Комплекс Элле-ктры

Каждый раз упрямо пролистывая свою память, Элли думала – когда же? Когда всё это началось? Она думала – наверное, перед Лейксайдом, или после него, но, в конечном счете, приходила к выводу, что это невозможно. Вся зима раскололась на «до» и «после», и в ней не было никаких эмоций, никаких чувств – только стылая вьюга и бесконечный страх, холодивший изнутри. Не до – тогда Джоэл лежал с пропоротым животом, неумело залатанным с таким трудом добытыми инструментами, и она каждое утро задирала на нем рубашку, готовясь увидеть страшные следы сепсиса. Она спала рядом с ним по ночам, крепко прижимаясь и обнимая, и шептала – пожалуйста, пожалуйста, не умирай, пожалуйста – а потом долго и тяжело выхаживала. Подолгу разводила огонь, готовила скудную дичь, и, когда Джоэл приходил в себя, кормила его, как ребенка, по кусочку вкладывая еду в рот. Добывала ценой невероятных усилий одежду и порой переодевала его, потому что он не всегда мог встать. Он был тяжелым взрослым мужчиной, и это отнимало множество сил и времени, но в голове у неё был только расчетливый, какой-то медицинский холод. Она должна – и плевать на всё остальное. И плевать на собственный ноющий живот. Она к этому времени уже черт знает сколько времени спала в холоде, на бетонном полу, и не удивилась, когда пропали месячные. Ей было плевать. Тем лучше – не придется тратить и без того редкую ткань. И не после. Когда они ушли из поселения людоедов – лишившись лошади, на своих ногах – они долго ждали, что кто-нибудь из выживших пойдет следом, чтобы мстить, а когда ушли достаточно далеко, чтобы позволить себе хоть немного расслабиться – здоровье снова дало о себе знать. Они вдвоем болели до самой весны, медленно приходили в себя. Джоэл – долечивал свою рану, Элли – пыталась восстановиться хоть немного, но большего восстановления требовала голова. Она просыпалась по ночам от собственного крика, и теперь уже Джоэл обнимал её, бормотал – тише, тише, ничего нет, я с тобой. Нет, точно не тогда. Тень Дэвида преследовала её до самой весны. И хотя она отчетливо запомнила хруст, с которым мачете вонзался в его череп (раз, два, три, десять – до тех пор, пока её не оттащил Джоэл, иначе она бы продолжила, покуда хватит сил), ещё более отчетливо она помнила другое. Как Дэвид сидел на ней верхом, прижимая к полу, сжимая жилистые пальцы на её горле, и со светящимися безумием бесцветными глазами шептал «умоляй», и она чувствовала, что он возбужден. В короткий миг, когда у неё не получалось нашарить рукоять ножа, а в голове начало темнеть, она думала: «Убей меня сразу, мудак, не смей даже прикасаться ко мне». От этих воспоминаний её тошнило и во рту становилось горько, как будто она снова наглоталась удушливого дыма. Это не могло быть тогда. Дэвид оглушил её. Прижимаясь во сне к Джоэлу, Элли думала только о том, какой он чудесный и замечательный друг. Но когда же? - Держи, Элли. Джоэл протягивал ей свернутую ткань. Взяв, Элли развернула её перед собой – это была фланелевая клетчатая рубашка, выцветшая от старости, но сама по себе практически новая, без дыр, не обтрепанная. Была весна, и становилось даже жарко, а у нее из одежды была только тонкая куртка, в которой она пережила эту зиму, и изодранная вконец водолазка. Элли редко когда беспокоилась о том, что на ней надето, но сейчас она чувствовала благодарность и, почему-то, легкий злой стыд, что на это обратил внимание он, а не она. Элли отошла за ближайшую машину, кинула на ржавый капот куртку и с наслаждением стянула старую засаленную водолазку, оставшись в майке. Она накинула на себя рубашку – великовата, но материал приятен