Расскажи мне свою историю

Запах на перроне витал совершенно ни на что не похожий. Запах, который ни с чем нельзя было спутать, и который нельзя было охарактеризовать. «Запах расставаний», — фыркнул Хакурен, недовольный тем, что его охватило уныние, стоило лишь составу поезда скрыться где-то за высокой стеной вокзала. Хакурен ещё долго смотрел ему вслед, пока поднявшийся ветер не растрепал ему волосы, бросив их ему в лицо. Красивые волосы, длинные, грех было жаловаться. Печаль печалью, но не превращаться же ему из-за этого в лохматое злое чудовище. — Не дождёшься, не буду я из-за тебя тут раскисать, — упрямо заявил Хакурен, раздражённо поправляя шарф и натягивая его до самого носа. — Не дождёшься, — повторил он и снова бросил короткий взгляд туда, где скрылся поезд. — Уж я-то теперь точно не дождусь, — пробормотал Хакурен, хмуро улыбаясь. У него не было ни малейшей причины задерживаться на стремительно пустеющем перроне дольше, чем того могли потребовать какие бы то ни было моральные убеждения. Тейто он буквально из рук в руки передал Фрау, выслушал сбивчивое прощание, вытерпел долгий взгляд, переполненный сожалением, упрямством и Ферлорен знает чем ещё, невесть что желающий до него донести. В том уже давно не было нужды — кому нужны объяснения, в которых ты сам не уверен? Когда Тейто ушёл впервые, Хакурен понял, что ему его ни за что не удержать. Он не мог дать другу того, в чём тот так нуждался. Он, вероятно, и вовсе так ничего о нём и не узнал. Чего Тейто хотел, о чём мечтал, к чему стремился — множество разных «зачем» и «почему», обречённых остаться без ответа. В конце концов, Хакурен смирился с тем, что Тейто просто такой, какой он есть. Упрямый, неуклюже прямолинейный, честный, отчаянно во что-то верящий. Таким Хакурен его и запомнил, крепко обнимая напоследок. Таким он его и отпустил, махая рукой вслед, когда поезд тронулся, увозя Тейто и его учителя куда-то далеко-далеко. Будет лучше, если Хакурен не будет знать точного пункта их назначения. Кастор не раз напоминал Хакурену о том, что не стоит привязываться к людям уж слишком сильно, и уж тем более нельзя навязывать им свою заботу. Говорить-то он говорил, но это не мешало ему раз за разом ревностно отслеживать местоположение Фрау (ну и Тейто вместе с ним) во время их путешествия, а также слать на голову мало в чём на самом деле повинного епископа бесчисленные напутствия и увещевания. Впрочем, Хакурен был уверен, что ни о какой привязанности в их случае, тем более в романтическом плане, речи не шло. Просто привычка присматривать друг за другом. «Словно супруги в разводе», — с ехидцей думал тогда Хакурен. В общем, своего учителя он всегда внимательно слушал, но на веру принимал далеко не каждое из его высказываний. Стоя в одиночестве на перроне, обдуваемый холодным зимним ветром, Хакурен думал о том, что, должно быть, его учитель не раз повторял ему слова о привязанности только затем, чтобы убедить в них самого себя. Здравый смысл прав, но ему не победить. Подрагивающие плечи и влажные зелёные глаза во много раз убедительней. Спрятав руки в карманах, Хакурен вздохнул и вознамерился уж, было, покинуть, наконец, злополучный перрон, как вдруг его взгляд привлекла фигура, стоящая в двух шагах от него, так же как и он некоторое время назад, глядящая вослед отбывшему поезду. Фигура была, очевидно, мужской, высокой, блондинистой, раздражающе лохматой и без всяких на то причин казалась смутно знакомой, так что маршрут к отступлению Хакурен выбрал такой, чтобы хоть мельком взглянуть в лицо незнакомца. Нет, разумеется, он не знал его, как и не знал его самого неизвестный блондин с глазами