Кровавое небо Шерлока Холмса

Наступали дни, схожие с беспомощным, полусонным состоянием после затянувшегося наркоза: постепенно возвращалась казавшаяся неуместной болевая чувствительность, разворошённые, замороженные мысли возобновляли ход, скреблись под черепом. Это была короткая пауза, глубокий вдох перед стремительным, вынужденным погружением в недра потусторонней жизни, потому всё произошедшее до соприкосновения с тайнами семьи Фицуильям – сказанные и не сказанные слова, движения рук – представлялось несущественным пустяком, мигом забвения. Конечно, невозможно было провести месяц в больнице без назойливого, но забавного любопытства Джона Ватсона, что неустанно сетовал на мою недопустимую беспечность, неосторожность и скверную привычку не просить о помощи вовремя, действовать наедине со своими теориями, а не в союзе с живыми людьми. Сколько я не пытался объяснить, что, отправляясь в Девон, и сам не мог предвидеть подобное развитие событий, Джон продолжал раздувать раздражающее недовольство, что только закипало от необходимости ждать возвращения в Лондон, чтобы получить ответы на все не дающие покоя вопросы. Я отказался раскрывать правду в стенах этого белого плена для изувеченных и сражённых болезнями людей, решил унести прочь секрет, в протоколах полицейских скрытый за выдумкой, подкреплённой убедительными доказательствами Бекки. Джон, с нетерпением и изумлением выслушивая безрадостную, невероятную историю о безумии, мрачной путанице прошлого и настоящего, невольно потирал затылок, едва не рассечённый внезапным, мощным ударом хищника. Полагаю, именно тогда, в момент изгнания потусторонней твари, чьё существование подвергалось напрасному сомнению, мы втроём оказались сцеплены нелепой связью, общей тайной, рвущей доводы разума. Мэри до сих пор встречала мужа дома в полном неведении о новой знакомой с занимательными талантами и загадками, погребёнными под пылью веков. Адриана никого не хотела видеть, делая любезное одолжение мне, снисходительной и терпеливой миссис Хадсон и Джону, сопровождая нашу беседу своим наполовину немым, безликим присутствием. Адриана, подпирая коленями подбородок, вжималась в угол дивана, схватилась пустым взглядом за плавное вращение лунной лампы, словно жуткий, откровенный разговор не имел к ней никакого отношения. Изредка тихим, уставшим голосом с неохотой подтверждала мои слова, заставлявшие Джона цепенеть от внушаемого ужаса. А он, пройдя сквозь грохот и жернова войны, знал, какой хаос может сотворить человек, в пылу бессмысленной жестокости лишённый рассудка, однако мастерство существ, рубящих закостенелое мировоззрение, вышедших из самых скверных фантазий в реальность, было ему неведомо, и оттого пугало значительней, чем свист пуль. Немало настораживало и как бы невзначай прозвучавшее упоминание о том, что проникновение хищника в кровь Адрианы, к сожалению, имело одно досадное последствие: в течение неизвестного отрезка времени его застрявшие в плоти остатки будут пагубно воздействовать на состояние Адрианы, искать путь к восстанию против её подорванного, но постепенно крепнущего сознания, выдёргивать наружу дремлющие опасные способности, к каким она имела предрасположенность по милости тех, кто проклял женщин рода Фицуильям почти четыре с половиной столетия назад. Хищник громил комнату в поместье и ломал нас, как сухие доски, используя не только собственную чёрную энергию, рождённую мощным всплеском безумной ненависти, но и хватаясь за тугие рычаги, запускавшие чудовищные силы, о каких Адриана не подозревала, какие едва ли могла самостоятельно контролировать, стоило только дать им выплеснуться наружу. Она чувствовала себя тающей оболочкой взрывного механизма, что должен был уничтожить её волю, преодолеть последнюю сдерживающую преграду и выпустить нечто зловещее, несущее хаос и смерть. Произошло смешение проклятой крови и материи хищника, что вызвало необратимый процесс разрушительной химической реакции, некую немыслимую перегруппировку атомов, образование неизвестных соединений, не сулящих благоприятных перемен. Если поверить словам Адрианы, терзающим её невыносимым ощущениям, то можно сравнить подобный процесс с явлением деструкции полимеров, теряющих под определённым воздействием прежние свойства. Вплетая в сеть размышления бездушность, абстрагирование