коже. Медленно застегивая пуговицы, обернулась через плечо – Джоэл стоял, отвернувшись (разумеется), но Элли почему-то снова ощутила глухую, какую-то странную злость. - Элли, всё в порядке? Джоэл спросил это, не оборачиваясь. У него низкий и немного хриплый голос. - Нормально, - буркнула она в ответ, и, надеясь хоть куда-то стравить непонятные эмоции, с раздражением швырнула водолазку на землю. Непростительная расточительность. Джоэл словно и не заметил. Она просыпается с горящими щеками, и долго смотрит в покрытый пятнами потолок. Сердце часто колотится в груди, и хотя она упорно убеждает себя – не думать, не думать – мысли против воли возвращаются ко сну. Сейчас ей противно, но не думать она не может. Во сне она смотрит в его глаза. Они непонятного цвета, серые с желтизной, и они мягко светятся изнутри, переполненные чувством, которое Элли не может разобрать, но которое её смущает. Он обнимает её. Она обнимает его. Где-то далеко пульсирует мысль – какого черта ты делаешь, это же Джоэл, ты что, с дуба рухнула? Но мысль – незначительна, на неё можно не обращать внимания. Она чувствует себя странно – так, как иногда чувствовала, когда коротко целилась, натягивая тетиву, и точно знала, что попадет. Азарт. Возбуждение. Она думает – каково будет, если он её поцелует? – она просыпается раньше, к великому счастью – и тянущему, вялому разочарованию. Они обычно спят рядом, вплотную – для сохранения драгоценного тепла, но сейчас Элли откатывается подальше, потому что чувствует – всё это очень неправильно. Она скользит взглядом по лицу спящего Джоэла, и пытается переубедить себя – чёрт возьми, он же старый, в конце концов, у него в бороде даже есть седые волоски. Почему-то это звучит неубедительно. Она не знала, когда это закончится. Даже Джоэл заметил, что что-то не так, и обеспокоенно спрашивал: «Детка, в чем дело?». Детка сама не могла ответить, почему начала вести себя, как полная идиотка, то принимаясь кричать и ругаться из-за какой-то совершенной ерунды, на которую недавно ещё не обратила бы внимания, то рыдая по ночам без каких-либо на то причин. И это после того, как она стойко переносила множество невзгод! Она бы не сказала ему и под страхом мгновенной смерти в зубах щелкуна. Она вспоминала, как тогда, на ранчо, нашла старый дневник какой-то давно погибшей девчонки. Там были в основном бессмысленные записи о новых кофточках и походах в кино, но ещё были рассмешившие тогда Элли терзания по поводу мальчиков – кто как посмотрел, кто что сказал, нравится ли она ему? А потом… «Дорогой дневник», - чернила на этой странице были особенно яркими даже через двадцать лет, - «сегодня случилось очень важное событие – у нас с Куртом всё-таки дошло до дела. Знаешь, он говорил мне, что я у него первая, но почему-то я ему теперь не верю. Да и какая разница! Хотя, честно говоря, это было ужасно больно. Но ему вроде понравилось. Курт сказал, что через пару раз мне тоже будет хорошо… очень этого жду! Не зря же вокруг этого столько шума». Теперь Элли жалела, что прочитала это. «Чертова дура», - шипела она сама на себя, когда Джоэла не было рядом, - «о чем ты думаешь вообще?». «У тебя что-то случилось?» - то и дело пытался выяснить Джоэл. «Всё прекрасно», - легко врала Элли, и снова смотрела на него по ночам. У Томми они снова спали в одной комнате. Элли не знала – Томми предлагал дать ей место среди подростков, но отказался Джоэл. После истории с госпиталем он не отходил от неё ни на шаг, что её порой злило, и смеялся: «Ну, извини. Никак не могу свыкнуться с мыслью, что всё в порядке». Ничего не было в порядке. Однажды Элли подслушивает разговор Джоэла и Томми – они говорят о жизни, о всяком, упоминают в разговоре Марию (глубоко беременную, с обтянутым майкой животом, с вечным ружьем наперевес), и Джоэл насмешливо и одобрительно говорит: «А ты молодец, братец, как только такую красавицу отхватил? Хотя это скорее она тебя отхватила». Зеркала в комнате нормального нет, только неровно сколотая половина – но Элли долго смотрит на себя, потом, вздрагивая от прохладного воздуха, раздевается и смотрит снова. Она – красивая? Она пытается сравнивать с теми старыми рекламными постерами, что висели в городах со времен, когда не было никакой эпидемии. На них были соблазнительные красавицы, обычно блондинки, с большой грудью и округлой задницей. Элли не блондинка, у неё темно-рыжие волосы (и то, если вымыть голову). У Элли нет вообще ничего округлого, она вся – как перекрученная жила, как вымоченная в воде ветка. Она не худая – тощая, у неё россыпь идиотских веснушек на лице, у неё небольшая грудь с темными сосками, треугольник волос в промежности. Элли не находит в себе ровным счетом ничего красивого, и ей очень хочется изо всех сил швырнуть проклятое зеркало на пол, да ещё и попрыгать по осколкам. Когда Джоэл почти обыденно спрашивает её, не случилось ли чего, она обыденно отвечает – конечно, нет. Она знает, что Джоэл всё ещё чувствует себя виноватым после истории с госпиталем и Цикадами, и не пристает с расспросами. Ей это только на руку. Однажды ночью она невесомо целует его в губы, тут же отдергивается, и пытается понять – как оно? Честно говоря, она мало что почувствовала, кроме ставшего привычным сдавленного стыда – её вечного спутника. Вчера днем Джоэл мягко говорил ей, что может быть, в самом деле, ей будет лучше больше общаться с ровесниками, но Элли не хотела его и слушать. Она уже пыталась, но ровесники были скучными и напоминали ей о детских годах в школах-интернатах. Джоэл был её другом, напарником, они прошли вместе столько – и было ещё кое-что, о чем она не могла ему сказать. Однажды он говорит, начиная крайне неловко: - Элли, мне кажется, в самом деле пора что-то делать. Ты молодая девушка, и как-то уже не здорово жить вместе со стариком. - Тебе стало скучно? – мгновенно реагирует она, ухмыляясь так, что самой больно. - Не говори глупостей. Просто в твоем возрасте… - Я сама знаю, что лучше в моем возрасте, - она говорит это резко, наотмашь, с интонацией, которой у неё раньше не было никогда. Джоэл молчит и смотрит на неё. Потом – обнимает, и Элли напряженно замирает, не зная, что ей делать теперь. Джоэл смотрит на неё – она смотрит на него в упор, надеясь закрыться показной наглостью, но он смотрит, и его серо-желтые глаза – совсем близко. У Элли перехватывает дух. Ей страшно и горячо. - Ты не спал тогда, да? – обреченно спрашивает она. - Да. - И поэтому ты… - Не только поэтому, Элли. Но и поэтому – тоже. Так не годится. - Но что, если… - она пытается отстраниться, - мы же столько прошли вместе! Элли чувствует, что её упрямство – фальшиво. Она и сама знает, что неправа, но от этого понимания ей ничуть не легче. - Элли. Так будет лучше. Ты поймешь, когда вырастешь. - Я и так уже… - начинает она, захлебываясь злостью, а потом вдруг плачет, плачет громко и навзрыд. Долго, прижимаясь лицом к плечу Джоэла, и чувствуя, как он гладит её по голове. От его понимания ей хочется кричать – это слишком унизительно, но перебороть себя она не может. - Не легче? – тихо спрашивает он. Ей ничуть не легче. Она вспоминает прочитанные в какой-то найденной полустертой книге слова: «переходный возраст», и отчего-то рыдает снова. - Легче, - с трудом выдавливает Элли сквозь рыдания. Она врёт. Он это знает.