2:33

2:33 На электронных часах, слишком ярко светящихся в темной комнате, горят эти цифры - 2:33. И уже несколько часов в практически недвижимом состоянии в некогда удобном кресле застыл Бальзак, подогнув под себя вечно мерзнущие ноги и сжав в руках книгу, которую он до сих пор даже не открыл. Колени давно начали ныть от неудобного статичного положения, но встать размяться или просто пересесть означало бы отдаться на растерзание холодному воздуху - на улице уже вовсю царила осень, а отопление так и не удосуживалось включиться. Опустив глаза, критик медленно провел большим пальцем по обложке книги и с раздражением ее откинул. Чтение всегда успокаивало его, он словно погружался в другие миры, где можно было сбежать от социума, от назойливости, тупости и ограниченности окружающих, но сейчас ему хотелось другого. Тишина, ставшая частью жизни, была не нужна, ему было необходимо заполнить ее - и, как не хреново это признавать, Баль прекрасно знал кем. Уставившись в одну точку, он мысленно проклинал своего временно-гостящего друга - "нет, зачем мне брать ключи, если ты будешь дома, а я всего на полчаса отлучусь". И ведь не первый раз такое происходило. В этот момент давящую тишину разрезала прекрасная трель дверного звонка, долгая, протяжная и несмолкаемая ни на секунду. Тяжело вздохнув, хозяин квартиры покидает кресло, чувствуя боль в каждом движении, и распахивает входную дверь, за которой, облокотившись к самой ближайшей стенке, одной рукой продолжая жать на звонок, второй нагло стряхивая пепел от почти докуренной сигареты на некогда чистый подъездный пол, стоял Есенин: - Пфууу… - парень резко и шумно выдыхает, с лихвой обдав Бальзака едким табачным облаком. От неожиданности глаза защипало, а горло пережала горечь. - Кх..! – Баль отмахнулся, – это еще что? - Это яяя… - лирик расплылся в ехидной улыбке, поддался вперед и уткнулся лбом в плечо друга, - …так соскучился. - Опять пьян. - Не-не… так я зайду или ты меня сам донесешь? - игриво подняв затуманенный взор, Есенин наигранно похлопал ресницами. Пытаясь отстраниться от назойливо льнувшего к нему лирика, Бальзак кивает в сторону темноты квартиры. - Спасибо, друг, - касание теплых губ у виска и критик чувствует горячее дыхание с запахом табака, алкоголя и жареной картошки. Есенин резко отстраняется, щелчком отбрасывая непотушенный бычок в темноту лестничной площадки. Слегка толкнув ладонью в грудь Бальзака, покачиваясь, заходит в скромную квартиру, направляясь прямо к любимейшему креслу хозяина, заваливаясь прямо в пальто, и без рук скидывает ботинки. - Баааль, - капризно зовет парень, драматично откидываясь в кресле после неудачных попыток развязать перекрученный шарф. Или дело было в алкоголе, или же виной всему злополучный шарф, но от вида лохматого Есенина с раскинувшимися по грубой ткани кресла локонами, красноватыми с мороза щеками и странной игривой улыбкой, у Бальзака на мгновение перебило дыхание. Он поджимает губы и, не говоря ни слова, подходит, дабы выручить друга из цепких вражеских объятий. Но не успевает ничего сделать, как Есенин нагло хватает его за рубашку, притягивая к себе, лицом к лицу. Нахмурившись, лирик пристально вглядывается в Баля, которому с каждой секундой становится все сложнее дышать. Сердце быстро и гулко бьется уже не в груди, а где-то в районе глотки, и под прожигающим душу взглядом, он мысленно решается. Но внезапный заливистый пьяный смех разрезает гнетущую тишину и Есенин откидывается назад. - Угомонись, наконец, - устало откинув мешающую прядь черных волос с лица, на несколько секунд Бальзак зажмурился, подавляя одновременно два порыва - избить и изнасиловать, и неважно в каком порядке. Мало того, что он был вынужден ожидать этого почтенного господина полночи, так теперь выслушивать издевки с привкусом алкогольного дурмана придется. Под гнетущий мысленный аккомпанемент, он все же не смог усыпить совесть и сейчас методично разматывал с друга шарф и стаскивал пальто с якобы безвольного тела. Ну и сколько ему прикажете терпеть этого вздорного нахлебника? Неопределенность его поведения - раздражала. Этот наглец словно исполнял одну и ту же песню, но в разных тональностях на нервах критика. - Баль? Эй, Бальзаак, - тихо протянул лирик, наблюдая из-под полуприкрытых век за раздевающей его фигурой. - Ну чего опять? - А я ведь знаю, - Есенин сделал долгую паузу, заодно дождавшись, пока на нем, наконец, сконцентрирую внимание, - знаю, что ты хочешь меня. Здесь, - и он ведет коленом по внутренней стороне бедра к паху, наблюдая, как слетает маска отстраненности с лица Бальзака, - сейчас. