Крылатый

1 Последний ангел. То, чем он никогда не хотел становиться, да и никогда не думал о такой возможности. Но его братья ушли, оставив его на сомнительную милость человечества, когда его благодать начала слабеть. Когда пелена, скрывающая его истинную форму, наконец спала, оставив его в ловушке весселя и выставив напоказ два сверкающих чёрных крыла. Он был диковинкой. Его усадили на стул, приковав за лодыжку толстой золотой цепью, создавая иллюзию того, что он пленник, узник. Конечно, уйти он не мог, но это из-за енохианских письмен на стенах клетки. Люди, поймавшие его, знали достаточно много, чтобы не позволить ему улететь. Другие ангелы не вернутся. Может, Анаэль пришла бы за ним, или, возможно, Бальтазар. Может — до войны. Но сейчас он был парией, тем, кто отказался убивать собственных братьев во имя отсутствующего Бога. Его отец предал его. Ангелы умирали, многие люди тоже. Теперь Кастиэль был последним оставшимся на земле ангелом, последним, кого увидят в течение долгого времени. Возможно, вечности. И он был экспонатом музея уродцев. Его жизнь была малоподвижной и унылой. Сидеть в клетке, пока купившие билет люди входили под навес и глазели на него. В основном их молчание было благоговейным, и Кастиэль едва выносил их интерес, их восторг, потому что знал, что не заслуживает его. Некоторые кидались в него вещами, орали, кричали ужасные вещи, потому что его племя оставило их. Люди теряли матерей, детей, отцов, жён, друзей. Их дома и жизни были разрушены в последней битве, когда Люцифер был побеждён Михаилом и низвергнут обратно в темницу. Слишком поздно. Кастиэль мог понять обвинения в том, что его раса оставила человечество на произвол судьбы. Единственное, что выводило его из себя, — это когда они тянулись сквозь прутья решётки, пытаясь дотянуться до него, коснуться его крыльев. Осквернение, ощущение от дёрганья за то, что было частью его души — его благодати — это было слишком. Иногда он ненавидел их. Он ненавидел и себя за это, за то, что больше не чувствует присутствия отца. Не может уже так давно. В день, когда появляется демон, Кастиэль сидит, сложив крылья, потому что уже вечер, но ещё должны прибыть первые ночные охотники до зрелищ. Двое сотрудников вталкивают в шатёр тело человека с надетым на голову мешком. Кастиэль чует демона — тёмную энергию, играющую на его нервах и заставляющую сожалеть о том, что ангельский клинок не при нём, что он не может напасть, уничтожить это отвратительное существо. Это чувство исправляет что-то внутри него, пусть и на краткое мгновение, и он чувствует себя ангелом — настоящим, цельным. Демона вталкивают в клетку с уже заготовленной демонской ловушкой. От Кастиэля его отделяет всего полметра пространства, не больше. Демон резко вырывается из мешка, как только с его рук исчезает удерживающая петля, и кидается на прутья. Демон находится в теле мужчины, хорошо сложенного и сильного. Его чёрные глаза пылают яростью, длинный, похожий на кнут хвост разрезает воздух — чёрный и сверкающий, как змея. Его одежда — одежда его сосуда — грязная, а в рваных джинсах прорезана дыра для хвоста. Значит, маскирующая пелена спала и с детей Люцифера. Эта мысль заинтересовывает Кастиэля. — Какого хрена уставился? Демона никогда не видел? — демон сверкает на него своими бездонными глазами. Кастиэль остаётся на прежнем месте, сложив ноги в пыльных парадных брюках в позе лотоса. Он разворачивает крылья, широко их распахивая. — Видел, и очень многих, — ровно говорит он. — Ты не особенный. — Оу, пернатый, — демон кривится, обнажая острые зубы. Гримаса резко переходит в ухмылку. — Языком ты точно молоть умеешь, ангел. — Не испытывай меня, демон, — Кастиэль закрывает себя крыльями, не в восторге от нового соседства. Он замечает, что демон следит за движениями его крыльев с любопытством. — А я никогда не видел ангела, — говорит он дружелюбно. — Я думал, вы просто сказка, думал, вас люди придумали, - он наклоняет голову к плечу. — На что похожи Небеса? Кастиэль слегка удивлён вопросом и искренним любопытством в его голосе. — Ну же… мне скучно, — почти раздражённо говорит демон. Смертельно опасный и такой ребячливый. — Я не могу это описать, — наконец отвечает Кастиэль. — Ну ладно, не хочешь — не рассказывай… просто вряд ли ведь я их когда-нибудь увижу… — Нет, я… — Кастиэль впервые за всё своё существование колеблется. — Я на самом деле не помню, — бормочет он. Его взгляд опускается на утрамбованный земляной пол, пристыженный и сожалеющий. Минуты идут, а демон ничего не говорит, может, с него хватило на сегодня пыток. Но тут Кастиэль слышит, как он набирает в грудь воздуха — конечно, демонам их никогда не хватит. — Как тебя зовут? — вопрос звучит грубовато и неловко. Но Кастиэль слышит в нём извиняющиеся нотки, и это его обезоруживает. — Уриэль, — говорит он, потому что этим именем он назвался людям, поймавшим его. Его имя дано ему богом, у них нет на него права, а Уриэль уже мёртв. — Ладно… а как тебя зовут по-настоящему? — демон проницательно смотрит на него. — Я Кастор, — он моргает чёрными глазами в темноте. — Когда я был человеком, меня звали Дин, — он произносит это имя как имя полузабытого любовника — с обожанием и задумчивостью. — Кастиэль, — и так приятно снова произнести своё имя, почувствовать, как оно будит слабый отклик его благодати. — Привет, Кастиэль, — демон едва заметно улыбается. — Я так понимаю, тебя тоже поймали? — Да, три года назад. Дин негромко присвистывает и хмурится. — Чёрт, меня поймали на прошлой неделе, я двоих убил, но… — он оглядывает клетку. — Кажется, теперь я у них в руках, да? Кастиэль не знает, как на это ответить, поэтому молчит и сидит неподвижно, как статуя. Дин смотрит на него. — В любом случае… — демон опускается на пол, вытягиваясь и обвивая хвост вокруг талии, — надолго они меня не удержат. Кастиэль и на это не знает, что ответить. Так продолжается несколько дней, они больше не заговаривают, хотя Кастиэль замечает, что Дин смотрит на него снова и снова. Его взгляд следует за изгибом крыльев, сквозь толпу зевак. А потом, ночью, Дина забирают из клетки. Кастиэль просыпается один и понимает, что привык к присутствию демона. Дина. Той же ночью он узнаёт, куда пропал Дин. Те же люди, которые привели его неделю назад, приходят, чтобы связать Кастиэля верёвками с енохианскими символами. Они ведут его сквозь лабиринт палаток к ограждённому загону, окружённому хлипкими трибунами, полными ожидающих людей. За заборчиком — утрамбованная земля, покрытая инеем. На ней распылена краска — красная дьявольская ловушка и белые енохианские символы удержания и подчинения. Кастиэль чувствует приступ настоящего страха. Его вталкивают в загон через ворота, с другой стороны он видит Дина. Человек за спиной Кастиэля ослабляет его путы, толкает его вперёд и рычит: — Сделай его, сукин сын, я поставил на тебя пятьдесят баксов. Это борьба со ставками. Один из последних демонов против последнего ангела. Дин смотрит на него, его глаза черны, а хвост медленно, угрожающе бьёт по земле. Он бросается на ангела, едва ли задумываясь, царапая его острыми когтями и впиваясь зубами в плечо. Кастиэль вздрагивает, как каменная статуя, обращённая к жизни, сильная и недвижимая. Он сбрасывает Дина, отшатываясь назад и готовясь отразить следующую атаку. Дин уже пролил кровь, её вкус реет в воздухе, и это ему нравится. Кастиэль сделан из плоти — а плоть можно разрушить. Толпа выжидательно ропочет и свистит. Они борются, постепенно покрываясь потом и кровью. Кастиэль не в выигрышной позиции без своего клинка, а когти и клыки Дина при нём. Но Кастиэль так же силён и невероятно быстр. Они наматывают круги друг вокруг друга, и повязки, скромно покрывающие грудь Кастиэля там, где крылья касались бы одежды, уже совсем влажные от его усилий. Кровь капает с его губы и из укуса на плече. Дин избит, весь в ушибах, но усмехается своим окровавленным ртом. Демон заставляет Кастиэля упасть, ухватив за крыло. Тот вскрикивает от боли, издавая такой резкий звериный звук, что толпа завывает в безумстве. Он чувствует накатившие слёзы, боль пронзает каждый нерв. Лицо Дина у его шеи, и он ждёт укуса, но его не следует. Вместо этого демон делает глубокий вдох. — Ты пахнешь… как Люцифер… — бормочет он. Его голос тяжёлый и мягкий. В каждом слоге звучит удовольствие и узнавание. Кастиэль бешено скидывает его, как только со всех сторон к ним приближаются люди, готовые связать обоих и вернуть их в клетки. Схватка окончена. Дин победил. Уже в клетке человек, ставивший на Кастиэля, пинает его — сильно, наступив на повреждённое крыло, волочащееся по полу. Кастиэль сгибается пополам, заворачиваясь в крылья, когда люди уходят. Его руки крепко прижаты к израненной груди. Дин сказал, что он пахнет, как Люцифер. Конечно, это просто потому, что все ангелы пахнут для демонов одинаково, но он переживал это, как обвинение. Он испорчен, как утренняя звезда. Он дрожит, и с ресниц капают слёзы. Часы — или минуты — спустя после ухода людей, что-то щекочет его сжатую руку. Он вздрагивает, но что-то пытается разжать его кулак, с ловкостью разгибая его пальцы один за одним. Хвост Дина. Он обвивает его запястье. Кастиэль поднимает взгляд и видит, что демон перегибается через прутья своей клетки, хватаясь за них руками. — Этот ублюдок наступил на твоё крыло? Кастиэль кивает. — Прости, что потянул за него. Я просто пытался… — Победить, я знаю, — Кастиэль опускает взгляд на хвост, обвитый вокруг его запястья, как путы, только бережные. — Ты демон. — Это не значит, что я не могу держать себя в руках, — грубо отвечает Дин; кажется, он