Диктатор

— Ты дома? — гремя ключами и создавая неимоверное количество шума, протискиваясь в дверь, закричал Хью. Он скинув кеды, швырнул их в стенку, — Ни за что не угадаешь, кого я встретил! Подходя ближе к кухне, он увидел, что я подаю ему какие-то загадочные сигналы. — Кого? — шепотом спросил я, поглядывая за его спину и махнул рукой, чтобы он прикрыл дверь в коридор. — А что у нас тут такое? — тоже шёпотом спросил Хью, недоумённо оглядываясь и отставляя в сторону пакет, который держал в руках. — Мужика одного, мы в теннис с тобой с ним играли… Да наплевать, что тут у тебя? — он усмехнулся. — У Сорена гости, — сказал я, наконец. — И-и? — не понимая, к чему такая таинственность. — Мальчик какой-то, — всё ещё поглядывая на дверь, пробормотал я. — Не знаю, мне показалось, что не просто так. Хью со скепсисом поднял брови. — А-ам… Хорошо, — пригладив волосы, улыбаясь, произнёс он. — Допустим. Хотя я всё ещё не понимаю, что с того. — Тёмненький, — добавил я. — В смысле, совсем что ли тёмненький? — уточнил Хью. — Не то, чтобы очень, — покачал я головой. — Скорее, смуглый. Прилично смуглый, я бы сказал. — И что же… Проблемы какие-то? — сдерживая усмешку, спросил папочка. — Да нет! — сказал я. — Но он, по-моему, даже говорит с акцентом. — Ну и что? — ничего не понимая, вновь спросил Хью. — Одногруппник, может. Не понимаю, что не так? Привёл друга, что такого-то? — Да не друга, — нетерпеливо отмахнувшись, выдал я. — Ну, может, друга. Не знаю! — Ох, ну ёлки же палки, — не слишком-то изумляясь, проговорил Хью. — Он же к нам домой девушку свою приводил, забыл уже? Обычно родители в случаях с ними больше как-то напрягаются, с презервативами и рассказами о незапланированных детях… Ты какой-то инвертированный папаша. Или я чего-то не знаю? — Да, и я не могу тебе рассказывать, — заявил я. — М-мгм, — кивнул Хью. — Так позвал бы их хоть кофе попить. За тортиком сбегать? Я красноречивым жестом указал на угол стола, где стоял тот самый пресловутый тортик. — Так ты уже во всеоружии! — засмеялся Хью. — Так зови, чего мнёшься? — А вдруг не пойдут? — взглянув на него с испугом в глазах, спросил я. — Я б не пошёл. — Господи! Ну, сами съедим. Иди, спроси. — Я не знаю, мне страшно, — пробормотал я, ковыряя ногтями ручку чайной ложки, лежащей на столе рядом. — Мне позвать? — поинтересовался Хью. — Да! — заявил я. — Не надо! — поспешил я отменить просьбу. — Не знаю! Хью! Хью снова начал тихо смеяться. Он потёр глаза пальцами. — Да что ж ты такое у меня… — выдохнул он. — Не надо, правда, — заныл я. — Что они обо мне подумают? Это же так тупо — сидеть с чуваком вроде меня и кофе пить, как будто мы друзья. Они же из вежливости согласятся, будут сидеть и молча давиться бисквитом! Всем нам будет неловко. Я стану нести ахинею, они будут улыбаться и думать «скорее бы он от нас уже отстал и отпустил обратно в комнату». — Но ты же хочешь с ними посидеть! — зная меня едва ли не лучше меня самого, сказал Хью. — Конечно же я очень хочу с ними посидеть! — подтвердил я. — Тогда говори им то, что сейчас мне сказал, — порекомендовал Хью. — Тогда всем будет ловко. — Что говорить? — попытался припомнить я. — Что я сейчас говорил? — Вот-вот, это самое. Что ты сам очень хочешь с ними потусоваться. А они уже пусть сами решают. — Нет, ну погоди… О чём мы будем разговаривать? — невесело спросил я,. — Да какая разница? — удивился Хью. — Просто рассказывай, что в голову придёт. Что ты сегодня утром делал? — Носки разбирал. Рисовал, это скучно… Нет, серьёзно, я занимался чем попало… — Вот расскажи про носки, про наброски, — покивал Хью. — Пойду их приведу, ты пока чай ставь, — велел он. — Да подожди… — подорвался я. — Некогда ждать! — крикнул Хью, шагая по коридору. Понимая, что бурю уже не остановить, я решил, что лучшее и единственное, что я могу в этой ситуации сделать — это набрать воду в чайник. Хью, умеющий обычно стучать, на этот раз распахнул дверь в комнату Сорена с ходу. — Заняты чем-нибудь? — спросил он у ошарашенных его внезапным появлением детей. — Не очень… — пробормотал Сорен. — Кухня, тортик, сейчас, — постановил диктатор, после чего отклонился, оставляя дверь приоткрытой и ушёл обратно. Вернувшись ко мне, он принялся негромко возмущаться: — Я думал, они кинутся порнуху на ноутбуке закрывать, — сказал он. — А у них там какие-то чертежи! — Хью, — ласково упрекнул его я, расчленяя несчастный шоколадный торт лопаткой. В кухню робко протиснулись Сорен и его друг, глядящий на нас и на всё вокруг огромными испуганными чёрными глазами. — Где порно? — потрясая в воздухе руками, болтал Хью сам с собой, засучив рукава и расставляя