***
Мэл не считал, сколько просидел на полу, сгорбившись и сражаясь со своими безумными мыслями. Он не знал, сколько сейчас времени. По правде, он не хотел этого знать, ведь теперь это имело еще меньше значения, чем когда-либо при жизни. Потухшими глазами он оглядел свои сбитые костяшки. Возможно, когда принимаешь решение, вроде того, что вертелось в его голове сейчас, все самые важные принципы просто перестают существовать. Марлоу понимал, что должен собраться с силами, которые у него остались. Он поднялся на ноги. Пошатываясь и держась за обгорелые стены, за остатки гобеленов, каким-то чудом сохранившихся в его перевернутом жилище, он направился к главной гостиной, где оставил на столе Малую книгу заклинаний. Марлоу взял ее в руки. В голове его воцарилась пустота, словно там образовался вакуум, поглотивший все мысли. Это было и хорошо. Переварив собственные терзания по нескольку сотен раз, Мэл уже не хотел думать ни о чем. Он открыл книгу на самой последней странице. Те ворлоки, в чьих руках она побывала, не догадывались, что неисписанные листы, на самом деле содержали в себе очень важные заклинания. Мэл не показывал их никому и никогда, думая в первую очередь о том, какие последствия может повлечь за собой их неправильное использование. Он прошептал слова, и тотчас под его рукой, на развороте, начали выплывать строки. Он занес их сюда давным-давно, сразу, как только узнал древний секрет создания потайных записей. Это были руны — древний язык, доступный далеко не каждому. В них отсутствовало всего несколько символов, но за пару лет скитаний Мэл восстановил в своей памяти и их. Наверное, пришло время унести эту тайну с собой. Марлоу зашевелил губами, считывая строки, занесенные его неровным почерком. По мере того, как он читал, страница выцветала на глазах, зато слова, четкие, как вырезанные острием ножа, возникали в памяти. Это был особый способ запоминания заклинаний. Мэл очень любил его использовать — прочитав всего один раз можно было сохранить в себе великое множество книг, важно только не переусердствовать и не забывать о том, что память человека не бесконечна, а от чрезмерного усердия можно сойти с ума. Хорошо, что сейчас это не стояло проблемой. Мэл знал — у него не осталось столько времени, чтобы беспокоиться об этом. Закончив, он осторожно положил книгу на стол. Ну вот и все. Кажется, он взял с собой не так уж много — только лишь нужные строки и свою силу, ту силу, что он пронес через столетия в надежде, что однажды она сослужит ему хорошую службу. Проходя мимо разваленного стола, мимо горящего портрета, Марлоу подумал об одном: все те места, где он когда-то жил, заканчивали одной участью. Ну что ж… Чего же и этому дому быть исключением? Марлоу взял из ящика со всяким ненужным барахлом кусок мела и вышел за порог. Его губы прошептали известные и такие знакомые слова. Потом он захлопнул дверь. За его спиной тут же вспыхнуло пламя. Поначалу маленькое, оно разгоралось и становилось все выше. Марлоу безразлично посмотрел на оранжевые языки, которые начали лизать дверь снизу, а затем перекинулись на крышу. Он чувствовал пламя внутри себя. Жуткий жар терзал его душу и внутренности. Его дом, единственная вещь, сохранившаяся со времен, которых не застал почти никто из живущих в этом мире, исчезал с лица земли. Мэл слегка улыбнулся и протянул руку, но как только поднес ее, из окон хлынул огонь, и ворлоку пришлось сделать шаг назад. Марлоу чувствовал, как сгорает его сердце за ребрами, в одно мгновение превращаясь в пепел, подобно мотыльку в пламени свечи. Марлоу отвернулся. Нет, он не должен был поддаваться сожалению ни на секунду. У него еще осталось одно незаконченное дело, а времени было прискорбно мало. И с этой мыслью Мэл направился вверх по улице. Пусть исцеляющее пламя доделает все остальное…***
