Дом у Синего озера.

Хруст снега и ломающихся под подошвами моих ботинок веток, казался здесь единственным слышимым звуком и в тишине морозного воздуха звучал громогласно. К нему примешивалось лишь мое глубокое и частое дыхание, которое я давно бросил контролировать и рискуя заболеть, осуществлял через рот. Каждый шаг теперь давался вдвое труднее, потому как, мои ноги то поскальзываясь, разъезжались, то проваливались под скрытый за обманчивой корочкой, всё еще рыхлый снег. До того, как тропе стать совсем непроходимой, оставалось всего пара недель и я в очередной раз опасался оставить здесь выплюнутыми свои легкие и обещал себе, что этот раз точно последний. Таскаясь на утёс каждые выходные, я толком не знал, какую конечную цель преследую. Почти смертельно уставая от тяжелейшего подъема, я подолгу стоял на продуваемом ледяными ветрами обрыве и просто смотрел вниз. Казалось, царящим здесь завихрениям, были подвластны не только легко сдуваемые с камня снега, но и мысли, которых я здесь благодатно лишался. Синеющая вдали, гладь пока не тронутого льдом озера теперь приобрела еще более глубокие оттенки и не отпускала от себя, завороженно всматривающихся в этот ультрамарин глаз. Скрываясь здесь от всего насущного, я ощущал покой и не дичился, вдруг заполнявшей меня до краев, пустоты. Это была моя аномальная зона, где я запросто терялся и желал, чтобы меня как можно дольше не нашли. Лишь здесь наверху, было способно выполняться так требуемое мне условие – безграничная тишина снаружи и полный штиль внутри. Я вполне мог всё это сам для себя выдумать, безропотно следуя за потерявшемся в лабиринте фантазий разумом. И называть мои душевные трансформации тоже можно было по-разному, но факт оставался для меня фактом. Давно не верящий в сказки и россказни, я простодушно поверил тому, кто однажды сказал мне, что это место вполне может вылечить. Стоя у падающего вниз обрыва, я будто превращался в чистый лист, готовый к принятию любой истории, какую бы ни взялась писать моя судьба. Я жадно вдыхал пьянящий голову воздух и словно делал глоток, неведомой и недоступной мне обычно свободы. От бесконечных раздумий и преследующих по пятам сомнений, являющихся бессмысленными по своей сути, но не желающими меня покидать. Хотя, я привык... Смирился с тем, что однажды исчезнув, он никуда не делся и просто продолжал быть. Словно застрявший в исковерканной плоти острый осколок, парень с кофейного цвета глазами накрепко засел в моих мыслях. Не было ещё такого дня, чтобы мне удалось забыться и ни разу о нём не подумать. Сделать спокойный вдох и лишенный только лишь мне известного умысла выдох. Вернувшая прежний уклад, моя жизнь не изменила присущего ей размеренного ритма. Всё оставалось на своих местах и было таким же, каким и всегда. До него. Те же, давно знакомые мне люди, не приносящие сюрпризов события и рутинные, порой набивающие оскомину своей обыденностью дела. Мятеж был во мне. Билл что-то сломал, неожиданно появившись, а потом также исчезнув из моей жизни. Я бестолково метался, барахтаясь в водовороте тянущих меня по разным берегам чувств и никак не мог с собой договориться. Наверное, помимо самого меня, одному Богу было известно, как яростно я хотел его забыть! Выдрать из себя с мясом, упрямо преследующий во сне и наяву образ, не выпускающий из пут памяти своей необыкновенностью и какой-то необъяснимой притягательностью. Во всём, чем мне довелось за это время насладиться. Руководствуясь здравым смыслом и пытаясь спастись, я гнал от себя любые, связанные с ним мысли и ими же упивался, дивясь тому, как тщательно храню и в себе же их консервирую. Противоречащие друг другу, эти чувства замыкались в цикл и с головой топили меня в своем нещадном омуте. А здесь, замерев на уходящей из под ног земле, я будто делал глоток свежего, кристально чистого воздуха и со всем