светло-орехового цвета и крестообразным шрамом на подбородке. Но это нисколько не помешало ему окликнуть Хакурена, после того как тот, задержав на нём взгляд чуть дольше, чем следовало, прошёл мимо. — Простите, позвольте к вам обратиться, — не тянуло обращение на вежливое. Уж слишком непринуждённо незнакомец улыбался и не торопился убрать свою руку с плеча Хакурена, даже когда тот обернулся и бросил на него раздражённый взгляд. Под подобным натиском незнакомец поспешил рассмеяться без всякого смущения: — Моя фамилия — Селестин. Микаге Селестин. Видите ли, случилось так, что я прибыл в этот город абсолютно случайно и сейчас нахожусь в некотором затруднении. Вам не составит труда выслушать меня, оказав тем самым неоценимую помощь? Хакурен мог сколь угодно долго строить из себя напыщенного павлина, но отказать человеку, который хоть и не был похож на несчастного, но всё же просил о помощи, он попросту не имел права. «Не бросай в беде ближнего своего» и всё такое. А уж постоять за себя, если что, Хакурен сможет. Руку с его плеча Микаге убрал, теперь она чуть прикасалась к локтю Хакурена. Тот не сразу обратил на это внимание. Хакурен, окинув Микаге внимательным взглядом, едва заметно кивнул. Тот улыбнулся, и, поравнявшись со своим спутником, вместе с ним направился к арочному переходу, ведущему к главному залу вокзала. — Ну и какие у вас трудности? — устало спросил Хакурен, двигаясь по коридору. Микаге вдруг усмехнулся. — А у вас? — задал он вопрос, бесхитростно улыбаясь. — Простите? — Нет, не подумайте, что я вас обманываю, — поспешно замахал руками Микаге. — Мне в самом деле нужна помощь. Просто, когда я увидел вас на перроне, мне пришло в голову, что вы не хотите оставаться один сейчас и не откажетесь от компании даже такого бродяги, как я. Хакурен фыркнул и отвернулся. — Слишком много на себя берёте, — сказал он. — Я не делаю того, чего мне не хочется. Хакурен поморщился. Расслабленный, ни в чём не сомневающийся тон Микаге, а так же его словно бы нарочито небрежный внешний вид раздражали его. Чуть-чуть, но порядочно. — Не сильно-то вы на бродягу похожи, — заметил Хакурен, припомнив давешние слова Микаге. Словно поставив перед собой цель вывести Хакурена из себя, Микаге проигнорировал его реплику, сказав: — Может, перейдём на «ты»? — Я вас не знаю, — без раздумий ответил Хакурен. — Знаешь, — возразил Микаге, мягко улыбнувшись. — Знаю, — согласился Хакурен. Сказав это, Хакурен замер. Он вдруг почувствовал слабое головокружение. Знает? Откуда он может знать человека, которого видит впервые? «Впервые ли?..» Нет. Он действительно знал его, незримого хранителя, следующего по пятам за Тейто, призрака, мальчика, который умер, защищая друга. Бывало, что просыпаясь среди ночи, Хакурен видел образ духа у изголовья кровати Тейто. Наутро он всегда забывал о нечётких видениях, считая их сном. А между тем, со слов напарника он постепенно узнавал того, кто был первым другом Тейто, кто изменил его. И смутный ночной образ стал приобретать очертания, краски, а вслед за ними и тени. Тени в морщинках у глаз, тени, искривляющие широкую улыбку. Тени, которых не было в облике Микаге при жизни, сейчас лишь подчёркивали грусть, печаль, которую он прятал за нарочитой естественностью своего внешнего вида. Таким он шагнул со ступеней, покидая вагон поезда, в то время как Тейто вошёл внутрь. Он его знал. — И что теперь? — спросил Хакурен. — А у нас разве есть выбор? — рассмеялся Микаге. — Ты?.. — Пока побуду с тобой. Если ты не возражаешь, конечно. Хакурен отрицательно покачал головой. И потом Микаге шагнул к нему, приблизившись, обнял робко. Хакурен не возражал.