искренне оскорбился. — Я не хотел повредить твоё крыло… — он замолкает, закусывая губу, будто глубоко задумался. И пожимает плечами: — Они мне нравятся… никогда не видел ничего похожего раньше, — Кастиэль смотрит в его глаза — они зелёные, и в груди ангела растёт что-то, не непохожее на удовольствие. Прошло много времени с тех пор, как кому-то «нравились» его крылья. За них дёргали, над ними глумились, их тянули или пытались уничтожить… но ни один человек не восхищался ими так, как Дин. — Спасибо, — негромко отвечает он. Дин отводит взгляд в сторону, но его хвост остаётся обёрнутым вокруг запястья Кастиэля. Через какое-то время он поднимает крыло — неповреждённое — и медленно просовывает его между прутьев решётки, к Дину. Демон касается его крыла без должного почтения, но с некоторой чувственной сосредоточенностью. Он приглаживает перья, взлохмаченные не в те стороны, потирает ноющие кости. Кастиэль мгновенно закрывает глаза. Демон касается его крыла, и вместо отвращения он чувствует только удовольствие и ощущение уюта. Когда рот демона присоединяется к его рукам, когда его влажные губы и ласковый язык касаются перьев… Кастиэля начинает колотить, его пальцы теребят хвост, обёрнутый вокруг запястья. Дин вжимается лицом в перья, они пахнут, как Люцифер, как его отец из ада. Но в то же время запах отличный от того, он чувствует в перьях Кастиэля настоящего его, яркого, чистого и сильного. Они долго остаются в том же положении — касаясь того, что обычно спрятано, но сейчас открыто всему миру. Эту ночь они спят на тех сторонах клеток, которые ближе друг к другу, и их разделяет всего полметра. Они ищут уюта в кошмарном мире людей. 2 Схватки становятся обычным делом. Каждую неделю Дина и Кастиэля забирают из клеток и тащат на арену. Дин сражается изо всех сил, а Кастиэль только уворачивается и наносит ответные удары с присущей ему точностью, в конце концов, он воин. Иногда он ловит взгляд Дина посреди битвы, пока толпа требует крови и выкрикивает в их адрес проклятия, брызжа слюной и пивом. Иногда глаза Дина зелёные, они внимательно смотрят на него, убеждаясь, что он не нанёс ему серьёзных повреждений. После сражений, когда один из них побеждает, их обоих волочат обратно в клетки, на шее Дина петля из проволоки. Они залечивают свои славные раны, невозмутимо вытирая слюну, кровь и пот. Кастиэль не чувствует никакого смущения по поводу своего тела, потому что оно, вообще-то, не его, по крайней мере, раньше было не его. Он очищается, поскольку может отстирать одежду, действенно и без особых усилий. Дин часто остаётся голым, хотя в их клетках большей частью прохладно по ночам. Для него тело — это что-то животное, средство, оружие, которое можно сохранить и рассматривать как возможность — для насилия, пьянства или секса. Всего, что можно испытать позаимствованной плотью. Когда-то это были просто люди. Двое людей, которым не повезло быть призванными на службу более могущественным созданиям. Существа, закованные в темнице собственных тел. Очистившись, Кастиэль заворачивается в крылья, чувствуя их прикосновения к коже, пока он устраивается поудобнее. Крылья почти целиком скрывают его от Дина, только ноги, длинные и бледные в просачивающемся сквозь навес свете звёзд, выглядывают из кокона перьев. Иногда среди ночи из-под чёрного оперения выскальзывает белая рука. Дин, несмотря на полное отсутствие стеснения, одевается перед сном; но Кастиэль всё равно постоянно просыпается, слыша, как он дрожит на грязном полу. Он не может дотянуться до него, чтобы укрыть крылом — его удивляет само то, что он вообще хочет это сделать. Вместо этого он вытягивается, как может, позволяя Дину лечь рядом с краем крыла, из-за чего сам он почти не укрыт, раздет в холоде ночи (из одежды у него остались лишь брюки, и то едва ли подлежащие восстановлению), но он уже привык к холоду, в то время как Дин всё ещё тоскует по адскому пламени. Дыхание демона затрагивает его перья, и Кастиэль наслаждается этим. Проведя всё своё существование с неисчислимым количеством братьев, он стал так одинок, будучи пойманным на земле. Дин тоже скучает по телам вокруг себя, по ордам других демонов и их кричащим, кровоточащим душам. Оба они изголодались по общению, по кому-то, кто сможет понять. Всё меняется к худшему, когда во время одной из схваток кто-то бросает бутылку на ринг. Прежде чем упасть на землю и разбиться о камень, она попадает в голову Кастиэля. Кровь течёт из раны на виске, пропитывая тёмные волосы и оставляя полосу на бледной коже. Он натыкается на битое стекло, порезав ногу и упав на твёрдую грязь. Дин кидается на границы дьявольской ловушки, в ярости оскалив зубы и извергая жуткие получеловеческие ругательства. Толпа в панике, хотя и умеренной: они знают, что он их не достанет. Дин продолжает бушевать, пока не являются усмирители, чтобы увести их с Кастиэлем — он кусает двоих и ломает шею третьему, пытающемуся связать Кастиэля. Чётвертый выпускает в него полную обойму успокоительных и уводит Кастиэля, как только Дин теряет сознание. Он просыпается в своей клетке. Кастиэль сидит на корточках в углу своей. Крылья скрывают его, но его порезы не залечены, а лицо покрыто засохшей кровью. — Ты не должен был им вредить, — Кастиэль печально и неотрывно смотрит на него. — Они уничтожат тебя. — А ты? — Дин подтягивается и садится. — Думаю, останусь здесь, — Кастиэль хмурится. — Дин… ты меня не слышал? — Слышал, — Дин отталкивается от пола, становясь на ноги, и меряет клетку шагами, оглядывая дьявольскую ловушку на полу, и его взгляд перебегает на енохианские письмена на клетке Кастиэля. — Значит, нам нужно отсюда убираться… — Это невозможно, — грустно говорит Кастиэль. — Что, если ты сможешь нарушить дьявольскую ловушку? — Дин снова смотрит на символы. — Я смогу выбраться из клетки, испортить ангельские надписи, а потом… — он осматривает навес. — У тебя достаточно манны, чтобы перенести нас отсюда? — Теоретически, — настороженно говорит ангел. — Ты бы… ты бы освободил меня? — Конечно, освободил бы! — широко распахнутые глаза Дина зелены и невинны. — Я никогда не оставил бы тебя здесь, Кас, — он понимает, что произнёс имя вслух. Кастиэль услышал и не придал этому такого значения, какое следовало бы. — Ты бы не оставил меня? Если бы мы могли попасть в безопасное место? — Кастиэль подтягивает колени к груди и задумчиво изучает дьявольскую ловушку. — Я никогда бы не смог тебя оставить, — бормочет Дин. Это правда. Дин не сможет вернуться в ад — он привязан к своему сосуду. Он застрял на отвратительной земле, как и Кастиэль. Вместе безопаснее. Кроме того, он вроде как нравится ему, странный ангел с симпатичным сосудом. Больше, чем понравился бы ему в былые времена. Кастиэлю раньше не приходило в голову, что ему лучше покинуть это место ради внешнего мира, где он будет уродцем, монстром. Здесь, по крайней мере, были прутья, отделяющие его от людей — людей, которые попытались бы дотронуться до него, навредить ему. Кастиэль поднимает руку, повернув её ладонью к клетке Дина. Почти ничего не происходит, если не считать того, что Кастиэль начинает дрожать, хрипло дыша от сосредоточенности. Линии, образующие ловушку, внезапно ломаются, краска крошится, разлетаясь от невидимой силы. Дин молотит по прутьям изо всей силы, сгибая их так, чтобы можно было проскользнуть между ними. Он стоит между двух клеток и смотрит на всё ещё пленного Кастиэля. Лицо ангела искажено и выражает готовность разочароваться. Дин подносит когти к ближайшим символам и разрушает заклинание, сцарапывая их с металла. Кастиэль вздрагивает и появляется снаружи. Его рука мягко касается плеча Дина, и он уносит их прочь с шелестом крыльев. 3 Дин пытается устоять на ногах сразу же, как только они приземляются. Он осматривается, видя, что они оказались в тёмном доме, и только потом обращает внимание на Кастиэля. Ангел кулем валится на пол, будто ему подрезали ноги. Из его носа медленно капает кровь, и он отворачивается, чтобы незаметно сплюнуть – окрашенная розовым слюна падает на пыльные доски под его склонённой головой. Дин падает на колени, приобнимая Кастиэля за спину, чтобы поддержать ослабленного ангела. — Кастиэль? — Я… — Кастиэль снова кашляет кровью на пол. — Я буду в порядке, — он закрывает глаза, смертельно бледный и покрытый потом. — Это было… сложнее, чем раньше. Дин приподнимает Кастиэля, присев на корточки рядом. Он устраивает лоб ангела у себя на плече, обнимая его сразу под крыльями. В комнате очень мало мебели, но Дин спихивает дряхлые подушки с пыльного дивана, устраивая из них импровизированную кровать на полу. Он пытается уложить Кастиэля так, чтобы его крылья не были придавлены. Он отстраняется и смотрит на скрюченного ангела, рассеянно моргая. — Есть предположения, где мы? — Понтиак, Иллинойс, — на лице Кастиэля проявляется сожаление. — Это был дом моего сосуда. Я не придумал, куда ещё можно отправиться. — Всё лучше, чем мой чувак, — Дин потирает грязное лицо рукой, находя сожаление Кастиэля более болезненным, чем ему хотелось бы. — Он жил в багажнике своей машины, — он оглядывает заброшенное тёмное помещение. — Выглядит так, будто тут давно никто не жил… наверное, здесь нет еды, — им обоим нужна пища — ещё одно неприятное проявление потери своего положения как не-людей. Решение он принимает быстро — нужно оставить Кастиэля и выйти из дома. Но нужно оставить его защищённым. — Кас? — Кастиэль открывает глаза, моргая, будто не заметил, как закрыл их. — Я найду соли, тебе нужно будет насыпать её у дверей, окон… вентиляционных отверстий, в которые может попасть демон. Я сам