примирялся. Я брал тайм аут для своей израненной души и мне на какое-то время становилось равнозначным – всплывать к поверхности или идти ко дну. С наступлением зимы и обычных в нашей местности холодов уже в самом её начале, посетителей в «Двух барсуках» закономерно прибавлялось. Лишенный излюбленной возни в своих садах, люд стремился туда, где можно было согреться, скоротать ничем не занятое время за разговорами и перекусить. Жители нашей деревеньки любили не только вкусно и плотно поесть, но и посудачить, передавая из уст в уста последние новости, если таковые имелись. О покинувшем нас и многим здесь полюбившемся известном писателе тоже по-началу говорили, но вскоре забыли, найдя для пересудов более насущные темы. Даже Ева, которая долго сокрушалась по его отъезду и отказывалась верить в естественность этого события, теперь, казалось, не помнила его и в помине. Поэтому, когда сегодня утром, она плюхнулась на стоящий перед барной стойкой стул и деловито выложила на столешницу сложенный вдвое лист, я не почуял никакого подвоха. Развернув бумагу и пробежав глазами по имеющейся на ней единственной, состоящей из букв и символов строчке, я в изумлении уставился на сестру: - Что это? - Электронный адрес. Напиши ему. Опешив, я смотрел на заставшую меня врасплох кузину и понимал, что зная её всю свою жизнь, я явно что-то упустил и теперь недооценивал. - Ева, он вернулся в свою жизнь, понимаешь? - напомнил я, когда моя речь соизволила вернуться. - О чём я могу ему написать? - О чём угодно. Например о том, как сильно ты похудел и оброс. Ухмыльнувшись, я неосознанно коснулся пальцами стремительно распространявшейся по моему лицу растительности и отвернулся к призывно пищащему и требующему внимания кофейному аппарату. - На тебя смотреть страшно, - не сдавалась сестра, продолжая говорить мне в спину, - выглядишь, как смертельно больной. Ты ел сегодня? - Нет ещё. Чувствуя всё возрастающее во мне напряжение, я продолжал возиться с машиной, хотя она того уже не требовала. Сейчас мне стали понятны эти странные и пристальные взгляды, которыми меня то и дело одаривали мои женщины. В последнее время, они частенько замолкали, когда я неожиданно входил в занятое ими помещение и принимались, вот прямо как и я, за несуществующие дела. Тетушка зачастила с семейными обедами и ужинами, грозясь до конца своих дней на меня обидеться, если я проигнорирую приглашение и не соизволю прийти. По сему получалось, что старательно мною изображаемое спокойствие таковым не выглядело и актер из меня выходил никудышный. - Если ты не напишешь, я сделаю это сама. Не могу смотреть, как ты мучаешься! Зло зыркнув на поставившую мне глупейший ультиматум девушку, я скомкал лист с адресом и зашвырнул его в мусорную корзину. - Не смей, Ева. Недовольно фыркнув дрогнувшими в гневе ноздрями, сестра залилась краской и была теперь похожа на вспыхнувший от малейшей искры факел. - А ты просил его остаться? - повысив голос, выпалила она. Посмотрев на неё с опаской, я потупил взгляд, вдруг осознав, что не имею никаких сил для продолжения этой бестолковой тяжбы. - Если это так можно назвать, - усмехнувшись, я устало опустился на стул и уткнулся лбом в сложенные перед собой руки. - Том, я чего-то не знаю? - искренне удивившись, Ева сменила гнев на милость и погладила меня по ссутулившейся спине. Я кивал, не сумев поднять словно налитой свинцом головы и пытался предположить, что последует за намеревавшимся сорваться с моих уст признанием. - У вас... Что-то было? Не ожидав такого стремительного вывода, я замешкался с ответом и, вместо запутавшихся в моих мыслях «Да» и «Нет», просто пожал плечами. - Чёрт тебя дери, Том! Говори уже! - снова вспылив, сестра с силой пихнула меня в плечо, заставив подняться и встретиться со сгораемым от любопытства взглядом. - Я его поцеловал. - Ну? И? - Ничего, - мои плечи вновь