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Неприлично темная комната и звенящая тишина, сдавливающая со всех сторон. Перевести в шутку? Сарказм или ирония? Или же он мог быть серьезен? Не найдя выхода лучше, хватает Есенина, впиваясь пальцами в тонкую ткань брюк и поддавшись неведомому несвойственному ему порыву, полагается на несуществующую удачу, склоняясь к полуоткрытым губам. - Пх-пха... ахахаха, - прыснув со злорадным хохотом, Есенин резко отвернул голову, - знаешь, как говорят? Страсть – враг покоя. Видел бы ты себя! Нап бы тобой гордился, определенно. Весело подскочив с жесткого кресла, он решительной, но неустойчивой походкой направился к выходу из этой комнаты. - Ну уж ни черта. Стоять, - не в состоянии толком чисто мыслить, Бальзак оборачивается вслед уходящего лирика, надеясь схватить его за плечо, но помутневший на миг рассудок слепит и в следующее мгновение он притягивает Есенина за вьющиеся волосы. - Аргх...руки! - вскрикивает парень, безуспешно пытаясь вырваться, - пусти немедленно! Почувствовав, как хватка слабеет, он тут же вырывается, грозно дыша. - Не смей, слышишь, не смей даже притрагиваться ко мне. Думаешь, ты достоин меня? Ха! Унылый глупец ты, Бальзак. Столько умных книг перечитал, а все равно несоизмеримо туп. Забыл где твое место? Так я подскажу - у хозяйских сапог твоего обожаемого Напа, ах да, погоди, ты и ему не нужен, как абсолютно не нужен и мне. Конченая шавка! Какой-то щелчок в голове и электрический заряд прошибает от мозга по всему телу, разрывая границы терпения. Темными вспышками перед глазами Бальзак видит и отдаленно чувствует, как неконтролируемо поднимается рука, и звук хлесткой пощечины режет слух. Он сильно жмурится и, когда сознание возвращается на законное место, опускает взгляд на упавшего Есенина. Лирик тяжело дышит, держась за горящую щеку, смотрит удивленно и...благоговейно? Такого он никак не ожидал, но сердце пропустило удар, видя, как хмурясь, Бальзак неподалеку опускается на колено. Секунда, вторая, третья. Тяжело бьющееся сердце, дробящее грудную клетку, не успокаивается, и Есенин, как бы не заставлял себя, не может отвести взгляда от друга, который, в одно не укладывающееся в голову мгновение, будто бы вдруг скинул себя шкуру ничего не представляющего безвольного мальчика для битья, начав неожиданно казаться столь невероятно притягательным. Поэтому, послав все бывшие предрассудки к чертям, он вновь хватает Бальзака за помятую рубашку, целенаправленно притягивая к себе теперь уже без намерений поиздеваться, впиваясь исступленным поцелуем. Вопреки ожиданиям, его больно кусают и их контакт разрывается. Непонимающе вглядываясь в лицо Бальзака, не выражающее раздражающим образом ничего, лирик не может понять, что он мог сделать не так. Он злится и вновь приникает к губам, пытаясь добиться желаемого, но вместо податливо открытых губ и страстных поцелуев, он чувствует толчок в грудь, выбивающий весь воздух из легких, и в следующее мгновение его спина касается пола, а в шею впиваются холодные тонкие пальцы. Глубоко вдыхая жизненно необходимый кислород, Есенин наблюдет за разительными переменами в Бальзаке, который уже не казался таким хладнокровным: разметавшиеся темные волосы, пристальный взгляд и румянец выдавали с головой его желание. Усмехнувшись, невзирая на руки, все еще покоившиеся на его шее, он приподнимается. Разрывая оковы, сдерживающие разум, Бальзак отчаянно тянется к губам лирика, в то время как тело обдает контрастирующим жаром. Несмотря на обычную пассивность, он перехватывает инициативу, заставляя подчиниться. Стянув с Есенина мешающую футболку, проводит по его телу руками, в то время как нетерпеливый лирик, похабно ухмыляясь, тянется к ширинке. Но Бальзак перехватывает его руки, отводя от джинс, тут же впиваясь в бледную кожу на шее, оставляя расплывающиеся красные пятна. Есенин пытается вырваться из, на удивление сильно хватки, но все его попытки пресекаются, когда одним резким движение Бальзак заводит его руки над головой, еще сильнее прижимая к холодящему полу. Не имея другого выхода, лирик обхватывает его ногами, притягивая к себе, вынуждая быть ближе. Притирается к паху в момент поцелуя и вибрации приглушенных стонов проходят через все тело, смывая последние границы дозволенного. Его тело, отзывающееся на каждое прикосновение, приоткрытый рот, издающий столь пошлые звуки в ответ на укусы, затуманенные, пристально следящие глаза - сводят Бальзака с ума. Вожделение, животный инстинкт, безумие - все смешалось в один неразборчивый ком эмоций, вырываясь из тела судорожными прикосновениями и жадными поцелуями. Когда Есенин, наконец добравшись до молний брюк, обхватывает уже стоящий член, с нажимом проводя по всей длине, голова идет кругом и сил хватает только вцепится зубами в плечо лирика, заглушая протяжный стон. Приблизившись к уху Баля, лирик хрипло смеется, замедляя темп: - А ты оказывается не такой уж апатичный, когда тебя держат за член, - обдает