не могу этого сделать, — Кастиэль кивает, выпрямляясь с гримасой боли. — Тогда ты тоже не сможешь войти. — Но ты меня впустишь, — это не должно было прозвучать вопросительно, но почему-то прозвучало. — Конечно. — Отлично… тогда пойду найду этой белой защиты и, может, какой-нибудь одежды, — Дин направляется сначала на кухню, изучая буфеты. — В шкафу в кладовке есть дорожная соль, — кричит он наконец и возвращается в комнату, опускаясь на колени у раненого ангела и большим пальцем стирая кровь с его губ. — Я скоро вернусь. После его ухода Кастиэль медленно бредёт на кухню. Там он находит мешок соли и приступает к обороне входов. Вскарабкавшись на второй этаж, он останавливается у пустой комнаты, которую его сосуд когда-то делил со своей женой, и чувствует себя ещё хуже. Он ненавидит чувство вины. Вина — это не то, что должен чувствовать ангел, исполнивший свой долг. Он гадает, что стало с семьёй человека и почему они ушли, оставив так много вещей. Кастиэль отворачивается от двери и посыпает оставшиеся подоконники с натренированным безразличием. Вернувшись на устроенную Дином кровать, он бормочет енохианское защитное заклинание. После такого усилия он снова падает на спину, тяжело дыша. Он потратил слишком много своих ослабленных сил. Ему в голову приходит мысль, что, если Дин нападёт на него, у него не будет надежды на выживание. Он не уверен в том, почему не боится демона даже в таком ослабленном состоянии. С наступлением ночи темнота в комнате сгущается. Кастиэль чувствует надвигающийся холод и оборачивается крыльями. Его кожа грязная, перья пыльные и покрыты коркой засохшей крови и плевков. Нога, которой он наступил на битое стекло, болит, а голова просто разрывается. Он знает, что стоит привести себя в порядок и залечить раны к возвращению Дина. Он не хочет быть обузой, ведь до сих пор всё, что он сделал, — это поранился и почти убил себя при побеге. Демоны так же расчётливы, как и ангелы, когда доходит до слабости, — от раненых мало пользы, и от них нужно избавляться во благо миссии. Но какая миссия у него сейчас? Остаться в живых? Не попадаться? Ведь Дин мог замаскировать свои отличия от людей и разгуливать среди них, если бы только держал себя в руках, а Кастиэль нет. У Дина есть другие демоны, которых можно разыскать, чтобы объединить силы своего вида. Кастиэль же отверженный среди ангелов — слабый, очеловеченный, странный, ещё и привязанный к демону. Он делился с Дином уютом своих крыльев, для него не может быть надежды. Дин постучал в дверь. Кастиэль еле поднялся с пола и похромал на окровавленной ноге, наклоняясь, чтобы отмести соль в сторону. Дин осторожно переступил через порог. В руках у него был пластиковый пакет и бумажный пакет на вынос. Он бросил один взгляд на ногу Кастиэля и вполголоса выругался. — Оставайся здесь, — он пересекает комнату, чтобы свалить пакеты, и возвращается, чтобы помочь Кастиэлю добраться до подушек. Кастиэль осторожно укладывается, а Дин выходит из комнаты и возвращается с потрёпанной марлей и наполовину заполненной бутылкой антисептика. — Какого чёрта ты тут разгуливал? — сердито спрашивает он, смачивая марлю и проводя ей по раненой ноге Кастиэля. Ангел поджимает пальцы от резкого жжения, на мгновение выглядя очень по-человечески. — Нужно было выставить защиту по всему дому, — отвечает он через какое-то время. Дин проводит пальцами по его стопе, и от этого прикосновения мышцы ноги Кастиэля напрягаются и расслабляются. Ангел неровно дышит, и Дин обнаруживает, что задумался, касался ли его раньше так кто-нибудь. Вряд ли. — Ну… тебе надо было что-нибудь сказать, — вот что он говорит на это. Голова Кастиэля падает на подушки, когда Дин продолжает очищать его окровавленную ногу. Через какое-то время его пальцы оставляют ступни и поднимаются к лодыжкам, удивительно тонким для такого могущественного создания. Дин отпускает их, пересаживаясь повыше, чтобы промыть рану на голове Кастиэля. Когда он проводит марлей по его окровавленному виску, Кастиэль выдыхает, его мягкие губы размыкаются, оценив действия демона. Его глаза закрыты, кажется, что он уже проваливается в сон, каким бы грязным и израненным он ни был. Дин и сам уже вымотан. Закончив с ранами Кастиэля, он на минуту замирает, а потом мягко подталкивает коматозного ангела, чтобы разбудить. — Кастиэль? Он немедленно распахивает глаза. — Да, Дин? — Не хочешь очиститься перед сном? Кастиэль кивает, отталкиваясь от пола, чтобы сесть. Он тянется руками к пропитанным потом повязкам на груди — рубашку он не смог бы носить из-за крыльев. Какое-то время посмотрев на то, как он их теребит, Дин отталкивает его руки и сам развязывает узлы, замечая под ними слабые ушибы. Дин приносит в гостиную воду, ставит мисочку у кровати и уходит на поиски одеял. Когда он возвращается, Кастиэль уже избавился от брюк и почти весь умылся, неловко водя марлей по плечам. Когда он заканчивает с тем, что может, Дин забирает ткань и без слов домывает его спину, вытирает кожу вокруг крыльев, спускается по впадине позвоночника. Кастиэль никак не реагирует, когда Дин аккуратно проводит марлей по его бёдрам, ягодицам и ногам. Закончив, Дин раздевается и сам умывается над миской с грязной водой, поворачиваясь в бессловесном приглашении Кастиэлю вернуть услугу и вымыть его спину. Они оба в сильных ушибах, мелких порезах и царапинах. Всё ещё немного влажный, Дин разворачивает одеяла, которые нашёл в бельевом шкафу наверху. Вряд ли его действия можно назвать «застиланием постели», но в итоге получается что-то вроде гнезда из одеял и подушек, выглядящее намного уютнее, чем их клетки. Он укладывается, подвинувшись, так что и Кастиэль может лечь, почти лицом вниз и наполовину на него. Он распрямляет крылья, одним укрывая обнажённое тело Дина, даже не задумавшись, а вторым свою спину, так что длинные перья на кончиках дотягиваются до ног. Дин сонно гладит мягкие пуховые перья в том месте, где крылья переходят в спину. Ангел счастливо вздыхает, прижимаясь лицом к шее Дина. Демон обвивает ангела руками, надеясь, что удача не скоро от них отвернётся. 4 Утро поставило перед ними вопрос — какого чёрта они собираются делать. Дин не хотел ничего, кроме как вернуться в ад, но это явно не обсуждалось. Так что у него осталось два варианта — влиться в человеческую жизнь или вернуться в союз оставшихся на земле демонов, автоматически отказавшись от Кастиэля. — Нам нужны деньги, — бурчит он, поворачиваясь на бок, под плотные крылья Кастиэля. Позаимствованное тело ангела прижимается в ответ, незнакомое, но не неприятное. Дин привык спать с кем-то — с мужчиной, женщиной, демоном, неважно, лишь бы они были тёплыми и на всё согласными. Чёрт, да даже и несогласными, если ему припрёт. Дин никогда не испытывал нехватки в тёплых телах рядом — даже когда он был Дином и только Дином, а не Кастором — братом золотого мальчика Азазеля. Интересно, как там сейчас Сэм. Наверное, всё ещё правит адом, он не настолько глуп, чтобы выйти на поверхность после того, как слабеющая сила Люцифера оставила их присохшими к человеческим телам. Дин потягивается своей массой мышц и костей — неплохое тело, особенно прямо сейчас. Рука Кастиэля лежит на его животе, во сне он держится за него. Разве это не странно? У Дина никогда не было друга, или кто там для него Кастиэль. У него была семья, братья, любовники, жертвы, и вместе их держали бешеный трах или длительные пытки. Но Кастиэль не укладывается ни в одну из этих групп, — он не хочет ни навредить Кастиэлю, ни трахнуть его (по крайней мере, не больше, чем любое красивое тело), но ему нравится это — лежать рядом, ощущая чью-то чистую жаркую кожу без крови и спермы. Кастиэль новый. Другой. — Как мы их достанем? — исцелившись, Кастиэль перестал быть послушным и замкнутым. В его голосе слышно любопытство, но он резковат, твёрже, чем до этого. Дин рад, он не хочет ни о ком заботиться, партнёр ему нужен больше, чем что-либо другое. — Украдём, наверное, не то чтобы кто-то из нас мог работать… по крайней мере не здесь, — Дин не открывает глаза, чувствуя, как Кастиэль едва заметно двигается, шевеля крыльями. — Нужно спланировать. Ты, наверное, не хочешь оставаться здесь всю свою… сколько живут ангелы? — Мы бессмертны. Если только нас не убить, — уныло бормочет ангел. — Во многом как демоны… хотя в таком виде… — он вздыхает. — Я не знаю. — Значит, нужно подыскать для тебя местечко, может, милый уголок леса? Кастиэль счастливо ёрзает у него под боком. — Это было бы хорошо, - он раздумывает с минуту, — всё, что не клетка, было бы… очень хорошо. Дин поглаживает его спину. — Никаких клеток, больше никогда, — обещает он, наполовину серьёзно. Он не понимает людей: как можно взять что-то, рождённое летать, что-то явно неземное, и сковать это цепями? Они едят холодные бургеры White Castle на завтрак, и Дин находит чистую простыню, чтобы перевязать грудь Кастиэля. Они сидят на своём импровизированном спальном месте и рассуждают о том, какой жизнью смогли бы зажить. Дин знает, что ему нужны такие человеческие вещи, как пища и тепло, им обоим нужны. Но он также демон, и ему нужно охотиться, причинять боль, терзать человеческие тела, пускать им кровь. Кастиэль ангел, он воин от природы, ему нужны приказы, цель, что-то, что будет поддерживать его в его пути. Что-то хорошее, достойное того, чтобы за него бороться. Такие разные нужды не очень хорошо согласуются друг с другом. — Нам нужно… прийти к какому-то соглашению, полагаю, — говорит Дин, наблюдая, как Кастиэль жадно переходит ко второму бургеру — такой весь сосредоточенный, даже немного странно видеть его