Данте и сам не мог сказать, почему он проснулся. Открыв глаза, он даже не осознал, где находится, пока ритм его мыслей не стал замедляться и не превратился в долгий, ровный гул. В голову ворлока лениво прокрались воспоминания. Он подумал, что это удивительно прекрасное ощущение — просто лежать вот так, без движения, и ловить обнаженной кожей прохладу занимающегося утра. После того, как они с Эмбером нашли общий язык, мышцы и спина ощущались как хорошо отбитое мясо, руки и шея болели, а ноги гудели как после пробега олимпийской дистанции. Вспомнив вчерашнюю ночь, ворлок прикрыл веки, улыбаясь приятным образам. Волшебство повторилось, как в предыдущий раз. Почему-то все последние моменты, связанные с Эмом, доставляли на удивление приятные эмоции. Забавное легкое чувство начинало щекотать в глубине груди от одной лишь мысли о светловолосом парне — оно появлялось где-то в солнечном сплетении и растекалось приятной негой от кончиков пальцев на ногах до самой макушки. Некоторое время Данте прислушивался к то затихающему, то усиливающемуся трепету в груди. Мэл всегда говорил: апрентис и его создатель не могут испытывать друг к другу иных чувств, кроме физической тяги, которую так легко спутать с простой человеческой химией. Действительно ли это было правдой? Задумавшись на несколько секунд, Данте вспомнил о Дагоне и Элае. Марлоу никогда не принимал их всерьез, он всегда говорил, что эти двое просто боятся неизбежного и потому выдают за чувства то, что происходит между ними. Но сами Элай и Дагон, конечно, не страдали от того, что один человек на свете не верил в их отношения. В их глазах, поступках, жестах никогда не проскакивало сомнения в том, что они созданы друг для друга и что они собираются следовать друг за другом до самого конца. А что если такое чувство действительно возможно? В попытках вспомнить, что это значило — любить кого-то, Данте дрейфовал на волнах памяти, погружаясь в них все глубже. Любовь не была чужда ему, ведь именно она и стала началом его вечности. Но вместе с тем теперь было так сложно вернуть хотя бы малейшие воспоминания о тех прошлых эмоциях… Сосредоточившись, Данте попытался представить себе лицо Адама. Были ли чувства к нему похожи на то, что согревало душу сейчас? Были ли они теплее, холоднее? Безнадежнее? К своему огромному удивлению и ужасу, Данте не смог найти ответа в глубине своей души. Он не мог вообразить ни единой черточки бывшего любовника, не мог вспомнить былых ощущений, не помнил, что заставляло его страдать в прошлые, самые черные годы жизни, которые теперь померкли и превратились в пыль в его памяти. Лицо Адама менялось, как будто перетекало из одной плоскости в другую, и Данте видел перед собой другие синие глаза, знакомую платиновую челку, немного скошенную улыбку. Совсем не Бёрнли стоял перед его внутренним взором. Призрак прошлого будто играл, прячась в темноте, дальше от любых попыток искусственно пробудить старую память. Новая память и новые ощущения приходили на смену тому, что уже давно потерялось во времени и пространстве. Данте потряс головой, отчаянно стараясь прогнать нахлынувшие ассоциации. Он не мог сказать были ли происходящие с ними перемены к лучшему, но одно одно знал наверняка: ему не хотелось даже представлять, какой могла бы снова стать эта жизнь без Эмбера. Этот мальчишка словно отталкивал тьму туда, где ей было самое место, на самые недра подсознания. Еще раз взглянув на парня, спящего рядом, черноволосый ворлок отвернулся в окно. Снаружи на стекле блестели капли, похожие на тающий лед. Он сползал по гладкой поверхности сотнями тонких пальцев. Преодолевая дремотное состояние и двигаясь крайне осторожно, чтобы Эм не проснулся, Данте пододвинулся к нему и невесомо поцеловал в шею. К сожалению, приятное молчание было недолгим: собираясь вставать, Данте ненароком задел парня рукой. Эмбер улыбнулся своему создателю сквозь сон. — Ты куда? — хрипло спросил он, приоткрывая глаз ровно настолько, чтобы увидеть очертания собеседника. — Покурить схожу на улицу. Спи… — мягко пообещал ворлок, коснувшись плеча мальчишки темными прядями волос с той стороны, где они были длиннее. Он стянул с кровати сбившуюся простынь. За окном впервые за долгое время стояла промозглая осень. Ветер бросал в окно капли дождя и сырые листья, и потому в доме было немного прохладно. Данте замотал ткань вокруг бедер, направляясь вниз. На самом деле ему не хотелось курить. Ему хотелось немного остудиться, и он наделся, что ветер продует его темную голову. Взяв свою зажигалку — ту самую, подарок Эмбера на Рождество — волк в раздумьях вышел на крыльцо. Он поежился от ледяных порывов и зажал узел плотнее, приземляясь на ступени, а потом всмотрелся в даль. Улица казалась пустынной. Из-за тумана не было видно даже дальше кончика своего носа, и почему-то Данте почудилось, что с северной стороны тянет гарью. Он принюхался, улавливая этот запах. Наверное, местные опять подожгли какую-то харчевню. Обычное дело. Данте сделал глубокую затяжку, с наслаждением пропуская дым в легкие. — Угостишь сигареткой? — внезапно раздался рядом чей-то ровный, лишенный интонации голос. Дантаниэл