поползли вверх, а губы непроизвольно скривились, совершив безуспешную попытку растянуться в улыбке. - Что ничего? Ничего не сказал? - округлив глаза и вскочив на ноги, взбудораженная Ева не смогла усидеть на месте. - Он не ответил. - Как? Как это? - Так, - мне оставалось развести руками и озадачившись её непонятливостью, попытаться пояснить: - Представь, что тебя целует человек, который тебе... Не до такой степени приятен. Количество случаев, которые вот так же могли лишить Еву дара речи, на моей памяти было ничтожно малым. Наблюдая сходство сестры с выброшенной на берег рыбой, я праздновал торжество снизошедшей до меня справедливости и был готов биться об заклад, что за этой, ласкающей мой слух немотой, обязательно будет следовать буря. - Неприятен? Пусть он это собакам своим расскажет! - в подтверждение моим мыслям, кипящую в сестре ярость было уже не остановить. - Приехали! Ходил тут, улыбался, стрелял глазками, а теперь неприятен? - Ева, я прошу тебя... Никто в меня не стрелял, - не сумев удержаться, я рассмеялся в голос, всерьез опасаясь присоединиться к её истерике. - Пусть только попробует сюда вернуться! Все нарощенные лохмы повырываю! Тоже мне, фифа! Принц голубых кровей! - Прекрати, пожалуйста? - просил я, чуя, что сестру опасно заносит. - А губы ты его видел? Ах, да, ты видел! - продолжала она, игнорируя мой решительный протест. - Он же явно что-то с ними сделал! - Хватит! - рявкнул я, а когда она вздрогнув, наконец замолчала, уже мягче добавил: - Перестань, я прошу тебя. Он не виноват в том, что я увидел то, чего нет на самом деле. Упав на стул и сникнув, Ева стыдливо спряталась за огненного цвета кудрями и тихонько пробормотала: - Это я виновата. - Дуреха, - улыбнулся я и поднял разрумянившееся личико за подбородок. - Ну, в чём ты можешь быть виноватой? - Если бы я не капала тебе на мозги этим Каулицем, то ты бы в него не влюбился. - Думаешь, у меня был шанс? Вскинув на меня ошарашенный взгляд, Ева не дала мне ответа, но жаждала знать мой, видимо, каким-то образом выносящий ей вердикт. Вместо слов, я мотал головой, прекрасно понимая, что этим жестом вовсе не иду на поводу у всерьез расстроившейся младшей сестры, а принимаю, не сумевшую меня миновать участь. - Всё равно, я дура. - Конечно, - решил «подбодрить» я, заправляя за её уши пружинистые кудряшки, - у нас это семейное. Рассмеявшись сквозь проступившие на глазах слезы, Ева перегнулась через стойку и крепко обняла меня за шею. - Прости меня? Он и правда хороший и очень красивый. И что же теперь делать? - Как-нибудь переживем, - вздохнул я и неосознанно скосил взгляд туда, где ещё несколько недель назад, мог воочию видеть Билла. - Ты самый лучший и я очень тебя люблю! - Я тоже тебя люблю, малыш, - прошептал я, обнимая сестру в ответ и зарываясь носом в пушистые волосы. Не смотря на неоднородность состоявшегося между нами разговора, я был рад тому, что обо всём рассказал Еве и чувствовал пусть и небольшое, но всё таки облегчение. Как бы я ни хорохорился, но поддержка близких мне всегда была невероятно важна и дороже неё, у меня вряд ли что-то имелось. - Я слышала... «Хижина» в прошлую субботу ушла с молотка, - осторожно выпутавшись из моих объятий, сестра вновь обрела озабоченность во взгляде и не могла скрыть сквозившего в нём сожаления. - Да, я знаю. Мне пришло уведомление. - Мне очень жаль, Том. - Ничего, переживем и это, - широко улыбнувшись, я протянул руки и взялся поправлять сбившийся в сторону накладной воротничок на её форменном платье. Брякнувший над дверью колокольчик, вынудил меня выглянуть из-за сестры и утолить, уже ставшее напоминать паранойю, любопытство о личности вошедшего. - Кто там? - оказавшаяся во власти моих заботливых рук, Ева попыталась обернуться. - Фрау Салонен. - О! Что-то она зачастила, тебе не кажется? - погладив, уложенный мною воротничок, Ева