таким. — Мне нужно… ну, ты знаешь демонов. Какие мы, чего хотим. — Я знаю, что ты, Дин, — говорит Кастиэль, ощущая обеспокоенность демона. — И пусть я не рад перспективе убийств невинных людей... должен быть способ управлять твоими потребностями… мы встретим действительно заслуживающих этого людей, которым ты сможешь навредить. — Ты позволишь мне это сделать? Я думал, тебе полагается их любить. — Я любил. Люблю, — Кастиэль хмурится. — Но… будучи здесь, я помню, как пал ради них, а они всё ещё угрожали мне, пугая. Они причиняли мне боль, — он раздумывает какое-то время. Его прежде раненое крыло шевелится рядом. — Не думаю, что они способны искупить всё, как я считал раньше. Мой Отец посчитал бы это… моей ошибкой. Ангел без веры в человечество. Дин может с этим работать. Он видел Кастиэля в драке, и это было прекрасно. Увидеть, как он убивает? Это будит в нём демона, как ничто другое. Хотя есть и скрытое чувство… смутная боль при мысли о бледной коже Кастиэля, забрызганной кровью, его заляпанных ею крыльях, глазах, глядящих сквозь смертного, имеющего дело со смертью без веры и милосердия. Эта мысль почти ужасает его… а Дин видел достаточно, больше, чем достаточно, чтобы потерять всякую чувствительность или жалость, если они вообще когда-то у него были. — Это будет нормально, Кастиэль? Ангел смотрит на него с совершенной сосредоточенностью. Он верит ему настолько, что Дину кажется это пугающим — ангелы не должны верить демонам, даже если им приходится сотрудничать настолько близко. — Я не буду делать это дома… даже демоны не гадят там, где едят. Кастиэль хмурится после этой фразы, и Дин мысленно делает пометку: не бросаться идиомами и метафорами. Он был когда-то человеком, но не Кастиэль, едва понимающий людей. — Если мы здесь отдохнём какое-то время… тебе хватит силы на то, чтобы перенести нас куда-нибудь в другое место? — Да, мне нужно только место и время, чтобы восстановить силы, — Кастиэль склоняет голову. — Отлично, тогда выберем какой-нибудь лес, и нам больше никогда не придётся видеть людей, — Дин понимает, насколько глупо это звучит, скорее всего, они в итоге просто замёрзнут до смерти в Канаде или ещё где похуже. — Мы по уши вляпались, верно? И бог… и Люцифер оставили нас, — Дин чувствует боль от утраты своего отца — снова. Люцифер, светоч ада, бог всех его уровней… вышел на поверхность и убит Михаилом. Люцифер оставил своих демонов, своих детей, чтобы попытаться завоевать людей. Кастиэль снова притягивает Дина ближе, позволяя ему устроить лицо на своём плече и оборачивая их обоих своими крыльями. Дин чувствует холодный, похожий на звёзды аромат благодати, аромат Люцифера, единственного ангела, которого он знал. До Кастиэля. Кастиэль чувствует демонскую энергию Дина, давящую на его сосуд, настаивающую на том, чтобы его благодать уничтожила его на месте. Он снова чувствует себя собой: хотя он и не навредит Дину, он знает, что может, что должен. Он чувствует себя ангелом, а не уродцем. Они оба чувствуют уют, чувствуют напоминание о доме. — Мы не потеряны, — уверенно бормочет Кастиэль. — Мы найдём своё место, и неважно, насколько неправилен наш союз … мы будем требовать его. Дин знает, что он имеет в виду. Бог создал землю для человека, небо для ангелов и отправил Люцифера заботиться о демонах в аду. Они на чужой территории, это война, и в этой войне у них нет надежды. 5 Спустя неделю их новой, лесной жизни Дин убивает мужчину и ребёнка. Кастиэль смог перенести их в незаселённое место между нигде и ничем, так что в первые пару дней он был нечувствителен и совершенно истощён. Дин нашёл что-то вроде искусственной пещеры с чистыми меловыми стенами, вырубленную лопатой в холме. Она пронизывающе холодная, а по стенам по ночам текут ручейки, но это уже что-то. Единственное, что они смогли принести с собой — это сумка с кухонными принадлежностями (кастрюли и пара хороших ножей) и одеяла. Крылья Кастиэля обеспечивают им убежище в их ледяной коробке с низкими потолками. Он — единственное тёплое, мягкое на сотни миль вокруг, и Дин держится за него, как ни за что иное. Он убивает ради пропитания. Дин почти так же хорош в убийствах, как в причинении страданий. Оленей и крупных птиц, впрочем, будто тянет к ним, и Дин списывает это на присутствие Кастиэля — крошечного осколка чистоты, которому нельзя противостоять. Кастиэль наблюдает, как он разделывает дымящиеся туши кухонным ножом, его руки покрыты кровью, а у ног свалены бордовые внутренности. Он наблюдает и принимает отточенные движения тела Дина, его уверенность в использовании его орудия. На Дине грубые холстяные штаны, военные ботинки и куртка, которые не особенно удерживают холод. Кастиэлю сложнее, у него нет рубашки, и он большую часть времени проводит у огня, а когда им не нужна еда или дрова, Дин остаётся с ним. Дин чувствует потребность дать волю своему характеру, усиленную неблагоприятной обстановкой, и даже присутствия Кастиэля недостаточно, чтобы пролить бальзам на его раны. Люди посадили его в клетку, избили и сломали то единственное, что он считал своим — Кастиэля. Это будто судорога в мозгу, боль, утверждающая, что кто-то должен умереть в луже крови, или ему никогда не знать покоя. Ему везёт — в паре сотен миль от них разбили лагерь мужчина и его пятнадцатилетний сын. Дин разыскивает их, учуяв запах ещё издалека. Он может их прочитать сразу же, как видит, и ему очень-очень повезло, потому что он наткнулся на чудовище. По какой-то причине ему важно, что он убивает кого-то заслуживающего этого, кого-то виновного. Он ждёт наступления ночи, он должен получить это право, он не может позволить кучке людей обследовать лес и найти Кастиэля. Мужчина староват, грузен, у него седые виски, он касается своего ребёнка при любой удобной возможности, и Дин чувствует ало-чёрный запах похоти от него. Он плохой отец, плохой человек. Его сын, безусловная жертва, тоже пал, он касается младших девочек в своей округе и своих двоюродных сестёр при первой же возможности. Дин ломает мальчику шею: ему нужен не он. Мужчину он вытягивает, скучая по дыбе, сере, жару и сердцу ада. Он заживо сдирает с него кожу, покрываясь его запёкшейся кровью, задушив его крики тряпкой. Четыре часа он не даёт ему умереть, действуя медленно, подпитывая его агонию, пока жажда крови не берёт над ним верх. Тогда он наконец убивает его, закопав вместе с сыном в пятидесяти ярдах оттуда. Каким-то образом этот мужчина напоминает ему собственного Отца, умершего жизнь тому назад и гниющего где-то в аду. Он отгоняет эту мысль, думает о Кастиэле и смысле того, что сейчас сделал. Покрытый кровью и потом, он несётся к их пещере, принеся то, что они с Кастиэлем могут использовать, и закопав остальное. Он пробирается сквозь кусающе морозную ночь, ожидая, что Кастиэль спит. Ангел ждёт его. Дин не может отвести от него взгляда в темноте; он сам обнажён, как души в аду, покрыт кровью, его одежда превратилась в лохмотья. Единственное светлое, что можно разглядеть в темноте, — это его глаза. Кастиэль сдвигается, пропуская его в пещеру, без слов приносит воду, подогретую до комнатной температуры, и кусок ткани. Дин закрывает глаза, когда ангел смывает с него кровь. Его глаза горят от того, что он не назовёт слезами, он не чувствует этого, отказывается чувствовать себя… прощённым, благословлённым. Кастиэль окутывает его теплом своих крыльев, прижимаясь к его обнажённой коже своей. Они лежат рядом, и Дин чувствует, как его злость, его демонские наклонности убаюкиваются его действиями. Но человек в нём, тот, кем был Дин, тоже успокоен впервые за века своей жизни и смерти. Кастиэль прижимает его близко к себе, чувствуя запах крови, идущий от него, запах смерти грешника, заметный, как серебристый дым. Цепкий аромат ярости и мести. Он скучает по своему гарнизону, по тем дням, когда от него пахло тем же. Когда он нёс благословление и правосудие. Теперь он очищает Дина от его ошибки и ложится спать рядом с ним. Его благодать вздрагивает при мысли об этом, по крайней мере то, что от неё осталось. Но он велит ей замолчать. Теперь у него есть нечто большее, чем божья воля. 6 Кастиэль больше не молится. Когда он впервые понял, что остался один, что он пойман в ловушку, загнан в рамки, созданные человеком, он молился постоянно. Отец, пожалуйста, вернись к нам, пожалуйста, освободи меня из этого места и позволь мне вернуться домой. Отец, пожалуйста, прости их, ибо не ведают, что творят. Позволь мне оставить это место, пожалуйста, Отец. Отец, прости меня за моё несогласие с тобой и с моими братьями. Я всё ещё люблю тебя, Отец, пожалуйста, не оставляй меня здесь. Бальтазар… Анаэль… Отец, пожалуйста… Снова и снова, пока слова не подходили к концу. Английские, латинские, енохианские. Пока не оставалось ничего, чего бы он ещё не произносил уже тысячу раз. Прости меня… я люблю тебя… прости меня… не оставляй меня… я люблю тебя… отец… братья… пожалуйста… Он молился об откровении, о защите и о спасении. Он молился о вмешательстве братьев, Бога, создавшего его, чтобы он любил Его, всегда, и оставившего его. Он молился обо всех этих вещах и ещё о сотне. О тысяче. И он получил Дина. Последняя молитва, которую он возносит, не обращена ни к кому, потому что он знает, что никто не слушает. Это клятва, это мольба, это обещание… возможно, это вообще и не молитва, звучащая в его голове, когда обнажённый и только что смывший кровь Дин лежит между его крыльями. Он чувствует тепло его позаимствованной плоти, прижатой к его собственному сосуду. Тепло, означающее близость и уют, так же, как клетки и тишина означали лишь одиночество и боль. Неявно. Вот