Охотники за плотью 1-5

      В отсветах костра скользили тени. Данте выгнулся и, в очередной раз, резко изменил обличье: вот уже снова не волк, а человек лежал на земле, дрожащий в агонии. С его губ срывались непонятные звуки: то ли слова, то ли рык, то ли стоны безумной боли, все усиливающейся с каждым моментом.       Марлоу настороженно прислушался. Ему показалось, что в своем страшном бреду Баррингтон звал его. Он опасливо покосился в сторону бревна. Лис давно спал, свернувшись клубком. Коршун примостился рядом, засунув голову под крыло, и только волк все еще нарушал своим беспокойством тишину ночи.       — Марлоу, мы арестованы! Что теперь с нами будет? Вы можете сделать что-нибудь? Хоть что-нибудь? — бессвязно бормотали бледные губы.       Кажется, в своем путешествии по памяти Данте снова вернулся в свое человеческое существование, в ту ночь, когда его и Адама Бёрнли схватили по подозрению в содомии.       — Данте. Я тебе сейчас бошку размозжу, клянусь Вельзевулом, — Марлоу подполз к нему на коленях и присел рядом, пытаясь расслышать его слова. — Диалог нашей с тобой тысячелетней давности ты помнишь наизусть. Но вот про то, что людей с признаком особой духовной чистоты нельзя трогать ты, конечно, забыл.       Ногти друга цепко впились в его запястье, заставив Мэла прикусить губу от боли. Данте снова выгнулся. Его обнаженное мокрое тело блестело, как чешуя рыбы, выброшенной на берег.       — Марлоу, я вас умоляю, сделайте что-нибудь!       — Да что я могу сделать? Ты уже все без меня сделал!       Он попытался высвободиться, но это оказалось так же нереально, как если начать грызть дужку амбарного замка зубами, в попытке открыть его.       — Нас казнят?       — Казнят. Анально. Отпусти мою руку!       Дан, разумеется, не слышал ни слова из сказанного.       — Напомни мне, какого хера я с тобой мучаюсь вот уже триста лет? Жил себе спокойно. Убивал. Трахал все подряд. Никого не трогал. Нет, угораздило, — продолжал ворчать Марлоу, отталкивая его руку.       Волк снова заскулил. И снова пасть вместо челюсти, рык, плавно превращающийся из человечьего в звериный. Глаза Данте изменили форму, а лобная кость немного удлинилась, создавая забавное сочетание черт человека и кого-то отдаленно похожего на пса.       Зато у Мэла появился шанс отползти от приятеля и получить обратно свое кровоточащее запястье. Он и сам помнил тот день до сих пор, как будто тот был вырезан на холсте его памяти кривым ножом.       Адама Бёрнли и арестовали той же ночью, по показаниям его жены — заплаканной миссис Рейчел Баррингтон. Прибывшим полицейским молодой человек сам признался в содеянном, однако же, от своих показаний по поводу связи со священнослужителем отказывался, в бессмысленных попытках исправить фатальную ошибку. Он постепенно понимал, что наделал, подставив своим признанием их обоих.       Поначалу Данте пребывал в отчаянии. Он готов был лично свернуть фарфоровую шею Адама, пока в агонии метался по комнате до самого прибытия служителей закона. Они оказались в ловушке. У них даже не было времени собраться и сбежать из города и оставалось только одно — ждать, когда их схватят и растерзают за блуд и страшное преступление против веры и закона. Потом на смену отчаянию пришло дикое сожаление, раскаяние и горечь, почему-то не осталось сомнений в том, что наказание за становление на путь греха не заставит себя долго ждать. Всевышний не мог долго терпеть подобное богохульство, и расплата за содеянное несомненно настигла бы тех, кто посмеялся над законами мироздания.       Так оно и вышло. Несмотря на все уверения, мольбы, слезы и просьбы ополоумевшего Бёрнли, обоих мужчин конвоировали в городское отделение тюрьмы и заперли в камерах до наступления рассвета. Это была непростая ночь, в ходе которой никто из них так и не смог сомкнуть глаз.       Марлоу быстро разузнал, что случилось. Как только смог, он поспешно отправился на работу, чтобы повидаться с преподобным.       — Быстро же вы сменили взгляды на личную жизнь, святой отец, — заметил он, ехидно складывая руки на груди.       — Вы были правы, Марлоу, — Дантаниэл в отчаянии ходил по камере. — Я гомосексуалист, так же, как и Бёрнли. Но это ни в коем случае не должно было вскрыться!       — Я знал это, думаете, я случайно затеял этот разговор? Но я не хотел увидеть вас тут, Данте. Тем, что выдал ваш секрет, этот юноша подставил под удар не только своё будущее.       — Я знаю. Знаю! Но он не выдержал, такая жизнь и для него и для меня была слишком сложной! Вы себе не представляете, что это такое — прятать свою истинную суть! — в отчаянии шептал черноволосый священник.       У него было достаточно времени, чтобы разобраться в своих чувствах и проанализировать поступок Адама. Наверное, он никогда не смог бы простить его до конца, но понимание того, что они виноваты в равной степени, пришло к нему чуть позже, когда удалось немного остыть.       — Ну отчего же. Я представляю, каково это — быть не таким, — зрачки темноволосого тюремщика сверкнули зеленой вспышкой, Данте даже показалось, немного ярче, чем обычные глаза.       — Я не должен был позволять ему соблазнять себя. Это все началось пару лет назад, когда мы только познакомились. Он сразу положил на меня глаз — его прикосновения, взгляды, все это шло к одному. И я дурак, не понимаю, какой демон овладел моим телом и душой! — еще одна длинная серия шагов из одного угла камеры в другой.       — Успокойтесь, преподобный. Вы служитель Бога: не думаю, что у властей хватит духу поднимать руку на священника.       — Нет! — Данте гневно обернулся. — Я отвечу по всей строгости, если потребуется. Мой грех не смоет даже смерть! Я очень далеко зашел!       — Даже смерть… — тихо и задумчиво пробормотал Мэл, потирая подбородок. — Вы боитесь ее, преподобный?       Данте медлил с секунду, прежде, чем ответить.       — Я боюсь. Но то, что мы натворили — еще страшнее!       Сладкая сказка за пару дней обернулась проклятием. Марлоу ошибся лишь в одном, рассудив, что можно ожидать от закона снисхождении по отношению к преподобному. В противовес, именно духовное звание и сослужило ему дурную службу. Когда подробности истории всплыли и распространились по небольшому городку, люди вышли на улицы с требованием казнить извергов, публично поругавших моральные устои, институт брака, а так же уважение и любовь к семье. Решением, принятым от 28 августа 17… года, святого отца Дантаниэла Блэра Баррингтона и его любовника, Адама Бёрнли, было решено казнить на виселице в назидание всем, кто отваживался бросать вызов Богу подобным грубым и постыдным образом.       Дантаниэл молча и сдержанно принял это решение. Он поджал губы в тонкую струнку и простоял несколько дней, отвернувшись в окно тесной тюремной клетки. Он был счастлив с Адамом то недолгое время, что им довелось пробыть друг с другом, и за эти короткие мгновения счастья он готов был простить ему этот опрометчивый поступок. Их история являлась неправильной с самого начала, возможно, ей не суждено было кончиться иначе. И хотя смириться с тем, что судьба так жестоко распорядилась их жизнями казалось невозможным, у Данте отчасти получилось принять все то, что выпало на их долю. По правде сказать, его накрыло апатией. И как будто даже смерть не была больше так страшна.       Счастья просто не существовало. Ни для кого.       Мэл Марлоу заходил еще пару раз, пытался немного приободрить преподобного. В утро казни именно он вызвался сопровождать заключенных, чтобы привести решение судей в исполнение, его лицо выглядело немного перекошенным и бледным. В последний раз, когда ему удалось пройти мимо камеры Дантаниэла, он остановился ненадолго и передал ему кое-что.       — Преподобный отец, я хочу кое-что дать вам, — сказал он, торопливо оглядываясь. — Вот возьмите. Это… что-то вроде лекарства, оно снимет боль и немного облегчит ваши страдания. Перед виселицей…       В руку недоумевающего Данте лег крошечный стеклянный сосуд с какой-то темной жидкостью.       — Вам надо проглотить его не позднее, чем за пару часов до повешения.       — Что? Но Марлоу… — Данте хотел вернуть ему капсулу.       — Нет. Не надо святой отец. Вы были добры ко мне все эти годы. По правде, кроме вас у меня больше нет близких друзей. Я хочу сделать для вас хотя бы что-нибудь, что могло бы облегчить вашу ношу, — быстро шептал надзиратель. — Это должно сработать.       Дантаниэл внимательно посмотрел на него. В его взгляде блеснул огонек благодарности.       — Тогда я могу попросить вас об одной услуге? Вы могли бы… дать ее Адаму? Чтобы ему не было больно?       — Я передам. У меня есть еще. Но помните, не позднее, чем за два часа. Вы сделаете это, святой отец?       Данте кивнул, немного помедлив.       — Спасибо вам, Марлоу. Вы хороший человек. Да благословит вас Господь, — шепнул заключенный, принимая подарок.       — Благословит, не сомневаюсь. Мне жаль, что так получилось… Дантаниэл, — тюремщик впервые назвал своего друга по имени.       — И мне, Мэл. И мне…

You Taught Me How to Love And Set Me Up to Fail Gave Me Prayers Without the Words A Cross Without The Nails And Let Me Go It Was Enough to Make It Right Just Not Enough to Save Your Life. (One less Reason — Ghost)

      Волк взвыл. Мэл вздрогнул и очнулся. Он отключался ненадолго, уходя в свои мрачные воспоминания, которые иногда тоже охотились за ним одинокими лунными ночами. А затем все стихло. Черная шкура Данте снова начала редеть, под ней проступила человеческая кожа. Друг принял обычный вид. Он лежал на своей разорванной одежде и бездонными, опустевшими глазами смотрел в ночное небо.       Мэл предпринял очередную попытку подойти к нему. Друга било тяжелейшим ознобом, а капельки пота катились по его плечам и животу, словно вода с птичьих перьев. Марлоу нашел один из лоскутков его изодранной одежды, валявшейся на земле, и попытался вытереть испарину с бледного лба. В красном зрачке Данте он видел мелькающие образы того дня как наяву — они мучили бессмертную душу преподобного и никогда не оставляли его в покое. Петля виселицы с раскачивающимся в ней подрагивающим телом, немного удлинившимся под тяжестью собственного веса. Светлые волосы на безжизненной голове Адама, шевелить которые теперь мог только ветер. Закрывшиеся голубые глаза. Последний взгляд, который двое людей, поплатившихся за свою любовь, бросают друг на друга над толпой людей в последний раз перед тем, как попрощаться навсегда. Слезы, бегущие по лицу. Ужасные шрамы на душе, так и не закрывшиеся со временем, но, наоборот, оставшиеся там страшными гниющими ранами. Залечить их не мог даже бег столетий.       Марлоу довольно часто задавался вопросом, почему Дантаниэл просто не вырвал с мясом предателя Бёрнли из своей груди. Он продолжал любить этого парня даже теперь, спустя триста лет своих скитаний по его милости.       В тот день Мэл дал преподобному Баррингтону свою кровь. Ему это казалось самым верным решением и единственным выходом из сложившейся ситуации. Шанс на то, что это сработает был очень мал — ведь души священнослужителей неподвластны чарам тьмы. Он знал одно — совершив свой грех, Дантаниэл отрекся от церкви, расщепил собственную сущность, и этого оказалось достаточно для того, чтобы закляте сработало. Насильственная смерть не должна была уносить таких людей, как Дантаниэл — это было несправедливо и потому Марлоу потрудился, наложив на колбу с жидкостью несколько мощных заклинаний. Его план сработал.       Пальцы Данте перехватили его руку. На этот раз получилось намного спокойнее и нежнее.       — Обними меня, Мэл… — еле слышный шепот в ночи заставил Марлоу вздрогнуть.       — Брат, ты случаем не тронулся умом, пока лежал в горячке? — устало отозвался темноволосый колдун. Получилось это и вполовину не так ядовито, как он планировал.       