Нерастраченная нежность

Танпопо редко когда снимает перчатки. Для нее это своеобразный знак доверия, безграничного и всеобъемлющего. Спрятанные, тщательно замаскированные воспоминания о той маленькой, наивной девочке, которой она когда-то была. Которой уже нет. Воспоминания, которые она доверила только одному человеку в своей жизни. Одной богине. Своей шелковой девочке. Без перчаток Танпопо чувствует себя почти голой, отвратительно уязвимой, но Кондзикихиме прижимает ее ладони к груди, укрывает их своими руками, и Танпопо тяжело сглатывает. Ее распирает изнутри горячая, огромная, не помещающаяся в границах тела нежность, и она совершенно не знает, что с ней делать. Слишком непривычно. Кондзикихиме не обещает золотые горы. В ее глазах - рай в шалаше и каменный цветок, исполняющий желания. И это для Танпопо важнее любых слов и действий. Провести пальцами по упругой груди под тонкой тканью майки, по теплой коже в вырезе, по частящему пульсу. Ей нравится, как заливает алым чужие щеки. Она слишком невинна, эта Кондзикихиме, и эта невинность подобна вызову. Вызову, против которого Танпопо не может устоять. Не хочет. Все, что она хочет – это оставлять метки, наливающиеся багрянцем, заставлять кричать от удовольствия, доводя до экстаза. Выплеснуть, наконец, эту нерастраченную нежность. И Кондзикихиме словно видит это. Тянется вперед, легко, неощутимо почти, прижимаясь губами к губам, смотрит прямо в душу. Гладит щеку пальцами, и Танпопо хочется заломить ей руки за спину – крупные капли чужой, нестерпимо яркой нежности просачиваются внутрь, падают в заполненную до краев чашу. Танпопо задыхается. Она глотает дыхание Кондзикихиме, и это то единственное, что держит ее в этой жизни. Прижаться грудью к груди, чувствуя, как трутся друг об друга соски. Это ощущение, слишком яркое в своей откровенности, дрожью проходит по телу, сворачивается спиралью внизу живота. Танпопо задирает чужую майку и осторожно прикасается губами к груди. Для нее в новинку эта нежность. В новинку страх сделать ошибку. Но Кондзикихиме ее не торопит – она все еще помнит ту светлую девочку, видит ее внутри Танпопо, за жестокостью и злобой на весь мир. А потому позволяет все. Прикасаться, изучать – руками, губами, душой. Выгибается и стонет тихо, запускает пальцы в длинные волосы, притягивая ближе. «Моя», - греет дыханием грудь. «Только», - царапает ногтем вздрагивающий живот. «Моя», - опускается между раздвинутых ног. Кондзикихиме зажмуривается и зажимает ладонью рот, чтобы не застонать в голос. Мир становится слепяще-белым, мерцает вспышками. Танпопо выцеловывает внутреннюю сторону бедер. Проникает пальцами внутрь. И Кондзикихиме трясет. Слишком ярко. Танпопо выливает на нее чашу своей нежности, целиком, безжалостно и беспощадно. Рисует кончиком пальца на лобке иероглиф «вечность». Все, что остается Кондзикихиме – это принимать, вбирая все до капли, и, на выдохе, шептать в потолок едва слышное «вместе». В следующий раз Кондзикихиме вернет ей все до капли.