенний вечер прогуливаешься по парку, чувствуя, что, возможно, в последний раз: силы покидают, а навстречу идет до боли знакомая фигура. Нервно теребишь край толстовки, останавливаешься перед ним и проговариваешь быстро-быстро: «Привет, Я Бен Бэкхен».       Он протягивает руку: «Пак Чанель».       Ты думаешь – сейчас или никогда – а затем тихо просишь, заглядывая в ореховые глаза: «Знаешь, я скоро умру… Поэтому… Можно я тебя поцелую? Обещаю: больше мы никогда не встретимся!» Он выше на полголовы, и до жути страшно, когда его рука опускается на твою талию и прижимает сильно, а обжигающие губы прикасаются к таким холодным.       Ты умрешь счастливым.       Пак Чанель – нет.       Потому что так и не узнаешь, что та твоя безнадежная любовь всегда была ответной...