так… просто вот так — навсегда. Тело Дина придвигается, совсем чуть-чуть ближе, и Кастиэль думает, что, может быть, в этот раз он получит то, о чём просит. Дин больше не думает о Сэме. Когда они были детьми — настоящими детьми — в той жизни, которую он потерял так давно, выколотил из себя, он думал о Сэме всё время. Сэм был его младшим братом, его второй половинкой, почти всем его миром. Даже после смерти, когда Сэм стал королём ада, а Дин — чудовищем, они всё ещё были братьями. Он любил Сэма до боли. Убитый, запытанный, пробившийся сквозь орды зловонных душ в аду… единственным, что осталось от него прежнего, от Дина, был Сэмми. А потом был Кастиэль. Это не была простая замена, но каким-то образом Кастиэль заполнил ту его часть, что пустовала без Сэма. Каким-то образом Дин даже не хочет вернуть брата, не нуждается ни в аду, ни в побеге отсюда. Он любит Кастиэля, так жадно и собственнически, как только может его душа. И он не хочет делить его — даже с Сэмом. Он хочет владеть им — полностью. Это зарождается расползающимся стремлением на грани его обычных желаний вроде охоты на животных или истязания людей, забредших на их территорию. Он смотрит на обнажённый сосуд Кастиэля и рассматривает его. Похоть далеко не на первом месте в списке его потребностей, ниже, чем он готов был бы признать, а насилие, контроль и пытки гораздо выше — они образуют его жизнь. И всё же есть что-то в изгибе спины этого сосуда, в длине и форме его конечностей, что заставляет его хотеть, что заставляет думать об этом теле как о том, в котором он хотел бы затеряться, которое хотел бы ощутить. Впервые на своей демонской памяти он думает о таком не как о боли, грехе и силе. Он хочет быть мягким, если сможет вспомнить, как это. В один из дней, один из тысячи неприметных дней на их календаре бесконечного времени, Дин чует в лесу другого демона. Знакомый всплеск энергии, серная вонь из знакомого адского закутка. Аластар. Тот, кто создал его, изменил его на дыбе, превратил человека в шедевр. Чудовище, назвавшее его брата королём ада. Аластар находит его во время охоты, его тело совсем исхудало от голода, глаза побелели, а хвост волочится сзади, продетый сквозь дыру в грязной одежде. — Динни, — хрипло говорит он. — Не знал, что ты застрял на поверхности. Какое везение, — его крысиное лицо искажается, когда он втягивает воздух носом: — Ангел, — его глаза широко распахиваются, и Дин с болезненным ощущением где-то внутри понимает, что и сам, должно быть, выглядел так же, учуяв запах перьев Кастиэля, отдалённо напоминающий о Люцифере. Его разъедает стыд, о способности к которому он и не подозревал. — Ты нашёл себе ангела, мальчик? Настоящий ангел — ни больше, ни меньше, — он цокает языком. — Шикарнейший подарок. Раз уж мы застряли на этом шаре из грязи, по крайней мере, мы можем принести кусочек ада с собой. Дин заглядывает в глаза Аластару и не чувствует ни намёка на прежнее желание подчиняться, и цепь связи господина и раба, палача и пытаемого, насильника и жертвы слабеет. Он не чувствует ничего, только… только Кастиэля, и это чувство преобладает — защищать, поддерживать, владеть, радовать. Кастиэль — его. — Аластар, — он улыбается и ведёт хвостом. — А я думал, Сэмми отозвал лучших домой. Аластар мягко улыбается, скрывая ярость, которой пылает. — Я остался здесь… отведи меня к нему, мальчик, — он достаёт тупой нож. — Привязанная к земле жизнь… чертовски действует на нервы. Дин спокойно ведёт Аластара сквозь деревья к пещере, в которой скрывается Кастиэль. Он знает, что ангел почувствует приближение демона, но Кастиэль удивляет его, встречая их по приходу, доверяя Дину достаточно для того, чтобы не скрыться, даже если он приводит к их порогу чужого демона. Ему даже нет нужды говорить Кастиэлю, что делать. — Хорошенький, — Аластар проводит рукой по обнажённой груди сосуда. — Слишком хорошенький для тебя, Дин, — его нож проводит красную линию на бледной коже. — То, что нужно, для моих отметок… то, что нужно. Кастиэль движется так же быстро, как и Дин. Он валит Аластара на землю, а Кастиэль в тот же миг прижимает ладонь к его груди и выжигает демона из тела со вспышкой белого света. Это слишком его утомляет, но он справляется, и ощущение прекрасно — наконец-то выпустить силу. Всё же он падает на землю, вспотевший, дрожащий. Дин утаскивает тело и прячет его до похорон, а потом возвращается, чтобы промыть порез на груди Кастиэля, втащить его внутрь и дать ему отдохнуть. — Я знал, что ты его остановишь, — выдыхает он ему в шею, перегнувшись через него. — Знал, что ты сможешь… прости, что он тебя коснулся, — он втягивает запах ангела, ревниво проводя ладонями по его бокам. — Никто не должен касаться тебя… только я, только я, - он говорит едва слышно, но глаза Кастиэля распахиваются. — Ты, — и Дин замирает, пока Кастиэль не тянется ладонью коснуться его лица – его украденного лица. — Только ты. И с этого всё начинается. 7 Кастиэль восхитительно дрожит в его руках, как маленький потерянный ребёнок. — Всё хорошо… я позабочусь о тебе. Входя в напряжённое тело, он пробует на вкус его шею, влажную от пота. Выдох Кастиэля показался бы Дину преисполненным боли, если бы руки ангела не цеплялись за него, притягивая ближе. Он уже приласкал Кастиэля везде, где только мог, прижимаясь губами к кистям, перьям, изгибам крыльев, их основаниям. Он пытается поймать этот тихий удивлённый выдох, двигаясь на нём, пытается догнать каждую произнесённую шёпотом мольбу. Кастиэль бормочет надломленные молитвы, обрывки на латыни, иврите и языках, которых Дин никогда не слышал ни на земле, ни даже в аду. Поначалу Дин подумал, что он молит его остановиться, прекратить, пока не услышал слова на английском, сказавшие ему, что Кастиэль так же потерян, как ему и кажется. Те слова, что он понимал, умоляли о большем, о том, чтобы Дин дал ему то, что нужно (чем бы это ни было), и одновременно были спутанными, полупонятными молитвами о прощении. Когда Дин оказался внутри, Кастиэль смолк. Он закрыл глаза и обхватил плечи Дина руками, приподняв и разведя ноги, подёргивая крыльями и неосознанно молотя ими по земле. Он мягко стонет при каждом движении, чувствуя, как хвост Дина обхватил его бедро — крепко, по-змеиному сжимая бледную плоть. Кончик хвоста мельтешит между его ногой и пахом, грубо трёт его именно там, где ему это нужно. Он довольно смутно осознаёт происходящее, хотя, конечно, он знает о сексе и о содомии и может прочитать собственничество и обещание в каждом движении Дина. Он не знал, как это будет, на что это будет похоже, никогда не представлял себе этого, когда был прежним собой — солдатом, воином. Теперь он просто принадлежит Дину. Демон начинает двигаться быстрее, стонет в мягкую кожу шеи его сосуда. Кастиэль закрывает глаза и чувствует, как мышцы Дина сокращаются внутри него, как собирается между их телами пот, как горит его собственное тело, смыкаясь вокруг проникнувшего внутрь Дина. Одно из его крыльев в защитном жесте прикрывает дрожащую спину Дина; самые длинные перья перегибаются через неё и дотягиваются до бедра Кастиэля. Дин вскрикивает, почувствовав мягкую тяжесть крыла, и трётся о него спиной — оно такое нежное, ласкающее, перья топорщатся и колются, когда он движется в обратную сторону. Второе крыло тянется к его ногам, касается бёдер, напряжённых от усилий удержаться над ангелом, проникает между ног и легко-легко ласкает его там, а суставы и кости основания крыла ложатся на его ягодицы. Обёрнутый таким образом коконом крыльев Кастиэля, вбивающийся в тело под собой, чувствуя, как Кастиэль дрожит от страха и от запредельного удовольствия, ощущая давление внизу живота, свой приближающийся оргазм, Дин на мгновение чувствует наивысшую, порочную радость. Их предали — и они не будут тосковать по тем, кто их покинул. Его тело содрогается на теле ангела, когда он изливается глубоко внутрь него. Дрожа, Кастиэль задыхается от новых ощущений и сам горячо выплёскивается на живот демона. Он не убирает крылья, даже когда Дин отодвигается и ложится рядом. Он держится за него, чувствуя хрупкие кости запястий и мощный изгиб крыльев. Всё это теперь принадлежит ему — навсегда. — Кастиэль? Если кто-нибудь попытается тебя отнять… я убью их, — это настолько близко к «Я люблю тебя», насколько может позволить себе демон, и это значит больше, чем когда-либо мог бы иметь в виду человек. Ангел яростно его целует, шурша крыльями и топорща перья. — Я бы посмотрел на тех, кто попытается. 