науки от излишней, вредоносной чувственности, я испытывал блаженство временной анестезии: становилось гораздо легче думать о том, что Адриана, как распадающийся полимер, под влиянием голодного хищника могла лишиться своих свойств человека и стать серьёзной угрозой. Так гласили страницы «Тайн болот», голос Джессалин Фицуильям, и я не сомневался, что подобное слияние крови и чёрной материи нельзя называть случайностью. И Адриана тоже видела в таком подозрительном стечении обстоятельств «осуществление замысла». Я читал её записи, оставленные по моей просьбе, с презрением, сожалением и яростью я их, естественно, читал… Но если я искал спасения, прятался за бесцветным лицом науки, отводил болезненные удары, то Адриана, на протяжении всей своей обезображенной жизни мечтая о надёжном укрытии, не выставляла ненасытные чёрные дыры в качестве щита или ширмы, за которой теснились реальные изображения, настоящие обрывки памяти, навсегда вбитые в грудь. Джеральдин была закована в образ Адрианы, скрыта, она исчезла за ложью, как за слоями затвердевшего грима. Пропала та хмурая, отважная искательница истины, и появился перемолотый жизнью набросок женщины, не унесшей правду в могилу, а оставившей её мне в наследство. Считаете, я должен страдать от бессильной жалости, стыда за то, что ненавидел эту правду? Из всего сказанного Джон также особенно удивился внезапному факту нашего знакомства семь лет назад, зарытого слишком глубоко в недра капризной, восприимчивой к любым повреждениям памяти. – Как мог ты, Шерлок Холмс, – с застывшими от изумления глазами вопросил Джон, растревоженный нахлынувшими эмоциями, – глядя в лицо этой женщины, выворачивая ей запястье в страхе потерять чудом уцелевшую жизнь, ничего, совершенно ничего не узнать?! – Всё просто, Джон, – едва я успел набрать воздуха для обстоятельного ответа, заговорила Адриана с притворным безразличием, не прекращая смотреть на унылое вращение белых колец лампы, на которых будто держалась её собственная, крохотная Вселенная... С того мгновения они стали обращаться друг к другу по имени, не выстраивая дистанций бессмысленной, ставшей искусственной вежливостью, оскорблявшей накрепко сцепившую их дружбу. Джон Ватсон незаметно стал Адриане другом, что никогда бы не захлопнул перед ней дверь. – Невозмутимый детектив, повенчанный с работой, и сам бы с огромным удовольствием предпочёл удалить безвозвратно столь порочащий его честь эпизод, поэтому ничуть не удивительно то, что и все процессы в головном мозге вступили в заговор против сантиментов и не пропускали ни тени воспоминания о девушке из Девона. – Ты не вправе так язвительно выражаться, Адриана, – с нескрываемым, острым осуждением возразил Джон, чем заставил повернуть голову и обратить на него взгляд, секунда за секундой наполнявшийся злостью и скорбью. – Наверно, мне невозможно понять причины, побудившие тебя жертвовать утерянными, бесценными годами, я не знаю, каково это, терпеть предписанные рождением пытки и не иметь ни малейшего понятия о том, как остановить чёртово проклятие… Но мне известно, как напрасно люди гибнут и без посторонней помощи, ради призрачной идеи ломают жизни. Ты возомнила себя способной лепить чужое будущее, разгребая какие-то нити судьбы, отсекая возможные события? – Джон вскочил с кресла и вскинул руки. – Да к дьяволу эту чушь, Адриана! Есть более человечный и элементарный метод, каким обычные люди, не обременённые ношей дара, давно пользуются и просто живут, но, похоже, ясновидящие видят далеко не ясно! Люди создают будущее вместе, это даётся нелегко, требует усилий, риска и жертв не столь пугающих и диких, но стоящих конечного результата. А чего стоили семь выброшенных лет? Да, Шерлок жив, хоть и убедительно играл мертвеца, и ты, вдруг вернувшись в его жизнь, в его память, изображаешь прощальный поклон и с ужасающим рвением стремишься умереть, обрекаешь Шерлока испытывать, – Джон задумчиво взглянул на меня, – неудобства, пусть будет так. Узнав о смерти Ирэн Адлер, Шерлок почти перестал разговаривать, есть, выбираться хоть на миг из бесконечного потока мыслей… Но ты, – Джон ткнул пальцем в сторону Адрианы, ещё сильней вжавшейся в угол, – ты вовсе не Ирэн, а какой-то бездумный, обиженный ребёнок, действующий по велению странных, дурных капризов, оправдывая их