вздрогнул и поднял взгляд. Его лицо тут же стало серьезным и строгим. Через несколько секунд он увидел того, кто вырисовывался из тумана. Со всей этой чехардой и приключениями, которые обеспечивал Эмбер, мысли о ссоре с лучшим другом отошли на задний план. Данте вспоминал о Мэле, и, если это случалось, в душе появлялась лишь только ледяная, отчужденная прохлада. Он нахмурился еще сильнее. Марлоу стоял над ним. Потрепанный чуть более, чем обычно, с потухшим взглядом и опущенными плечами, он напоминал тряпичную куклу, наспех скроенную из лоскутов разной ткани. Данте нехотя протянул Марлоу пачку сигарет — последнюю, что осталась с того дня, когда они вернулись из человеческого мира. Кажется, уже минула целая вечность, а ведь по обыкновенным меркам прошло всего несколько дней. Мэл тоже опустился на ступени. Он взглянул на бесконечный, плотный, как сливки, туман. Хорошо, что дымка наползла на эту часть деревни сегодня: так отсюда не было видно пожара. Горячая точечка гнева внутри у Данте уже не пылала слишком ярко, изливая свое сияние подобно целой звездной галактике. Странным образом он ощутил, что уже не хочет, да и не может выяснять отношения; его нервы и так были дырявые, как Швейцарский сыр. — Чего ты хочешь, Мэл? — негромко спросил Данте, рассматривая тлеющую между пальцев сигарету. — Сказать мне что-нибудь еще? Что у меня есть брат или сестра, которых я никогда не видел и которых ты из лучших побуждений держишь у себя в подвале? Мэл опустил взгляд, не отреагировав на колкость. — Нет, Дан. Я ничего не хочу. Я уже попросил у тебя прощения. Но я жду твоего снисхождения… Я всегда знал, что день, когда мне придется тебе сказать правду будет не самым приятным для нас обоих. — И потому тянул с этим триста лет, — понятливо кивнув, отозвался Дантаниэл. В глазах Мэла читалась страшная печаль. Эти глаза, некогда горевшие как зеленый лед, теперь казались темными и пустыми, совершенно лишенными надежды. Примерно такую же пустоту Данте чувствовал и в себе, когда пытался найти хотя бы капельку понимания поступка лучшего друга. В момент, когда они расстались два года назад, Марлоу решил, что ему лучше быть одному. Мог ли он уже тогда знать, к чему приведет его молчание? Наверное. Зараза одиночества и отчужденности давно проползла в его душу, разразившись там страшным заболеванием. Мэл не хотел ни с кем делить ни свои планы, ни свои мысли, ни свою жизнь. Возможно, ему вообще никогда не были нужны друзья? Данте с шумом выдохнул струю дыма. Что ж, к этой мысли он уже привык. Его создатель всегда держал голову в холоде. В лице Марлоу скользили трудноугадываемые эмоции. Не читая его разум, Данте мог бы предположить, что его выражение выдавало глубокое сожаление, тоску и горестное осуждение собственного поступка, но он воспринимал душевные терзания Мэла с прохладным равнодушием. Марлоу сам довел все до такого конца, и Дантаниэл не мог не возвращаться к одной и той же мысли: насколько все могло быть проще, если бы Марлоу хоть раз попытался посоветоваться, а не решал все один за двоих. Через минуту тяжелого молчания Мэл докурил. Он выбросил сигарету и повернулся, взглянув на Данте. Налетевший порыв ветра взъерошил его темные волосы. — В любом случае, — Марлоу тяжело вздохнул, словно решаясь сказать что-то еще, — я даже понимания не требую, я и сам не знаю, как поступил бы на твоем месте. Но я просто хочу, чтобы ты знал… Данте слегка повернулся к нему, с подозрением ожидая еще каких-нибудь сногсшибательных новостей. Случайно встретившись с Мэлом взглядом, он ощутил, что зеленые глаза друга проникли в самую глубь его души. Данте вздрогнул от этой резкой перемены настроения. А затем, к удивлению, Марлоу порывисто пододвинулся и заключил Данте в объятия, так крепко, насколько хватало его сил. Он зажмурился, вдыхая знакомый запах сигарет и волчьей шерсти. Дан не успел отреагировать. Старший товарищ поспешно произнес в его ухо: — Ты знаешь, что лучше тебя друга у меня не было никогда. Я просто хочу, чтобы ты помнил об этом. Всегда. Что-то в его голосе предательски дрогнуло. Выбросив сигарету, Мэл поднялся на ноги и поспешно зашагал прочь, больше не смотря на своего собеседника. Дантаниэлу хватило всего секунды, чтобы опомниться. Он вскочил и рванул за другом, хватая его за руку. Темноволосый ворлок замер от рывка. Он стоял подозрительно молчаливый, отвернувшись и спрятав лицо в тумане. Туман — это все, что обступало их вокруг. Данте непонимающе потянул Марлоу к себе. Тот