8 Во время одной из охот Дин заходит далеко от дома, выслеживая мужчину с любовницей в лесу. Мужчина бесполезен, но женщина… она такая многообещающая — её грехи написаны на ней, как татуировки и шрамы. Она избивала сына, пока он не умер в кроватке, когда она отрубилась от пьянства, она крала деньги у старика, у которого прибиралась, она по пьяни потеряла второго, ещё не рождённого ребёнка. Дин следует за ними и выжидает. Каким-то образом он их недооценивает — они обнаруживают слежку, и, когда ночью он лежит, сторожа, мужчина неожиданно нападает на него с охотничьим ножом. Дин истекает кровью, не успев понять, что произошло — ему рассекли бедро, и кровь струится по опавшей листве. Он вспоминает, что шептал ему Кастиэль, когда он прижимал его к себе, укрываясь под его крыльями. Это прощение, милосердие, такое сложное даже для ангелов, но, видимо, достойное того, чтобы за него бороться, если они должны быть лучше чудовищ, пленивших их, сделавших их ниже животных. Он на грани потери сознания, а мужчина склонился над ним, занеся нож, и ждёт его смерти. — Я знаю, кто ты, — протяжно говорит он, и заметный акцент делает его слова не совсем понятными. — Демонский кусок дерьма, все знают… теперь не такой могущественный, да? — Убей это, — женщина выглядит одновременно напуганной и заинтересованной. Мужчина смотрит на него сверху вниз. — Он и так умирает, — насмехается он. — Тогда несложно перерезать ему глотку, — спорит она. — Ты мог… Окончания фразы Дин не слышит — её горло разрезает нож. Кровь льётся на землю, а она издаёт полузадушенный вскрик и падает в окровавленную усыпанную листьями грязь. Над ней стоит Кастиэль с охотничьим ножом в руке, и он смотрит на Дина и только на Дина. Кровь забрызгала его бледную кожу, крылья разведены — они кажутся огромными теперь, когда перья топорщатся от ярости. Кастиэль впервые убил ради него, и Дин не может отвести взгляда — это прекрасное и ужасное зрелище одновременно. — Какого… — мужчина поднимается на ноги, но Кастиэль бросается на него, взмахивая ножом так быстро и точно, что движения остаётся почти незамеченным. Горячая кровь попадает на лицо Дина, и на мгновение потеря крови и жажда крови смешиваются в непонятной эйфории, и так хорошо ему ещё никогда не было. Кастиэль и он — и тела вокруг. Руки Кастиэля зажимают его рану, но кровь протекает сквозь пальцы, горячая и быстрая. — Дин… — настоящий страх непривычно сжимает сердце. Он никогда так сильно не боялся потерять кого-то; раньше он любил только бога — бессмертного бога, которого нельзя убить. Дин же умирает, уходит туда, куда Кастиэль не сможет за ним последовать. — Дин, пожалуйста, не оставляй меня… — Кастиэль, — и мир становится чуть темнее по краям. — Дин, — Кастиэль зарывается лицом в его окровавленную футболку. Кровь убийцы Дина, перемешанная с кровью из его собственных ран, пачкает лицо Кастиэля, когда его окровавленные руки сжимают сосуд Кастора, демона, который когда-то был человеком по имени Дин. Но теперь его нет. 9 Кастиэль долго ещё остаётся рядом с Дином. Солнце успевает взойти и снова исчезнуть. Он мёрзнет на прохладном воздухе, покрытый холодной свернувшейся кровью, а тело Дина лежит у него на коленях. Он плачет — неосознанно, чувствуя, как по щекам стекают слёзы и капают с подбородка на окровавленную грудь Дина. Они убили его. Люди схватили их обоих, заточили их в клетку, а теперь, когда они нашли что-то своё, нечто близкое к совершенству… они убили его. Кастиэль — ангел, он не привык использовать язык желания, ненависти или страсти любого рода. Он не может дать названия тем чувствам, которые затапливают его все те часы, что он сидит у тела, когда-то принадлежавшего его любовнику. Он хочет Дина с какой-то сумасшедшей силой, хочет смотреть, как тот двигается, говорит, охотится. Он хочет снова оживить убивших его мужчину и женщину, чтобы причинить им ту же боль, что чувствует он, сам не понимая, как. В этом его проблема: он не понимает — ничего из этого. После этой долгой вахты он хоронит тело Дина и его убийц — нельзя подвергать себя риску быть раскрытым. Перед тем, как предать его тело земле, он снимает с его шеи цепочку — скорее всего, та принадлежала сосуду, но он всё равно оставляет её себе. Он существует в их пещере почти без еды и даже сна. Он не может так функционировать — чувствуя, что большая его часть не здесь, и умирает. Он ест разные растения, растущие в лесу, он спит на месте Дина, вдыхая его запах на одеялах и шкурах, больной собственной слабостью и чувствительностью, не присущей его расе. Дин познакомил его с охотой, с человечеством и насилием, с порочным удовольствием и сексом. А теперь его нет, и Кастиэль остался один с желаниями, которые беспокоят его и чем-то вроде… раны в нём. Раны, которую он не может излечить, страдания которой не облегчить. Проходят недели, прежде чем он наконец осознаёт то, что вообще-то должен был понять сразу. Ножевая рана не может убить демона. Сосуд Дина был мёртв, но сам демон, должно быть, вернулся в ад. Надежда, вспыхивающая в груди, причиняет боль даже большую, чем горе, потому что он не в силах спуститься в ад, а Дин, если он жив, не в силах вернуться. Если он вообще этого хочет. Предательские мысли наполняют разум, и он пытается отогнать их. Но это правда: его братья, его Отец отказались от него, хотя предполагалось, что они любят его. Дин же — демон. Что он может знать о любви и верности? И всё же он обещал убить любого, кто встанет между ними, как и сам Кастиэль убил детей своего Отца. Он знает, что ад не находится под землёй, но всё равно смотрит на промёрзшую покрытую инеем почву. По ночам он просыпается от несуществующих криков. Он видит во снах Дина, и кровь, и адское пламя и задаётся вопросом: каково это — умереть? Каково это — покончить со всеми своими сомнениями? Но, конечно, он не может позволить себе даже такое облегчение. Дин умирает на руках ангела и просыпается у ног брата. Во все стороны от них простирается ад, вечный и тёмный. Вверху то же, что и внизу: тела извиваются на глиняных стенах, капая кровью на сернистые образования. — Добро пожаловать домой, — говорит Сэм и кладёт руку ему на голову. Рука Сэма, как и всё остальное, покрыта кровью, и потом, и густыми маслами, позволяющими ножам легче рассекать плоть. — Я уже начинал думать, что ты потерян для нас. — Никогда, — Дин садится, впервые замечая, как воняет в аду. Сера, и кровь, и блевотина, страх, и боль, и животные, дикие запахи ненависти и злобы. Чувствуется и слабый аромат горящих перьев, такой же, как тот, который когда-то напомнил ему о Люцифере. Кастиэль. Сердце сжимается, будто его стискивает чья-то рука. Ему нужен Кастиэль. — Брат? — Сэм смотрит ему в глаза своими, в которых зрачок окружает жёлтая радужка. — Что случилось на поверхности? — он наклоняется ближе и глубоко втягивает запах. Пусть он потерял сосуд и вернулся в своё демонское обличье, аромат благодати Кастиэля неотделим от него. — О, Дин, — грустно бормочет он. — Что случилось с тобой? — Сэм… — он складывается пополам на грязной земле. — Ты был с ангелом… ты… — глаза Сэма неотличимы от костров вокруг — такие же яркие и неумолимые. — Ты влюблён, — и это звучит, как худшее возможное проклятие, на небе ли, в аду ли. Другие демоны, проползавшие по своим делам, корчащиеся души, у которых нет даже ни век, чтобы закрыться от окружающего ужаса, ни надежды на спасение… Дин вздрагивает, зная, что в этот момент Сэм всё тот же Король Ада, могущий подвесить его на дыбу за такую глупость. Но желтизна его глаз сменяется прежним оттенком карего, а демоны проползают мимо. — Ты любишь это больше, чем меня, — утверждение, не вопрос. — Ты был вне зоны досягаемости, — отвечает Дин, надеясь, что это удовлетворит его брата. — А теперь ты не можешь вернуться к нему, — ровно замечает Сэм. Будь в аду вода, Дин оплакал бы потерю ангела. — Я попытаюсь… я умею ждать, — говорит он вместо этого, глядя в карие глаза брата. — Тебе придётся, — Сэм печально качает головой. — А ты не можешь оставаться здесь, в последнем кругу ада… ты запятнан, Дин. Дин знает, что следы благодати Кастиэля всё ещё на нём. Он был обёрнут ангельскими крыльями, он был внутри его сосуда, видел, как тот раскрывается перед ним всеми возможными способами. Он на самом деле больше не может быть частью ада. — Я найду себе место, — Дин берёт себя в руки и готовится пройти все круги ада в поисках дома. Где бы ни был Кастиэль, там хочет быть и он. — Мне будет тебя не хватать, — Сэм смотрит на него долгим и тяжёлым взглядом. Они были братьями, ещё когда их жизни были светлее, поддерживая друг друга на земле, среди всех остальных людей. Они были вместе века в адской яме, а теперь они разделятся, возможно, на остаток вечности. — А мне тебя, — Дин покидает сердце ада, не в силах представить прощание, равное жизням, проведённым им с Сэмом. Он отворачивается и проходит меж ворчащих и сторонящихся его и его запятнанной сути демонов, думая о Кастиэле, таком далёком, минуя недра ада. 10 Кастиэль буквально перестаёт дышать, когда впервые чувствует это. Ангелы. Где-то поблизости ангелы. Он боится, что, если издаст хоть звук, если лёгкие его сосуда хотя бы едва заметно выдохнут воздух, он потеряет связь, прочную, как стеклянная нить. Так что он не дышит, не двигается и не говорит. Она всё равно исчезает. Прошло четыре месяца после смерти Дина — месяцы одиночества в холодном лесу и желания умереть от голода, утонуть или задохнуться — но он не может. Ангелов трудно убить даже в таком ослабленном состоянии, и ему недостаёт изобретательности и возможностей достичь цели. А если бы он и смог, его ждало бы лишь забытье — у ангелов нет жизни после смерти. Его получеловеческая сущность, развёрнутая, как влажный зародыш новых крыльев бледного насекомого, всё ещё мучает его желанием, и одиночеством, и любовью, и потерей. Его тело болит от физического неудобства, ему трудно спать, ему не нравится время от времени возвращающаяся потребность в удовлетворении — будто его позаимствованное тело не знает, что Дина больше нет. А теперь здесь ангелы. Он снова чувствует их спустя несколько недель — на этот раз дольше; неясное эхо их присутствия действует на его лихорадочно мятущийся мозг, как холодная вода. Когда-то испробованный вкус принадлежности и мира. Бальтазар приходит к нему в образе светловолосого мужчины рядом с местом, где он впервые сразился с Дином — это место он посещает часто. Он произносит два слова, которые когда-то раньше наполнили бы его радостью, возвращением цели и экстатической благословенностью: — Бог вернулся. А ему едва ли есть до этого дело. Муки вновь разгорающейся благодати прожигают насквозь. Он кричит, кричит, пока не превращается в открытую рану, а сила течёт