махнула расположившейся за столиком девушке и вернулась ко мне. - Готова поспорить, она снова закажет рыбный пирог. В заискрившихся, отлично мне знакомым блеском глазах, уже заводили свой дружный хоровод чёртики, а за невинной девичьей улыбкой, теперь скрывался таинственный заговор. - Значит, она его любит, - безэмоционально поведя плечами, я изображал безразличие и делал вид, что не ведусь на её игру. - Любит? Ха! - хлопнув ладошкой по столешнице, сестра покосилась на дожидающуюся её посетительницу и сквозь зубы пробормотала: - Просто, мама ей как-то сказала, что рыбный пирог твой любимый. - Думаешь, мы созданы друг для друга? - едва не загоготав в голос, я крадучись взглянул на совершенно мне не интересную молодую женщину. - Ну, она ничего. Симпатичная, - игриво дернув бровями, Ева выпрямилась, засобиравшись вернуться к своим обязанностям. - Да, симпатичная, - кивнул я и протянул сестре меню. - Но, у неё есть один, существенный недостаток. - Она не Билл, - констатировав за меня, Ева сочувственно вздохнула и взяла папку. - C'est la vie. Оставшись за стойкой один, я продолжал улыбаться и пытался представить, как бы я жил, если бы у меня в родственниках вдруг не оказалось этой рыжей затейницы. Но, моим фантазиям было не суждено очень уж развиться, так как дверь снова хлопнула, впуская в теплое помещение очередного и на этот раз, пришедшего явно по делу посетителя. Стряхивая снег с капюшона и припорошенной ярко-желтой сумки, ко мне приближалась наш почтальон. - Привет, Томас! - Привет, Анна. Как там? Заметает? - Еще пара дней и нас завалит по самые крыши! - опустив свою ношу на табурет, женщина сняла перчатки и потерев озябшие ладони друг о друга, откинула клапан. - Счета? - предположил я и поставил на столешницу чашку горячего чая. - Спасибо, дорогой, - благодарно похлопав меня по руке, Анна достала из сумки предназначавшиеся мне конверты. - Да, есть парочка и еще вот это. Вслед за бумажными прямоугольниками, на столе появился посылочный сверток. - Пришло тоже на этот адрес. Расписавшись в протянутых мне бланках, я развернул к себе пестривший марками коричневый пакет и пытался найти на нём данные об отправителе. - Без обратного адреса..., - пробормотал я, когда мои поиски не увенчались успехом. Отставив согревающую ладони чашку, Анна решила прийти мне на помощь и взяла пакет в свои руки. - Судя по штемпелю, отправлена она из Берлина. Едва не подавившись, вдруг вставшим поперек горла воздухом, я кивнул полученной информации и убрал пакет вместе с конвертами. Следующие несколько минут, я разговаривал с Анной и старался не сойти с ума от раздирающего меня любопытства. Мне было душно и я хватал ртом воздух, пытаясь угомонить подстегнутое адреналином и, казалось, свихнувшееся в моей груди сердце. Когда поблагодарившая меня за чай женщина ушла, я вцепился в сверток и влажными пальцами драл в клочья несчастную упаковку. Добравшись до ее сути, я совсем выдохся и тяжело сглатывал, торопясь избавиться от последней, укутавший предмет тонким пергаментом, обертки. Передо мной лежал твердый переплет, взглянув на который, я перестал сдерживаться и отпустил на волю, колкими разрядами пульсирующее во мне чувство. Я улыбался самому себе, наверняка выглядя при этом почти безумцем и не спеша рассматривал живописную обложку. Но, не видел на ней ничего, кроме стоящей перед глазами и так тщательно покопавшейся в моей душе, его улыбки. Оторвав пригвожденные к столу пальцы, я прошелся самыми кончиками по глянцевым буквам заглавия и выводя ими петли, еле слышно вторил: - «Дом у озера». Открыв обложку и следующий за ней лист форзаца, я уловил носом ни с чем не сравнимый запах и замер, когда вдруг наткнулся на имевшуюся внутри дарственную надпись. Размашистым почерком, на титульном листе значилось: «Томасу Трюмперу. Прекрасному собеседнику и очень хорошему человеку».