горячим дыханием, слегка прикусив за мочку, - что, давно никого не было? Раздражение вновь поглощает безудержной волной и, обхватив несопротивляющегося Есенина, резко переворачивает, попутно толкая к креслу. Грубо стаскивает с него брюки и трусы, когда Есь снова начинает говорить: - Какие мы агрессивные сегодня. - Да заткнись ты уже, - одной рукой пытаясь закрыть ему рот, второй Баль тянется к стоящей рядом тумбочке, извлекая лубрикант и пачку презервативов. - Да ты подготовился, - нахально ухмыляясь, лирик следит за его движениями похотливым взглядом. Глубоко вдохнув, пытаясь успокоиться, Бальзак игнорирует комментарии, между тем выдавив прохладную смазку на пальцы. Очередная колкость смазывается негромким стоном, когда Баль не предупреждая, вставляет в него сразу два пальца. Они входят легко, и критик раздраженно шипит: - Вот же шлюшка... Прикрыв глаза, Есенин развратно стонет: - Тебе же это нравится, - кинув выразительный, потемневший от похоти взгляд, влажными губами захватывает пальцы Бальзака, начиная плавно водить по ним горячим языком. Завороженно наблюдая за сием развратным действом, критик неосознанно начинает присовывать ему в такт сосущих движений. Он добавляет третий и Есь на секунду замирает, задержав дыхание и протяжно, с легким стоном, выдыхая. Лирик прогибается, сам практически насаживаясь, и Бальзак понимает, что больше не может сдерживаться. Вытаскивает пальцы и, вылив на руку изрядную часть лубриканта, смазывает ей член, в следующий момент резким движением входя в него. Не дав ему привыкнуть к тотальной заполноненности внутри себя, начинает двигаться - несдержанно, размашисто, до белых пятен вцепившись в его бедра, не давая отстранится. При каждом толчке, сжигающем его изнутри, Есенин громко, не сдерживая себя, стонет. Подается навстречу, до боли цепляясь за спасительную жесткую ткань кресла, пока критик не заламывает ему руки назад, заставляя открыться еще больше. Бальзак с почти садистским удовольствием наблюдает, как при каждом его движении на лице лирика наслаждение сменяется гримасой боли. Это контраст, сводящий его с ума, заставляет вбиваться в дрожащее тело с какой-то жестокостью, эгоистично и властно. Жадно ловя головокружительные сладостные стоны, он склоняется, смазано проходясь по щеке, и утыкается лбом в затылок. Есенин покорен как никогда, в данный момент принадлежа только Бальзаку. Желание причинить ему невыносимую боль борется с желанием дотрахать почти до коматозного состояния, чтобы он запомнил его. Критик хочет выбить из него воспоминания о всех, кто когда-либо прикасался к нему, и эта жадность обладания подгоняет, заставляя ускориться, двигаться еще более несдержанно и агрессивно, до тех пор, пока это не становится невыносимым. Пробираясь сквозь пелену наслаждения, он плюет на руку и обхватывает член лирика, надрачивая быстро и рвано. Не проходит двух минут, когда Есенин внезапно выгибается с протяжным стоном, сжимаясь вокруг критика, вынуждая последовать за собой с последним глубоким толчком и судорожным выдохом. Казалось, пробуждение никогда не давалось так тяжело лирику. По неосторожности резко открыв глаза, свет от окна тут же заставил его поморщиться, вызывая гулкую боль где-то под черепом. Вместе с тем осознание произошедшего накануне подкатывало с тошнотворным последствием выпитого алкоголя. Зажмурившись до цветных кругов и закрыв лицо ладонями, Есенин испустил тяжкий стон, пытаясь отбросить всякие мысли о вчерашнем, но против его воли в сознании замелькали кадры случившегося, кое-где лишенные смысла. Но все последние моменты до выпадения из реальности четко стояли перед глазами: он переспал с Балем. Вертевшись в сметенных чувствах, он пытался побороть внутренне противоречие: с одной стороны бурное негодование от того что черта заигрываний, мучений и жестоких игр, которую Есенин так тщательно возводил, была пересечена; с другой стороны - он сам этого хотел, хотя даже себе в сием не признавался. Покатавшись еще какое-то время по кровати и свернув простыню с матраса, Есенин решается на героический поступок: встать и проложить путь к ванной, невзирая на ноющую боль во всем теле. Найдя рандомные штаны и натянув их без трусов, потихоньку проникает в ванную и, облокотившись на раковину, фокусирует взгляд на своем отражении. Вид, соответствующий опасениям: лохматый как чудовище, с глубокой синевой под припухшими глазами, дорожки засосов, но что больше возмутило лирика, так это яркий болезненный на ощупь укус выше ключицы! Самолюбие задето, ровно как и прекрасное тело! Нужно было остыть, потому что таких эмоциональных перепадов больная голова не смогла бы выдержать. И тут приходит озарение. Ухмыльнувшись своему отражению в забрызганном зеркале, он решает - нужно мстить. В самом есенинском стиле…