по нему, как замороженная кислота, выжигая напрочь всё, разбуженное Дином, и снова скрывая его крылья, когда благодать набирает мощь. Бальтазар уносит его изломанное болью тело прочь от крохотной пещерки, прочь от той части леса, что окроплена кровью потерянной им любви, обратно на небеса. Его сосуд остаётся спать, и Кастиэль смутно осознаёт, что это напоминает ему человеческую сказку о спящем теле, неизменном и дожидающемся возвращения ушедшего духа. Но он не знает, как закончится эта сказка. Он уже думает о людях как о чём-то далёком. Он возвращает себе свой истинный облик, величественный и яркий, бестелесный, только духовный, созидающий, разрушающий и связующий их всех. В этом облике он выжег бы глаза Дина — глаза его сосуда. Он выжег бы тень своего любовника своим великолепием. Не будь Дин и так мёртв. Он не может отправиться в ад — не без защиты своего сосуда, а значит, он никогда снова не увидит Дина. Даже Бог, чья любовь касается его, как мягкая щекотка, как коснулось бы насекомое, не знает его так полно и так совершенно, как знал когда-то Дин. Сама вечность кажется теперь ещё более удручающей, когда он окружён шёпотом мыслей тысячи ангелов, каждый из которых видит следы Дина на всей его благодати — мягкие завитки демонского дыма, вздымающегося в его сердце, как затухающий костёр. Он есть прозрачный свет, чистый и яркий, и он не может скрыть тень тьмы внутри, турмалиновый кристалл рядом с их бриллиантовым блеском. Он и сам пропах этим. Даже его голос не тот, что прежде. Ясные ангельские голоса звенят, приветствуя возвращение отца, а его голос — единственная чёрная клавиша фортепиано, низкая нота, омрачающая их радостную оду погребальным аккордом. Его крылья каким-то образом будто вывернуты наизнанку — чёрный снег на белой земле. Он выглядит неправильно. Он чувствует себя неправильно. Он чувствует. И это худшее преступление из всех. Дин блуждает по мерзким подземельям, тёмным и пропитавшимся кровью, словно вены какого-нибудь злобного создания. Это опухоль на теле человечества, в которой души никогда не перестают кричать, потому что им не нужно дышать, где их сердца никогда не перестают качать кровь, капающую на наждачную поверхность скал вместе с вонью и серой, рвотой и спермой, внутренностями и потом, слезами, которым некуда испариться. Он ходит, не нуждаясь во сне, утешительно обернув хвост вокруг запястья, черноглазый, с запёкшейся кровью на коже — это делает его невидимым, тенью. Единственное, что выделяет его, это серебристое свечение, оставленное на нём Кастиэлем, слабый отзвук любви и благодати, отпугивающий других демонов от него, как священный огонь. Когда он заговаривает, чтобы вспомнить, как звучит его голос, чтобы утешить себя в беспросветной тьме, прежде служившей его удовольствию, бывшей его гаремом, пыточной камерой и банкетным залом, слова отдаются в пустоте резким мерным криком, как у впервые взлетевшей птицы. Крик режет горло, как серебро, и наполняет уши солью. Это зияющая прореха разбитого сердца Кастиэля, кричащая из прикосновений его благодати к сути Дина. Иногда он заговаривает, кромсая свою кожу этим звуком, просто чтобы почувствовать его. Ад отзывается на несчастье ангела эхом, и Дин горько смеётся при этой мысли, насылая горе Кастиэля на демонов и проклятых, как болезнь. Крики пытаемых присоединяются к этому хрупкому звуку, поглощая его. Сэм слышит эту резонирующую песнь своего брата и ангела в общем хоре проклятых. Он знает, что так продолжаться не может. 11 Сэм выкладывает свои аргументы на стол, уравновешивая каждый доказательством, искренней верой. Может, он и демон, мальчик-король ада, но он так же мудр и знает свой народ, знает человечество и знает ангелов. Так что он спорит, потому что знает, его королевство, его раса зависят от избавления от противоядия их отравленной страны — голос ангела, его благодать должны быть вырваны с корнем. Уриэль поливает его тёмным недоверием, и Сэм не уверен, что этот посланец вообще передаст сообщение наверх. — Ты хочешь приковать одного из посланников Отца к земной тверди, — голос звенит сквозь него, и Сэм чувствует, как кровь отливает от ушей, видит, как его слуги с криками убегают прочь. Отвечая, он плюёт в ангельский свет чёрным ядом: — Мой брат пронёс ангельскую благодать даже сквозь ад, а твой брат несёт с собой Дина, хотя они и разделены… — Кастиэль снова со своим видом, небеса приняли его… — И всё же Дин всё ещё с ним, — настаивает Сэм. — Один не может выдержать другого, и всё же ни один не избавился от болезни — они оба поражены. — Не говори мне об их связи, — свет гремит. — Их связь была проклята с того момента, как люди решили пленить моего брата, принудить его к союзу с твоим консортом и ко греху. Сэм ощетинивается при упоминании инцеста — он делал многое: убивал, пытал, грешил — он демон… но он никогда не грешил этим — и никогда не станет. — Кастиэль был слаб без нашей защиты, — гремит Уриэль, и Сэм обнаруживает в нём тень сострадания к запятнанному ангелу — надломленному, испуганному солдату, заражённому чувствами. Сэму почти жаль Кастиэля из-за этого сострадания — как это, должно быть, обжигает — чувствовать себя слабым. — Не слабость спасла ему жизнь, — упорно доказывает Сэм. — Он любит моего брата, и для вас это отвратительно… для меня это невозможно, потому что я знал своего брата так долго, и для любви никогда не было в нём места… ты видел, как он отразился в вашем ангеле… — Жестокий, жаждущий, порочный, алчущий крови… — выплёвывает Уриэль. — Но лживый ли? Лицемерный ли? Уриэль молчит. — Всё, что он дал твоему брату, он давал от себя. Дин отдавал, бескорыстно, впервые за сотни лет… и если он говорит, что любит этого ангела, значит, так и есть… и их нельзя разлучать. — То, о чём ты просишь, не только богохульственно — это сродни безумию Люцифера, — рычит Уриэль. — Не вызывай меня снова… — Я буду бороться за это, — объявляет Сэм. — На небесах ангел, который носит след моего брата, и если мне придётся сразиться против всех, если мне придётся развязать священную войну и пролить ад на ваши головы… я найду его. Свет Уриэля вспыхивает, обжигая глаза Сэма, вынуждая его отвести взгляд. — Хотел бы я, чтобы твой брат принял смерть за то, что сделал с моим, — эти слова дрожат в комнате, а свет исчезает. Сэм опускается на каменный пол, и сердце сжимается от сострадания к Дину. Потом он встаёт и кричит, призывая демонов, раскрывая горло и заполоняя комнату чёрным дымом, созывая все силы из самых глубин ада. Мальчик-король объявил войну. Он будет бороться. Дин чувствует призыв и противится ему, зная, что Сэм не хочет его присутствия в своих рядах. Он предполагает, что нужно брату, должно быть, тот попытался договориться с небесами. Значит, Кастиэль вернулся домой. Эта мысль слезами разрывает его изнутри, и он почти чувствует ледяной холод своей оболочки, горящей демонской сущностью. Кастиэль так далеко, слишком далеко от него. Он садится в темноте ада и слушает крики битвы, войну, окружающую его. Погибнут братья Кастиэля, Сэм может погибнуть. Ангел в Дине кричит, чувствуя ярость неба и демонов, для которых он — поле брани. Кастиэль чувствует войну, разворачивающуюся в недрах ада, — связь, которую он делит с Дином, излучает её, как ядерное облако, как надвигающийся шторм. — Уриэль… — шепчет он, и его неблагозвучный голос злит небо, как разъярённая пчела, которую накрыли стаканом. — Брат, мы не отдадим тебя, — Уриэль оказывается сзади, готовя благодать к битве. — Но я хочу пойти… я могу пойти к нему, — почти выдыхает Кастиэль, пытаясь скрыть звук при мыслях о Дине — низкий отголосок ада в его голосе. — Они демоны, Кастиэль, — сердито отзывается Уриэль. — Они разорвут тебя на части, только чтобы посмотреть, как горит твоя благодать. Кастиэль чувствует в сердце боль при этом отказе. Дин знает, что её не было бы, но Кастиэль… Кастиэль сомневается. И Дин чувствует это. 12 Война в аду не такая, какие видывала земля. Свет здесь борется с тьмой на клеточном уровне — ангелы, величественные снопы света, сворачиваются вокруг запятнанных грехами демонов, чистой тьмы и ненависти, цепляющейся за воплощение праведного гнева. Дин слышит это с внешнего круга. Крики своих братьев – крики триумфа и крики боли — и потрескивающий вопль ангельских голосов. Он не знает, как проходит битва, как продвигается его сторона, что вообще происходит. Он понятия не имеет, сможет ли он увидеть Кастиэля снова, и сомневается, захочет ли увидеть его Кастиэль, теперь, когда демоны истребили стольких ангелов. Теперь, когда Кастиэль сомневается в его преданности и верит мрачным пророчествам Уриэля, которого Дин хотел бы видеть распятым на дыбе, со сломанными крыльями, истекающего кровью в голодные демонские рты. Как он того и хотел, он погибнет ради безопасности Кастиэля. Война продолжается, Сэм борется за чистоту своего королевства, за рассудок своего брата, а демоны сражаются ради простой яростной радости — убивать ангелов, сражаться с детьми господа. Дин ждёт окончания долгой битвы, исчезновения неистовых теней и вспыхивающих огней, затишья. Чьей-то победы. Кастиэль наблюдает за битвой внизу — такой далёкой — глазами своих братьев. Небо опустело, остались лишь не-воины — херувимы и прочие. Он единственный оставшийся из своего вида. Сейчас у него намного больше чёрных перьев, тяжёлых и непривычных, как длинных обсидиановых или насыщенно-чёрных мягких хлопьев — последнее шипение соединённости с демоном, с Дином, напоминающее о его слове, его связи. Голос Кастиэля рваный, как крик агонии или экстаза — так звучит ад. Он потерял желание вернуться, преданность