Пока стоит Эребор

И будет день, когда крылатое пламя с Севера испепелит дотла белые камни, ворвется золоченым потоком в недра горы, обожжет и обрушит смерть на черно-зеленые чертоги. И доблесть народа наугрим рассыплется прахом, ведь что такое доблесть против пламени, сжигающем все на своем пути. Будет день, когда раз и навсегда между нами проляжет пропасть шириной в черную от копоти пустошь между вратами Эребора и склоном того холма, где буду стоять я, не колеблясь ни секунды. Будет миг, короткий миг, когда ты будешь смотреть на меня в отчаянии и молить – не безмолвно, криком – молить о помощи. И я отведу от тебя взгляд, я повернусь спиной к страданиям твоего народа. Потому что не смогу иначе. Будет день, когда опальный Король-под-горой явится просить помощи. Но в глазах его я увижу лишь боль безумия, боль одурманенного златом разума, дракона в обличие гномьего короля. И я отвернусь во второй раз, я не стану рисковать моим народом во имя тщеславных затей тех, кто всегда исподволь презирал, не доверял и унижал. Незатейливо, но мерзко – я до сих пор слышу, как со звонким щелчком захлопнулся ларец почти под моей рукой. И вор, потомственный вор с улыбкой на лице и распахнутыми золотыми от алчности глазами жадно наблюдал за моим унижением. Вор, открыто похваляющийся тем, что украл, перед законным владельцем. Ты не поймешь. Ты никогда не поймешь, что суть сего не в ценности самоцветов, суть – гораздо глубже. Рухнувшее зыбкое доверие, для которого и причин не было, страх вместо союзника обрести еще более страшного, чем дракон в Горе, врага – все это заставило меня второй раз повернуться спиной к наугрим. И смотреть, как ты уходишь, сжимая секиру в дрожащей от ярости руке – ярости, на которую у тебя причин не было, ярости, которую ты получил в наследство, как и драконову болезнь. Гномы уходили в Морию, и я знал, что король падет. Знал, что рассудка лишится его сын. Знал, что Дубощитом станут называть с тех самых пор его внука. Будет день, когда я увижу тебя вновь, молчаливо изменяя своему холодному спокойствию, которого во мне, по правде сказать, никогда и не было, поражаясь, до чего короток век гномов. Я увижу перед собой не молодого принца, наследника рода Дурина, но мужчину. Появившиеся раньше времени белые пряди в смоляных волосах, навсегда застывший лед в глазах, лед, под которым бушует синее пламя – я буду смотреть на тебя и не верить, что когда-то знал тебя другим. Что считал когда-то, будто ты не похож на своего деда и своего отца. Будет день, когда я вновь почувствую в своем давно остывшем сердце искру боли. Ты будешь бросать мне в лицо полные отчаяния злые слова, и мне изменит моя выдержка, ты увидишь то, чего не хочу видеть даже я сам. Печальный подарок эпохи, о которой тебе лучше и не знать. Будет день, будет час, когда ты – тот, в кого я, несмотря ни на что, все же верил – сдашься, согнувшись мгновенно и мягко под силой родового проклятия. И золотом заблестят льдистые синие глаза, и окутает блеск драгоценных камней ясный разум. Друг и враг станут на одно лицо, и это печальное обстоятельство сравняет меня, того, кого ты так ненавидишь, с теми, кого ты любишь и любил. Для тебя не будет разницы, все лица станут похожими, ты сделаешься подозрительным и жестоким, и всюду будет чудиться тебе рука, мечтающая украсть твое самое главное сокровище. Настанет день, когда наступит кровавый рассвет, и у подножия Одинокой Горы сойдутся в алчной битве армии, но последует удар с востока, удар заброшенной крепости Дол-Гулдур, удар прихвостней врага для всех общего и несокрушимого. И пять армий сойдутся в битве, из которой не выйти живым ни одному потомку Дурина Бессмертного. Ты падешь, мой вечный горный принц, и вновь синими станут твои глаза, утратив губительный золотой блеск. Болезнь твоего рода выйдет из тебя вместе с кровью, которой обагрятся твои раны. Тебе не выжить, ведь весь твой жизненный путь вел тебя к этому самому мигу – ты прожил свою жизнь, чтобы отдать ее в битве за Эребор, потому что иначе и быть не могло. Потому что не случайной была твоя встреча с Митрандиром, не случайно отправил он тебя и двенадцать твоих