благородными позывами и отступая от истинных желаний. Мне кажется, ты пришла на Бейкер-стрит не только с целью перестроить линию жизни Шерлока, чтобы та вела к спокойной старости, – Джон мягко улыбнулся с искренним состраданием. – Адриана, ты попросту хотела увидеть его, мужчину, от которого отказалась. Отсутствие страха перед смертью наделяет нас невероятной, безудержной смелостью, позволяющей совершать отчаянные поступки. Вот только вся твоя безрассудная решимость осталась за порогом Бейкер-стрит, потому что ты ничего не рассказала Шерлоку, – Джон опустил взгляд и, помолчав немного, тихо рассмеялся. – Тебе было не страшно умирать, задыхаться под водой и резать руки, но ты боялась Шерлока, его безупречного умения сопереживать и поддерживать разговор. – Я не… – Довольно, не со мной нужно объясняться, Адриана, – Джон не дал ей договорить, резко выставив ладонь, – когда ты придёшь в себя и перестанешь сгущать краски, я приведу сюда Мэри, и мы вместе будем искать выход. А пока вам двоим, хоть вы и утаиваете то, что произошло между вами семь лет назад, не мешало бы немного побеседовать, – он неспешно накинул куртку, хитро улыбаясь. Прежнее недовольство отхлынуло, остыло, – когда вы, наконец, друг друга разглядели. И, Шерлок, – бросил Джон напоследок, держась за ручку двери, – проследи за тем, чтобы эта упрямица регулярно питалась и не забывала ложиться спать. Под затихающие звуки его быстрого шага, исчезающего за щелчком закрытой двери, казалось, гостиная, тонущая в вязкой тишине, вмиг превратилась в тухлую давящую воду ледяного пруда: я смотрел на уязвлённую Адриану, её острые колени под растянутой тканью серых джинсов, плавное, усыпляющее движение колец лампы в тёмных зрачках и понимал, что нам обоим хотелось заткнуть уши стискивающей череп водой и не слышать упрёков Джона, назойливых отголосков сокрушительной правды. Мы сидели неподвижно, плотно сжав губы, как пристыженные дети с разбитой гордостью и раздавленным эгоизмом, на развороченных обломках опустевшей арены, где однажды затеяли бессмысленную битву вросших в кости убеждений. Единственный секундант оставил измученных дуэлянтов, что не могли поднять выскользнувшее из пальцев оружие, а лишь молча изучали друг друга, накладывали настоящий портрет на разрывы образов семилетней давности, пытаясь разобраться, кто же, забравшись в тени гостиной, не произносил ни слова, кому тишина сдавила горло. Шерлоку Холмсу и Джеральдин Фицуильям? Шерлоку Холмсу и Адриане Флавин? Эта ядовитая женщина подмечала перемены в себе, грубые отпечатки времени новым именем, а как мне стоило намекнуть, как обозначить без единого звука изменения, образовавшие пропасть между мной нынешним и тем Шерлоком в лиловой рубашке и с иглой в вене? Отражала ли моя физическая структура какие-либо унизительные подсказки, что вывели бы к безумному заключению: пропасть, как бесконечный пересохший пруд, разверзлась внутри меня, разрубив сознание пополам. Скользнув взглядом по брошенной на самый край стола записке, я неохотно взял синюю флэшку, как если бы та являлась отрубленным пальцем, и с максимально возможным равнодушием спросил: – Что здесь? Тишина треснула, словно дуб, расколотый зигзагом молнии. – «Что здесь?» – произнесла она с выразительным недоумением, но предсказуемые эмоции казались мёртвыми, неподвижными, бесцветными, будто её сердце – превосходный рассадник обжигающих чувств – выплюнуло их, как чужеродный предмет, и превратилось обратно в клубок мышц с естественными функциями без надуманного предназначения хранить внутри нечто совсем не похожее на стволы и клапаны. Я знал Адриану, опьянённую показным, нестерпимым упрямством, готовую биться за торжество своей правоты, знал Адриану, ослеплённую отчаянием и яростью, но тогда она казалась выпотрошенной куклой, чьё тряпичное лицо с пришитой эмоцией содрали, обнажив пустоту. Ей было всего двадцать пять, но пережитый ужас делал её заметно старше, что и привело меня к ошибке в определении возраста. – Ты серьёзно? После такого впечатляющего монолога Джона тебя волнует только содержимое флэшки? Шерлок, я же знаю, ты с другого собирался завязать разговор… – Не трогай мои мысли, Адриана, прошу тебя, хоть что-нибудь во мне оставь нетронутым, – сквозь зубы проговорил я и стиснул флэшку. Пластмассовая прозрачная крышка