Sunday (Воскресенье)

Снова твоя рука на кофейном столике ммм Я посмотрю? Дело в том, что Джим уклончиво переворачивается, обнародование не подтверждено [незаинтересованность], нет инакомыслия [гнев]. Его чёрная, чёрная голова свешивается с края кровати: вытянутое горло с орлиной челюстью. Руки в сторону, обнажённые предплечья обращены к потолку [как святой, как школьница]. Слева мраморный, смятый до локтя белый манжет с облупившейся кровью и крошечными бликами света. Это закутано в тысячи хлопчатобумажных нитей, которые рисуют кровью в минуту создания штриховки пятен, похожих на ровные снежинки. Это ничего не говорит. Джеймс Одна нога над порогом. Вдох; связь. Но здесь снова ничего, а это окружает их, окружает их двоих, зевая, изумляясь. И моральная дегидратация, что сидит в голубых глазницах Джима, мучает всё меньше, меньше, меньше. Кривые французские детские песенки мигают и судорожно проявляются в минутных спазмах его потрескавшегося [раздвоенного] языка. [Кто-то кричит/умирает/мёртв] Разум Себастьяна горит при мысли о его пальцах, скользящих под вершиной этого больного/отвратного/тошнотворного черепа, прижимая указательным пальцем первый шейный позвонок, атлас кости, [стальные балки под империей]. Живой и ярко-белый, и глупый на ощупь, и хуже пытаться удержаться, чем губительное желание и невыразимая нужда в… Да, - отвечает Джим Себастьяну через потолок. Останови это.