* * *

Даже если Ланс и был удивлён, он исхитрился никоим образом этого не выдать. Когда Хакурен переступил порог его дома вместе с Микаге, объясняя, что тому на некоторое время нужно жильё, Ланс изгибал брови, хмурился, улыбался, насмешничал, не говоря ни слова, лишь только выразительно гримасничая. В конце концов, после достаточно долгого поединка взглядов, за которым Микаге наблюдал с нескрываемым интересом, Ланс, великодушно разведя руками в широком приглашающем жесте, торжественно произнёс: «Конечно-конечно, не стоило и объяснять. Я рад друзьям племянника как своим собственным! Проходи, милый Микаге, чувствуй себя как дома!» Припомнив, какие у Ланса были дружеские отношения с Лабрадором, Кастором и прочими, Хакурен только хмыкнул и бросил на дядю укоризненный взгляд. Но тот уже вовсе на вошедших не смотрел, выискивая в шкафу свободную пару домашних тапочек, напевая себе под нос. Позже, вспомнив о каких-то архиважных делах, Ланс, поручив заботу о Микаге «ненадёжным рукам» Хакурена, буквально умчался куда-то, на ходу говоря что-то про ужин, который нужно «просто разогреть». Убеждённый в том, что для того чтобы разогреть ужин, его сначала нужно приготовить, Хакурен оказался совершенно прав, обнаружив безупречную пустоту в холодильнике и прочих местах, где ещё могла обитать еда. — Ох уж, — проворчал Хакурен. — Прими, что ли, душ, пока я что-нибудь приготовлю, — обратился он к неуверенно топчущемуся рядом Микаге. — Эм-м… — Просто возьми что-нибудь из моих вещей. И полотенце не забудь. За ужином они говорили о различных пустяковых вещах, не задерживаясь подолгу на одной теме. Микаге был замечательным рассказчиком, слушать которого было одно удовольствие. Он много рассказывал о себе, своей семье. Он в целом много говорил и много с аппетитом ел. «Вас там совсем не кормили, что ли?» — смеялся Хакурен. «Нас там в принципе “не”», — отвечал Микаге с ехидцей. Подобная манера ответа, а так же иногда проскальзывающая в разговоре злая ирония совсем не вязались с тем образом, к которому Хакурен привык со слов Тейто. Микаге представлялся ему светлым, наивным, невинным мальчишкой, неисправимым оптимистом, быстро забывающим обиды и не держащим ни на кого зла. Микаге, который сидел за одним столом с Хакуреном, был другим. Улыбка его слишком часто сходила на нет, превращаясь в хмурую усмешку, а взгляд был полон усталостью, придавая выражению лица Микаге что-то угрюмо старческое. Заметив столь пристальное к себе внимание со стороны Хакурена, Микаге сказал: — А ведь я видел тебя однажды. В детстве. Насколько я помню, твоя мать — родная сестра матери Шури. Вместе с ней ты приезжал погостить. — Может быть. Но что-то тебя я никак не припомню. — И неудивительно. Пришло бы тебе в голову обращать внимание на прислугу. В тоне Микаге не было упрёка, но всё же его слова Хакурена задели, ведь они были правдой. Но Микаге не дал ему времени задуматься о своём недостойном поведении в то далёкое время. Подперев щеку кулаком, Микаге склонил голову, посмотрев на Хакурена с улыбкой. — Тогда ты показался мне очень красивым. Пожалуй, я был впечатлён, так словно бы увидел воочию живого принца, — проговорил Микаге тихо и вдруг рассмеялся: — Везёт мне на принцев. — Наверняка тебе так не кажется, — заговорил Микаге снова, отсмеявшись, — но, на мой взгляд, вы с Тейто похожи. Ну, по крайней мере, вы оба были одинаково угрюмыми. Микаге смерил Хакурена коротким взглядом, прежде чем вновь захихикал в кулак. Свою собственную улыбку Хакурен спрятал, отвернувшись. Хакурен постелил свежее бельё в гостевой комнате, удивляясь, что оно вообще есть. Видимо, его дядя считал, что для того, чтобы содержать дом в бардаке, достаточно одной его комнаты. Вовне её всё было чисто и прилежно, так, словно и не был Ланс холостяком. В свободной гостевой комнате иногда ночевал сам Хакурен, когда не было необходимости находиться в особняке принцессы Оуки. Несмотря ни на что, они с Лансом хорошо ладили, и Хакурен до сих пор не привык к осознанию того, что чудаковатый епископ приходится ему новоявленным двоюродным дядей. — Он