выглядел так, словно ему нужна была помощь. — Марлоу, повернись ко мне… Мэл только прикрыл веки, морщась от острой внутренней боли. Сердце Дантаниэла колотилось где-то в горле, потому что и он ощущал всеми клеточками души — сейчас происходило что-то неправильное, что-то было не так. Когда Марлоу немного справился с собой и смог говорить, он опустил плечи. Данте силился разглядеть его лицо, но не мог. А затем Мэл глухо произнес: — Знаешь, о чем я больше всего жалею? Он медленно обернулся. На одну секунду Данте стало страшно от вида его больших, подернутых блестящей дымкой глаз. Быстрее, чем Дан успел понять, быстрее, чем он успел вздохнуть, Марлоу резко приблизился к нему. Выражение его лица изменилось с решительного на болезненно-обреченное. Он стиснул зубы, как если бы каждый шаг давался ему с огромным трудом. Небольшое промедление перед тем, как решиться. После этого Мэл притянул своего апрентиса к себе и порывисто стиснул его шею. Прикрыв ресницы, он нашел губы Данте, впиваясь в них поцелуем, от которого у черноволосого парня выбило дыхание. Данте так и стоял, парализованный, ощущая грубый напор человека, который всю жизнь запрещал ему целовать себя даже вскользь. Сейчас один владыка темного царства мог сказать, что творилось у Мэла в голове. Его рот казался таким властным и настойчивым. Данте почувствовал, как молния пролетела по всему его телу, заряжая каждую клеточку, заставляя сердце колотиться и делая дыхание прерывистым. Из-за этого он испытывал странную слабость и легкое головокружение. Мэл прижался к нему всем телом. От изумления Данте рефлекторно обхватил его одной рукой. Он раскрыл губы, немного подаваясь вперед и касаясь кончиком носа щеки лучшего друга. Боль, смятение и слепая обида отходили на второй план. Данте терялся в реальности происходящего. Поцелуй был такой горячий. Данте чувствовал губы Мэла как свои собственные, они оставили на его коже привкус горечи и тоски. Привкус разлуки. Дан захотел встряхнуть Марлоу за плечи и спросить его, что за концерт тот устроил, но не успел сделать этого: лучший друг прекратил поцелуй так же быстро, как и начал. Он отстранился от Данте, прикладываясь лбом к его лбу и крепко зажмуриваясь. — Я больше всего жалею о том, что не могу поворачивать время вспять… — договорил Марлоу. А затем — на это ему понадобилось лишь мгновенье — он исчез, просто растворился в воздухе бесследно, быстрее, чем с его губ слетело заклинание перемещения. Последнее, что ощутил Дантаниэл, были скользнувшие по его груди ладони. Тепло прикосновения Мэла быстро растаяло на коже. Дан остался один стоять на ледяном ветру, который вдруг показался невероятно пронизывающим. Его сердце билось в ушах. Отчаяние и тяжелая грусть поднимались волной, хотя появление этих чувств было трудно объяснить. Просто Данте на подсознательном уровне знал, что что-то не так. Мэл как будто… приходил попрощаться? — Данте? — в тумане раздался негромкий голос Эмбера. Волк стряхнул оцепенение, крепче заматывая простынь, все еще чудом держащуюся на его бедрах. — Я не хотел вам мешать, просто тебя долго не было и… я проснулся, — немного сонный и дрожащий, блондин показался за его спиной. Данте ничего ему не сказал. Он вглядывался в плотную молочную дымку. Запах гари все усиливался. Ворлок обернулся к своему ученику, растерянно взглянув на него. — Я рад, что вы помирились, — Эм сделал еще один неуверенный шаг вперед. — Мы не мирились. Слушай… Там на поляне, когда ты выходил за границы… не произошло ничего странного? Эм нахмурился, собираясь с мыслями, но Данте избавил его от ненужных потуг. Не дожидаясь ответа, он бесцеремонно влез в голову мальчишки, роясь в его вчерашних воспоминаниях. Цвет постепенно спадал с его лица, пока он слушал то, что бормотал про себя его ученик. — Была одна вещь, мне тоже было некогда тебя об этом спросить… — ничего не подозревая, начал Эмбер выкладывать все подробности. — Та женщина с темными волосами… Она сказала Мэлу, что держит у себя его отца, и… — Почему вы мне сразу ничего не сказали? — взревел Дантаниэл, и без того все поняв. От злости он моментально покрылся шерстью на висках. — Да когда нам с тобой было разговаривать! У меня челюсть до сих пор болит… Да и плюс ко всему, я вообще не в курсе ваших разборок! Куда ты… Данте? Дан перестал слушать его. Сбросив с себя злополучную простыню, он встал на четыре лапы и в мгновение ока обернулся волком. Зарычав, как бешеный, он ринулся вверх по улице, надеясь лишь на одно: успеть.