гномов в поход, цель у которого была одна. Королевство возвратилось к владыке, который пал в тот самый миг, когда смог с честью назвать себя королем. Будет всего одна минута, когда мы посмотрим в глаза друг другу, и былые обиды и распри развеются, как предрассветные сумерки. Когда я смогу, наконец, сказать, а ты сможешь услышать. Никогда больше, никак больше – только так. Только на пороге смерти, которая нежно заберет тебя из моих рук. Из моих, я знаю, Торин, что умрешь ты на моих руках. И вместе с тобой, глубоко в горе, под тяжелой каменной плитой, испещренной древними рунами, будет похоронено последнее, что горело во мне мучительно и ярко. И кровь моя остынет окончательно. Будет еще много дней. Будут дни тьмы, будут дни отчаяния, будет день сечи, день славы на Пеленнорских полях, будет день крушения крепости Дол-Гулдур - и отступит Тень, и будет Свет, что падет на весь Великий лес Зеленой Листвы. Будет день последней битвы этого мира у черных врат Мордора. Будет день, когда мой сын, принц лесного королевства, покинет меня, отправившись в бессмертные земли. А потом все дни и ночи превратятся в один нескончаемый поток часов, идущих вспять, потому что последний корабль уйдет из Серых Гаваней, но моя нога не ступит на его борт. Наступит день, когда я останусь последним. День, когда иссякнут слезы и глаза мои больше ничего не увидят. Один удел останется мне - бесплотной тенью бродить под увядающими дикими деревьями, быть мне духом леса, простирающимся на многие мили вокруг Одинокой Горы. И я останусь, пока стоит Эребор, в недрах которого спит вечным сном овеянный славой мой наугрим. Но я буду помнить день, буду помнить ночь – одну из тысяч – когда твое сердце всецело принадлежало не злату, а мне. …Трандуил поднял голову. Он видел, как шевелятся губы Торина, знал, что тот задал ему какой-то вопрос. Молодой, слишком молодой, даже по меркам гномов, наследник трона Эребора, все еще глядящий недоверчиво, почти сурово. Но глаза у него – лазурная синь. И поцелуи как яд опасные. - Что ты сказал? Повтори… - положив холеные, унизанные перстнями пальцы ему на плечи, спросил лесной король. - В каких звездных небесах ты летаешь, эльф, - укоризненно качнул чернявой головой гномий принц. – Странный вы народец, вечно будто в ином мире живете, со всеми, и ни с кем. Я спросил, что ты видишь. Говорят, некоторые эльфы обладают даром предвидения. Я знаю, о чем ты думал сейчас, расскажи и мне. Трандуил тихо рассмеялся – серебристый смех перворожденного в каменных сводах Эребора звучал столь же странно, как и отрывистая резкая речь наугрим тонула в шуме водопадов во дворце владыки Лихолесья. Тонкие пальцы в кольцах скользнули по сплетенных косам, зарылись в темные волнящиеся волосы, притянули ближе. Торин не мог и не желал сопротивляться, но это создание было слишком высоким, слишком статным, слишком неземным для вполне земного и грубого мира. Рывком подтянув Трандуила ближе к себе, он заключил его в объятия, одной рукой все еще медленно оглаживая его обнаженное бедро. Из главного чертога, из галереи королей, неслась музыка. Не изысканные эльфийские песнопения – эта музыка была совсем другой, милой сердцу Торина, который снисходительно понимал, что остроухий лесной король не находит в ней ничего привлекательного. - Скоро придется покинуть твои покои, мой принц, - насмешка искривила мягкий изгиб бледных губ Трандуила, но вопреки своим словам, он не спешил вырываться из плена обнимавших его стан крепких рук. Губы улыбались, но в его прозрачных глазах Торину чудилась какая-то тень. - Скажи мне, что ты видел? – настойчиво повторил он, - Будущее? Открой мне его. Я стану великим королем? Взор эльфа затуманился. Кончики пальцев прошлись по щеке Торина, мягко коснулись виска и уголка глаз, где на гладкой смуглой коже еще совсем не было морщин. Почему-то сейчас принц Эребора как никогда остро чувствовал, какая огромная толща многих тысяч лет лежит между ними. Король наклонился к нему: - Да, - прошелестел низкий, грудной голос над его ухом. – Ты станешь великим королем, Торин, сын Траина. - И ты не покинешь меня, эльф? - Не покину. Пока стоит Эребор.