у тебя забавный, — сказал Микаге, крутя в руках одну из многочисленных безделушек, принадлежащих Лансу. — Ага, — отозвался Хакурен, натягивая на подушку наволочку. Микаге не видел ни одной причины, почему не мог сделать этого самостоятельно, но юный Оук был неумолим. — Тебя наверняка принимают за его сына. — Ага. Закончив возиться с подушкой, Хакурен, уперев руки в бока, удовлетворённо вздохнул. — Всё, можешь ложиться, — сказал он. — А ты? Уходишь? Хакурен, подняв взгляд на Микаге, смотрящего с надеждой и тоской, вздохнул ещё раз, опустив руки. — Я останусь. Буду спать в гостиной, — не желая услышать от Микаге что-нибудь жалостливое, он поспешил вернуть голосу утраченную строгость и спросил о том, что уже некоторое время держал в уме: — И как долго ты намерен оставаться здесь? У тебя есть семья… — Которая меня уже похоронила, — Микаге мягко прервал речь Хакурена, покачав головой, когда тот стремительно обернулся к нему, словно торопясь извиниться. — Всё нормально. Я понимаю. Я вернусь к ним, безусловно. Просто… Мне нужно ещё время. Прости. — Да ладно, — сконфуженно проговорил Хакурен. Микаге действительно «находился в затруднении» и Хакурену трудно было представить себя на его месте. Вдруг, ни с того ни сего, по воле чужого желания, он возвращается в мир живых из царства мёртвых, из которого, как говорят, обратной дороги нет. Что бы он решил делать в такой ситуации? — Останься со мной, — произнёс Микаге, неслышно приблизившись к Хакурену. От неожиданности тот вздрогнул, когда Микаге взял его за руку. — Хотя бы только сегодня… Глядя в глаза Микаге, Хакурен вздохнул. Если бы Микаге не остановил его, что бы он стал делать? Оставшись в тишине и темноте наедине с самим собой, что бы он стал делать, когда видение уходящего в белую пустоту поезда снова и снова вставало перед глазами? … Правда была в том, что он не хотел уходить.

* * *

Они ничего друг от друга не скрывали. Стремясь развеять иногда возникающую гнетущую атмосферу после очередного сеанса откровений, Микаге начинал шутить: «С тобой мне кажется, что я на исповеди». — «Я вовсе не прошу тебя рассказывать всё подряд. Грехи твоей юности я тебе отпускать не собираюсь», — парировал Хакурен. — Мне просто хочется поговорить. Не важно, если ты вовсе меня слушать не будешь. Когда я стану слишком докучать, представляй, что я радио, — говорил тогда Микаге. Он сидел на полу у кресла, в котором расположился Хакурен, прихвативший с собой какую-то случайную книгу для конспирации — не слушать же Микаге он сюда пришёл, в самом-то деле. — Радио «С того света», не иначе как, — произнёс Хакурен, пряча усмешку за книгой. — Ага, — с готовностью поддакнул Микаге. Он сел поудобнее, откашлялся и, кривляясь, смешным тоном проскандировал: — Добрый вечер, дорогие радиослушатели, с вами снова я, ваш любимый радио-ведущий Микаге с программой «Вперёд-вперёд, Микаге-кун!» Сегодня мы с вами поговорим о… И они говорили о чём угодно. Точнее, Микаге говорил. А Хакурен слушал. Эти роли в равной степени устраивали обоих. Иногда Хакурен задавал вопросы. Наибольший интерес у него вызывала так называемая «жизнь после смерти», но, к его сожалению, о ней Микаге практически нечего было рассказать. — Понимаешь, души на Небесах по большей части спят, а пробуждаясь, испытывают лишь одно желание — ещё поспать. Некоторые бродят, как лунатики, растрачивая последние крохи памяти о земной жизни. Я бы тоже мог стать лишь пустышкой, в которую Владыка вложил бы очередные три желания. Моё счастье, что с момента моей смерти прошло чуть больше полугода, и я не потерял ещё память. В другом случае я бы собой уже не был. — А умирать… — едва сказав это, Хакурен одёрнул самого себя, попытавшись взять свои слова назад, но Микаге отреагировал на удивление спокойно. — Умирать было легко, — сказал он, повернувшись лицом к Хакурену, сложив руки на подлокотнике кресла. — Мне не о чём было жалеть. Я уходил с улыбкой, не испытывая боли. И… Тейто был такой смешной. Он протягивал ко мне руки и умолял не уходить. Мне… — Микаге издал странный звук, словно подавившись непроизнесёнными