демону, который спас ему жизнь и сделал чем-то большим, чем солдат без цели, без задачи и без братьев. Дин заставил его жить ради себя — ради них двоих… и всё же он всегда оставался ангелом, как Дин всегда оставался демоном. Он больше не знает, что правильно. Ему совершенно ясно, что ощущается правильным, но то, что он знает, и то, что ему говорят, противоречит этой простой ясности. Дин — демон, а любовь Кастиэля предназначена ангелам и богу, и всем его созданиям. Отдать её вот так одному из творений Люцифера, человеческой душе под его грязным прикосновением… Кастиэль видит Дина. Это вспышка, длящаяся меньше мгновения, но он видел его глазами другого ангела на внешнем кругу ада. Дин — чёрная полоса сажи и запёкшейся крови, пылающая отпечатком его собственной благодати. Кастиэль чувствует, как его брат приближается к неосторожному демону, чувствует отвращение и ужас от этой запятнанной благодати, которую он ощущает, ощущает Дина, не совсем демона, окутанного воздействием ангела. Он чувствует, как разгорается праведный гнев, отражающий чувство его брата, чувствует, как в его ладонь скользит ангельский клинок. Дина убьют. И с этим чувством возникает уверенность, связующая это мгновение с тем, когда он видел Дина в последний раз, истекающего кровью, умирающего, покидающего его самым окончательным способом. Гнев и сила, которые он чувствовал, нападая на его убийц. Людей. Он убил детей своего Отца ради Дина. Одно это доказывало то, что он чувствовал к нему, что он любил его так яростно, как вообще мог любить. Если он не поверит в это сейчас, он никогда ни во что пережитое не сможет поверить. Он последовал за Дином, он позволил ему убивать, когда в нём не было любви к человечеству. Он впустил Дина в свой сосуд, позволил им соединиться телами, позволил ему цепляться за свои настоящие крылья. Он предоставил ему их убежище, ещё когда не знал его. Теперь он любил его — и позволит ему умереть? Это было бы сумасшествием. Херувимы возопили, когда он покинул небеса. Они знали, что означает его уход: их стало на одного меньше, они потеряли одного из своих. Кастиэль заглушил их крик в своей голове и полетел в ад, и в нём кипели дикая любовь и память о потере. 13 Дин даже не слышит ангела, пока тот не наносит удар. Вот он поднимает голову, как собака, учуяв разрушения в аду, пытаясь понять, есть ли среди вопящих и раненых Сэм, — и вот он чувствует словно лёд и молнию, огонь и соль, когда ангельский клинок со свистом проносится у его кожи, оставляя длинную неглубокую рану на спине, как удар кнута. Дин оборачивается, челюсть почти отвисает, он вытягивается и корчится от прикосновения клинка, и кричит. Того, что он видит, достаточно, чтобы пропитанный серой воздух вырвался из его лёгких. Ангел, столп серебряного огня с крыльями цвета платины и слоновой кости, с чёрным окаймлением — заносит свой серебряный клинок снова, пылая яростью, словно ртутью. — Ты отпустишь украденную тобой благодать, — гремит ангел, и его голос отдаётся в голове Дина, словно церковный колокол или раскат грома. — Ты отпустишь моего брата. Дин шарахается назад, его сущность не в силах вынести ангельского сияния, льющегося наружу, как разумные тени. Он шипит, но знает, что сейчас умрёт по-настоящему, что это конец. И тут благодать внутри него, оторванная часть Кастиэля, вздымается. Она поднимается, как флаг на военном корабле, становится ярче и ярче, и вот Дин уже лишь узкая раковина, наполненная светом, не горящим, но согревающим — как согревали его крылья Кастиэля в клетке так давно. Обжигающий глаза столп света расцветает в тени за спиной ангела из слоновой кости. Белый свет окрашивается синим, со смоляными крыльями, в броне золотого оперения. Но взгляд Дина прикован к сердцу второго ангела, к водовороту тьмы в нём, разбавляющему свет, как едкие чернила. Это сущность Дина. — Кастиэль, — выдыхает другой ангел, равно напуганный и восхищённый. — Ты должен был оставаться на небесах. — Отойди, Тамриэль, — голос Кастиэля, его настоящий голос, не имеет ничего общего с причиняющими боль колокольно-тяжёлыми голосами ангелов — он тих и прекрасен, он свистяще-шипящ — но другой ангел вздрагивает, будто слышит, как по школьной доске провели ногтем. — Демон должен умереть, Кастиэль, — настаивает Тамриэль. — Он заслужил эту судьбу. И тогда клинок пронзает его, а Дин даже не успевает отстраниться, чтобы не попасть под вспышку света — серебряное оружие попало прямо в сердце. Клинок Кастиэля оказывается в его руке прежде, чем он успевает подумать об этом. Знакомого серебра нет — вместо него появляется чёрный обсидиановый кинжал, острый, с зубчатым краем охотничьего ножа — и Кастиэль знает, что это его оружие. Его вложил в его руку Дин. И теперь он и спасёт Дина. Кастиэль не колеблется, вонзая чёрное лезвие в самое сердце пылающего великолепия Тамриэля. Это как разряд электричества. Крик Тамриэля как ветер в тысяче пустых пещер. Его свет растворяется, стекает вниз, оборачивается кровью ещё до того, как достичь окровавленной земли. Дин прыгает на Кастиэля ещё до того, как его брат оказывается на неровных адских скалах. Демонский дым окутывает ангельскую благодать, весь он покрыт кровью, и он трётся о свет, как голодный кот, и помоги ему бог, если это не лучшее из всего, что он когда-либо чувствовал — ни одно физическое удовольствие не было таким всепоглощающим. — Кас, — выдыхает Дин, и благодать в демоне естественно покидает его, возвращаясь домой, к Кастиэлю. — Дин… я нашёл тебя, — со словами из него исходит дым, перетекая в Дина. Ангелы, рассеянные по аду, все, как один, начинают погребальную песнь, с горечью оплакивая смерть одного брата от руки другого. Отвращение отвергает их от одного из них. Кастиэль дрожит, чувствуя это. Ангел, нападающий на ангела посреди войны в аду — сами небеса, должно быть, содрогнулись. — Дин! — Сэм появляется рядом с братом одновременно с Уриэлем, гигантским всполохом медного пламени с золотым шлемом и тёмно-синими крыльями, который с шумом возникает рядом с Кастиэлем. — Отпусти демона, брат, — велит Уриэль. И Дин готов поклясться, что услышал, как самое сердце ада затаило своё зловонное дыхание. — Нет. Уриэль вспыхивает всё ярче, и уже ни Дин, ни Сэм не могут смотреть на него. — Ты убил Тамриэля. — Он напал на мою благодать, — голос Кастиэля, должно быть, потерялся в его демонском шипении, но для Дина он всё равно прекрасен, пусть Сэм и вздрагивает. — Он напал на мою пару. Уриэль рычит, скалы содрогаются, и кричащие люди попадают в ловушку — их затапливает водой. — Он был твоим братом! — кричит Уриэль. — Он был моим врагом, — голос Кастиэля перекрикивает грохот Уриэля, он опускает чёрные крылья к земле и угрожающе сверкает. Дин чувствует потребность в ангеле и сворачивается под убежищем его тёплого живого крыла, прижимаясь ближе к свету, который сжёг бы любого другого демона в ничто. Благодать Кастиэля рычит, как животное. — Ты… ты мерзок, — мрачно говорит Уриэль. — А ты далёк от дома, — твёрдо отвечает Кастиэль. — Пусть Отец проклянёт тебя, — выплёвывает Уриэль, исчезая с этими словами. Другие ангелы исчезают столь же внезапно, и демоны, и Кастиэль чувствует, что они ушли. — Уверен, что так он и поступит, — задумчиво говорит Кастиэль, а его крыло ближе прижимает Дина. — Но сначала ему нужно вернуться. Кастиэль смотрит на Сэма, на короля ада, со своим лицом без черт — лишь из света. Он низко наклоняется к земле, и Сэм, в своей красной броне, распознаёт жест подчинения и изящно склоняется в ответ. — Я прошу твоего разрешения забрать Дина на поверхность… я не смогу существовать здесь. Сэм смотрит на тень брата, скорчившегося и мурлычущего рядом с Кастиэлем, почти невидимого под его чёрными крыльями. — Я прослежу за вашей защитой, — обещает Сэм. — Иди с ним, — Кастиэлю он говорит: — Я доверяю тебе его жизнь. — Спасибо, — Кастиэль поднимает Дина, обволакивая его мягким светом. — Ты знаешь, куда я направлюсь? Сэм кивает. Кастиэль взмахивает своими тёмными крыльями и покидает ад, направляясь домой — в пещеру, защищавшую их от земли, рая и ада. Дин просыпается в коконе из перьев и по этому понимает, что всё хорошо. Запах Кастиэля прежний, неопределённый аромат перьев с привкусом жжёного сахара и крови. Как дома. — Твои крылья всё ещё с тобой, — мурлычет он, целуя перья и чувствуя, как шёлк скользит по его губам, выписывая языком узоры. — Я последний ангел на земле… моя благодать снова слаба, — бормочет Кастиэль. — Твои братья… — Уступили мне землю… в отсутствие отца им нет дела до человечества… думаю, они считают это моей ссылкой, — его пальцы гладят спину Дина, проводя линию вниз, к хвосту. — Как, может быть, и Сэм — он хочет, чтобы ты помнил, откуда ты. — Я всегда буду его помнить, — мягко говорит Дин. — Но ты не… тебе не плохо от того, что ангелы ушли? — У человечества есть мой отец… им не нужны ещё и мои братья. Дин смотрит на свои пальцы, грязные, с чем-то чёрным под ногтями, но знакомые. Его старый мясной костюмчик. Он чувствует на нём следы благодати — Кас использовал остатки силы, чтобы вернуть его тело, снова сделать его цельным. — Я попытаюсь заслужить тебя, — говорит Дин, проводя пальцами по мягким тёмным основаниям крыльев. — Ты уже выиграл меня, — заверяет его Кастиэль. — Теперь… я твой. На земле, где не осталось ангелов и демонов, Кастиэль пришёл к мысли, что, возможно, дыра в его груди, оставшаяся после ухода отца, может быть заполнена. Люди заполнят её насилием и жадностью, а он — другой верой. Верой в Дина и в любовь к демону. Его чувства к отцу делали его рабом, солдатом, подчинённым людям — любовь Дина освободила его.