Впервые за последние пару часов Данте невесело хмыкнул через боль и одолевающие его кошмары.       — Ты можешь устраивать браваду перед Элаем и Дагоном, но со мной этот чертов фокус никогда не пройдет. Ты это знаешь.       Марлоу стиснул челюсти. Чертов сучонок стал слишком проницателен с годами и для этого ему даже не были нужны колдовские силы.       Мэл начал медленно расстегивать потрепанную жилетку. Сняв и положив ее на землю, он встал на колени и расстегнул джинсы, отбросив их туда же. Данте проследил за его действиями. Марлоу никогда не задавался вопросом о предназначении нижнего белья и, как следствие, носить его тоже не считал нужным. Огоньки его ядовито-зеленых глаз друга неоднозначно блеснули в темноте.       Теплое тело легло сверху на Данте, прижимая его к мерзлой земле.       — Так лучше? — тихо спросил Мэл, склоняясь ближе к его лицу.       — Гораздо, — нашел в себе силы ответить Данте. Он тут же поморщился, потому что его тело пробило стрелой боли. — Хотя мне кажется, что сейчас я действительно умираю.       Марлоу потянулся и отвел черные пряди с его лба. Он принялся растирать дрожащее тело ладонями. Его руки снова потеплели и чуть покраснели от магии — он старался не разогреваться чересчур сильно, чтобы не наделать Данте пару лишних ожогов на его и без того разукрашенном теле.       — Докатились мы с тобой, Мэл. Кто бы мог подумать, да? Два вечно скитающихся полусгнивших трупа.       — Я не знаю, как ты, Дан, а меня в общем-то устраивает такая жизнь, — уверенно ответил друг со шрамом. Его бедра тесно и тепло притерлись к слегка выпирающим косточкам брюнета. Пальцы четко очерчивали красивые мышцы и плечи на теле, горевшим под ним от озноба. Он лег так, чтобы заглянуть в лицо другу, который улыбался его ласкам. Его дрожь начала постепенно стихать.       — Конечно. Предел мечтаний, — Данте фыркнул. — Напомни, почему даже преисподняя отторгает нас?       На секунду в вещем глазу черноволосого ворлока снова отразились картины. Срезанная веревка. Доски кленового пола у помоста, на которые он смотрит бесконечно и долго, не понимая, почему снова проснулся, ведь еще вчера его тело тряслось от агонии в виселичной петле под стенами городской ратуши. Потом мелькнули чьи-то знакомые руки, волокущие его прочь с места казни. Потом многие годы попыток понять и принять свою новую сущность и тот факт, что для того, чтобы достойно умереть со своим грехом, надо сначала прожить вечность, мучаясь последствиями выбора.       Марлоу внимательно следил за тем, о чем думал Данте. Непроизвольный ряд его потока сознания позволил Мэлу убедиться, что за все годы его друг так никогда и не понял все до конца. Но по крайней мере, он не сомневался в верности их дружбы.       — Наверное, просто у нас такая судьба — вечно бродить по миру, как двум неприкаянным вурдалакам, которые одни и друг для друга. Всегда.       Данте усмехнулся.       — Но мы хотя бы не одиноки.       — Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, — хрипло прошептал ему Мэл.       — Я поправлюсь, Марлоу. Не будь таким сентиментальным. Раз уж вытащил меня с того света… Теперь мучайся и не жалуйся на меня.       Темноволосый парень со шрамом ничего не сказал. Им с Данте никогда не надо было ничего друг другу объяснять. Он высунул язык и прошелся по шее бывшего преподобного, стирая капельки его пота, слизывая симптомы лихорадки. А еще через минуту его черты начали меняться, плечи стали шире, обнаженное тело покрылось черной лоснящейся шкурой. Данте провел ослабевшей рукой, ласково почесав за ухом огромную пантеру с рассеченным зеленым глазом, которая прижимала его теперь к земле намного тяжелее и теплее, чем это с делал бы человек.       — Спокойной ночи, тигр, — Дантаниэл улыбнулся, почувствовав на щеке шершавый язык еще раз. — Я тоже рад, что ты со мной.