словами. Хакурену было это знакомо. Трудно говорить с болезненным комом в горле. А Микаге всё равно продолжил: — Мне было бы легко, если бы он не плакал и не смотрел с надеждой, не улыбался… — Не вздумай плакать, — Хакурен не придумал ничего лучше. — Не буду, — согласился Микаге и протянул руку, забирая у Хакурена книгу, из которой он не прочёл ни строчки. Один был духом-хранителем и даже немного богом, а второй, пусть ненадолго, но занял место хорошего (и живого) друга для одного неспокойного человека, что желал невозможного. Привязанность к одному человеку стёрла между ними границы так, словно они знали друг друга всю жизнь. Хватило бы одного слова или жеста, чтобы один понял другого. Очки Хакурен снял сам. Первый поцелуй вышел спонтанным и неловким — уткнувшись носом в щёку Хакурена, Микаге поцеловал лишь краешек его губ. Улыбнулся, посмотрел выжидающе, а в глазах уже нетерпеливо плясали чертята. Хакурену не нужно было повторять дважды. Было время, когда Хакурен ужасно ревновал Тейто к его мёртвому другу. Тогда он не знал ещё очень многого. Значительно позже он осознал, насколько важным для Тейто был Микаге, так что ему даже стало стыдно за свои прежние чувства. Если бы не Микаге, Хакурен вовсе бы не встретил Тейто. Если бы не Микаге, Тейто бы не было. И вот его не стало. Хакурен пришёл к выводу, что человек не может жить в одном мире со своим богом. Тейто не мог жить в мире с Микаге, и поэтому он отдал весь мир ему одному, потому что такой была его любовь. Люди, принося жертвы, не дожидаются от богов одобрения. Люди жертвуют ради себя. А богам остаётся с этим жить. И самые совестливые из них обречены из-за этого страдать. Юный бог с мягкими волосами цвета пшеницы, карими глазами и улыбкой не по годам умного ребёнка, знающего слишком многое, обнимает его сейчас, нашёптывая что-то невразумительное на ухо. Хакурен улыбается в ответ. Должно быть, Тейто знал о Микаге многое. Он знал о его привычках, пристрастиях и не чурался его настойчивых ухаживаний, принимая его таким, как он есть. Для него он был надёжным другом, верным, преданным, добрым и абсолютно задаром делящимся своим незатухающим светом. Он научил Тейто доверять, верить, любить. Он приручил его к своим рукам и ласкам. Возможно, Тейто даже знал, что у Микаге родинка на животе чуть выше паха. И то, что Микаге боится щекотки, Тейто наверняка знал тоже. Он знал многое. Но не всё. Он не знал, что на обоих запястьях у Микаге тёмные сизые полосы от кандалов и такие же следы на щиколотках ног. Он не знал, что спину Микаге пересекает безобразный шрам, оставленный крылом кора. Или косой Ферлорена. А, быть может, и самим Тейто. Тейто не знал, что его друг уже не улыбается как обычно, и глаза его не сияют так же ярко как и прежде. Он не знал, что Микаге может быть страшно вернуться туда, где его, возможно, уже не ждут. Хакурен крепко обнимал Микаге за шею, до боли в пальцах сжимая ткань рубашки на его спине, силясь сдержать стон, не кричать, пока Микаге всё сильнее толкался в него. Было больно и до одури приятно — такое странное извращённое сочетание. Такой странной и извращённой была их связь, которую они сами себе придумали. Так им было нужно — заменить одну боль другой, обратить боль расставания на боль единения. Забыться в воспоминаниях друг друга о другом человеке. Дыхание Микаге сбилось, капли пота выступили на лбу. Хакурену хотелось увидеть его лицо, заглянуть в глаза, но он опасался того, что может в них отразиться. Он зажмурился. Напряжение внизу живота росло, сдерживаться становилось всё сложнее. Хакурен сдавленно задышал, прижавшись щекой к влажному лицу Микаге. — Микаге? — прошептал он, едва шевеля губами, ловя ими солёные капельки влаги с чужого лица. — Не больно? — прошептал Микаге, подняв взгляд на Хакурена. — Мне — нет. Хакурен сумел улыбнуться и надеялся, что Микаге улыбнулся тоже. Увеличив темп, Микаге хватило нескольких рывков, чтобы кончить, тяжело выдохнув, уткнувшись лбом и ладонями в грудь Хакурена. Вдыхая уже ставший знакомым запах Микаге, Хакурен гладил его по спине и волосам.