хрустнула. – Так что здесь? – Наброски воспоминаний о днях на Бейкер-стрит, – ответила она, опустив взгляд. Голос чуть вздрагивал. Я делал ей больно, а Адриана, исчерпав всякие силы притворяться, не старалась казаться непробиваемой: самую сильную, мучительную боль причиняет расстояние, даже столь ничтожное между столом и диваном. Однако угнетал меня не столько факт причинения боли, сколько само осознание того, что я заставлял Адриану прятать дрожащий взгляд и сжимать узел бинта. – И немного космического мусора… Помнишь, я рассказывала, что Бенджамин подарил мне возможность записать свои глупые подростковые песни? С тех пор я сочинила ещё несколько и решила отдать их тебе. – И для чего же мне шедевры едва вменяемой ясновидящей? Ты, полагаясь на процветание моей амнезии, приехала в Лондон с известной теперь целью – покончить с тиранией Ариса на родной земле и вовсе не намеревалась будить память… Зачем тогда этот до безумия сентиментальный жест? Твоя сестра бы оценила такой подарок по достоинству, но не детектив, который вскоре удалил бы информацию о клиентке с невыносимыми странностями. – К чему ты клонишь? – тёмные глаза Адрианы на миг сверкнули и погасли за опущенными ресницами. – Обращаю внимание на тираду Джона, если тебе показалось, будто в этот момент я неожиданно оглох. Не так уж и сильно ты хотела присоединиться к почившим предкам, – я небрежно отложил флэшку и мрачно усмехнулся. – Столько перепутанных ходов, ответвлений плана, желание отомстить и заодно заколоть себя, чтобы оборвать цепь страданий… Не знаю, сверялась ли ты с божественными ответами на линиях судьбы, но определённо таила надежду выжить, вернуться и вручить мне бесполезную вещь с особым смыслом. И тогда, – я медленно поднялся и подобрал приставленную к спинке кресла скрипку, – узнав, что я еду в Девон, ты уже видела исход принятого решения, попыталась направить меня по ложным координатам, указанным в записке, но продолжала надеяться, что я всё равно вспомню, встречу болтливого таксиста и окажусь в комнате с разорванным гобеленом. И если невозможно было избежать такого результата твоего возвращения, стоило ли пытаться его так бездарно предотвратить? Адриана, твой ум ещё не успел развалиться на части, но пользоваться им ты стала гораздо реже. Усложнила простое уравнение, украла так много времени и до сих пор считаешь себя способной тягаться с Эйнштейном? – я со сдержанным гневом вырезал на стонущих струнах очертания Джеральдин Фицуильям, разорванной гравитацией коллапсирующей звезды, парящей в мертвенном беззвучии чёрной воды, окружённой россыпью камней… – Эйнштейн не смог бы разгадать мою Вселенную. Тихие шаги Адрианы растаяли в резких надрывах скрипки, я не заметил, как она подошла совсем близко и прижалась к моей спине. Смычок соскочил со струны. – Адриана, не нужно… – Играй, Шерлок, – я слышал слёзы, комом вставшие в горле, – играй так, будто я по-прежнему остаюсь позади, в прошлом, и ты не видишь меня. Только чувствуешь. Чувствуешь какой-то неприятный, едкий осадок, лёгкое презрение, огорчающую уязвимость… Я опустил скрипку и сомкнул веки, сделав бессильный вдох и тут же выпустив воздух из лёгких. – И что мне теперь делать, Адриана? – я с напрасным, неустойчивым сосредоточением разглядывал лоскуты занавесок, как и в день нашего второго знакомства, когда безумие заколотило в дверь, ворвалось вихрем урагана. Слабое шевеление тонкой ткани, как затихающие сокращения сердца, успокаивало, возвращало мнимые ощущения прежней скуки, непременно настигавшей меня в стенах этой гостиной, вынуждавшей обращаться в бегство от оков тихой, мирной жизни к чему-то необычному, питающему мозг. Но на вопрос, который я задавал с болезненным, отвратительным отчаянием, я не находил ответа. – Что мне делать с тобой, чёрт возьми? Адриана коснулась моего запястья, уткнув лицо в пиджак: – Есть вещи, неизвестные даже сумасшедшим ясновидящим, – она, я уверен, изобразила робкую издевательскую улыбку, отступила назад и села на подлокотник кресла. – А пока сыграй, Шерлок Холмс, но не в такт своему пульсу. Иначе придётся танцевать чечётку. – Может, перестанешь следить за пульсом, чтобы лишний раз с гордостью указывать на скверные плоды своего вмешательства? – Мне кажется, гораздо гуманней считать пульс, чем позволять хищнику пересчитывать тебе рёбра.