* * *

— Не хочешь сказать мне своё желание? — спросил Микаге вдруг. — Самое заветное не произносят вслух, знаешь же, — чуть раздражённо ответил Хакурен, поправляя очки. — Знаю, — нараспев протянул Микаге, развалившись «звездой» на кровати. — Но, скажу я тебе по секрету, я видел Владыку, и он уже давно устал нас любить и заглядывать в сердце каждого. Чьё-то желание он может и пропустить. — Такие желания, надо полагать, исполняют прислужники Ферлорена, — хохотнул Хакурен. Положив сложенную книгу на колени, он облокотился о высокую спинку кровати. Он медленно заговорил, подбирая слова: — Я хорошо усвоил, что в этом мире боги бессильны. У людей нет другого выбора, кроме как исполнять свои желания самостоятельно. Вера в кого-то способна разве что придать импульс, задать направление, обеспечить уверенность в собственных силах или же… разрушить всё. Божественное вмешательство происходит лишь у нас в голове, — скривившись, усмехнулся Хакурен. — Оу… Экий ты словоохотливый сегодня. Но достойны ли твои слова епископа, а? — прокомментировал Микаге, насмешливо щуря глаза. — Как ты тогда объяснишь моё возвращение с того света? — Очевидно, что такова сила человеческого желания, желания Тейто. — Какое-то мутное определение, не считаешь? — Хм, я ещё недостаточно хорошо продумал этот момент. Если рассуждать объективно, то тебя, конечно, здесь быть не должно, это нарушает логику мира. Если она у него вообще есть, в чём я лично сомневаюсь, — сказал Хакурен, увлечённо вычерчивая руками в воздухе какие-то опорные абстракции. На секунду он замолчал, задумавшись. — Но законы природы ведь никто не отменял, так что, увы... — Хакурен пожал плечами. — Ты жесток. — Ну, есть другой вариант, — сказав это, Хакурен повернулся к Микаге, указав пальцем себе в висок. — Ты существуешь только в моей голове. Микаге молча смотрел в лицо Хакурена без особого выражения. — Что ж, сочувствую себе, — сказал он после паузы. — У тебя в голове творится просто жуткий бардак. — Это ещё почему? — оскорбился Хакурен и нахмурил брови. — Я вообще-то о твоём желании спрашивал, а не о проблемах мироустройства, допустивших моё существование и твоё становление епископом. — А-а-а, — Хакурен улыбнулся. Насмешку Микаге он решил посчитать прозрачной. — Пожалуй, исполнить желание мне и божественный статус не поможет. Попросту мне неизвестен ни один способ стать богом в этом мире, не прибегая к радикальным мерам, чего мне не хотелось бы. — М-м-м, — промычал Микаге, что, должно быть, стимулировало его мыслительный процесс. С улыбкой первооткрывателя он вдруг сказал: — А напиши книгу. Будешь в ней богом. — Заманчиво, но, боюсь, что у истории, написанной мной, не будет окончания, — спокойно ответил Хакурен, словно не был удивлён внезапному предложению Микаге. — Тебе жалко «хэппи энда», что ли? — Можно и так сказать, — неопределённо ответил Хакурен, слезая с кровати. — Хватит на сегодня. — Не останешься на ночь? — Нет, завтра мне предстоит сопровождать принцессу в поездке в пятый округ. Нужно быть готовым. — Ясно, — произнёс Микаге, напустив на себя скорбный вид. — Подумай ещё раз о необходимости встретиться с семьёй, — напомнил Хакурен напоследок, игнорируя жалостливый вид друга. — Всё, я ушёл. Микаге пожелал ему удачи, и Хакурен вышел из комнаты. Коротко попрощавшись с дядей, он покинул его дом в странно приподнятом настроении. «Книгу написать, говоришь. Есть ли смысл в неоконченной книге?» — думал Хакурен, спускаясь по ступеням. Подняв голову, он улыбнулся закатному вечернему небу. Ему вдруг померещился вокзальный запах, а мимо, по пустой мостовой, промчался задорно гудящий поезд. Хакурен улыбнулся ему вослед. У него ещё будет время купить билет на самый длинный рейс, отправиться в путешествие, куда глаза глядят, прочь из знакомого мира. Быть может, тогда он придумает великолепный финал для своей будущей книги. А пока... «Я желаю, чтобы история никогда не заканчивалась».