пакеты с соком по холодильнику. — А! Садитесь! — заметив парней, сказал он. — Мэсс! Чай и кофе! — Чайник ещё не вскипел, — пробубнил я. — Сок?! — спросил Хью у смуглого парнишки, порядком перепугав его силой своей гостеприимности. — Н… нет, спасибо, — пролепетал он. — Да вы садитесь, садитесь, — сбавив тон, помягче предложил громогласный диктатор. — Нам тут что-то скучно стало, я говорю: Мэсс, может, хоть кофе выпьем с ребятами? А то он мне всё про свои носки рассказывал с набросками. Слушая папочку, я всё больше хотел закрыть лицо фейспалмом, но вместо этого лишь улыбался, понимая, что сам напросился и уж лучше так, чем вообще никак. — Ничего я тебе не рассказывал, — вздохнул я, перекладывая кусок торта на тарелку. — Ну так давай, рассказывай, мы все послушаем, — подбодрил Хью. Я приумолк, не зная, как выйти из этого странного диалога без потерь, и в этот момент тишину кухни прервал голос Сорена, до сих пор молча взирающего на нас из-за стола. — Вы такие придурки, — прошептал он, и тут же покраснел, не уверенный в том, что такое говорить было можно. Его спас Хью: он подошёл к нему со спины и, положив руки на его плечи, сказал: — Наш сын характер проявляет… Сорен сорвался на смешок, прикрывая рот рукой. — Да, пап, — сказал он, всё ещё красный, как помидор. — Весь в тебя! — Отлично! — поддержал Хью. — Мы наконец-то разобрались с этим, — он наклонился и от души чмокнул Сорена в макушку, потеребил его волосы и оставил в покое, планируя разыскать свою чашку для кофе. Я же незаметно глянул на соренова друга — что он подумает после таких заявлений? Парень взирал на их с Хью дуракаваляние с ироничной улыбкой и, кажется, совсем не был ошарашен смыслом слов. Конечно, подумал я, Сорен рассказал ему заранее. Пока Хью доставал посуду из шкафа, я заметил, как у него подрагивают руки. Это было необычно, но чертовски мило: мой диктатор, кажется, немного переволновался. — Минутка неловких шуток окончена, — проговорил я, сам себя удивляя внезапно нахлынувшим спокойствием — мне просто очень хотелось упростить ситуацию для Хью, и я усилием воли заставил себя вернуться к адекватности. — Торт вкусный. Купил только чтоб сейчас чайку попить, так что не стесняемся, берём по второму кусочку, если понравится. Я сел за стол, поджав под себя ногу. Странным образом я ощутил, что нечаянно стал центром общения. Все трое послушно глядели на меня, надеясь на то, что я продолжу в том же умиротворяющем духе. — Хью сказал, вы что-то чертите, — мирно перекладывая сахар из сахарницы в чашку, сказал я. — А мы вас чаем отвлекаем. — Не отвлекаете, — отозвался Сорен. — Это вы поймёте уже ночью перед сдачей, — улыбнулся я. — Когда будет ужасно не хватать этого часа на то, чтобы всё доделать. — Я стараюсь всё делать вовремя, — заметил Сорен. — Это круто, на самом деле, — одобрил я. — У меня как-то так никогда не получалось… — А как получалось? — спросил сын. — Ну, первое время я тоже делал всё вовремя, — сказал я, вспоминая. — Но времени всё равно никогда не хватало, — я усмехнулся. — Как я вообще выпустился, не понимаю… Думаю, к последнему курсу вместо лица у меня были сплошные чёрные круги под глазами. Вместо крови по венам бежал кофе. Один раз я заснул в очереди за пирожком в столовой. Привалился к стене и вырубился. Растолкали, когда я уже почти сполз по стене в корзину для мусора… Друг Сорена, услышав это, скромно хохотнул. — Кстати, — спохватился сын, — Закари, — он указал на друга. — Закари — мой папа, — он указал на меня. — А это… — указал на Хью, — …Теперь, видимо, тоже… В смысле, и раньше тоже. Короче, Хью — Закари. Хью улыбнулся. Он разбавлял молоком свой кофе; сделав это, пришёл к нам за стол, усаживаясь. — Очень приятно, — я кивнул. — Мне тоже, сэр, — взглянув на меня своими огромнейшими грустными глазищами, сказал Закари с акцентом, показавшимся мне даже милым. — Извини за бардак, Закари, — проговорил я, имея в виду завалы из книг, полотенец и забытой посуды на дальнем краю стола. — Мы не думали, что вы зайдёте. — О, нет, что вы! У вас дома очень… — видимо, парень подыскивал слово для комплимента, но не сумел ничего не придумать и окончил: — …тепло. — Только не говори, что у вас холодно, — посерьёзнев, проговорил я. — Нет, нет, — промямлил он с улыбкой. — Я хотел сказать: красиво. Хорошо. — Вообще, я датчанин, английский для меня тоже не родной язык, — сказал я. — А вот у меня как раз родной, — с сожалением признался Закари. — Я просто тупой и картавый. Сэр. Как ни крепился Хью, но не заржать он не мог. — Минутка неловкого юмора, — принимая это, как одобрение, заулыбался Закари. — Молодец! — хлопнув его по плечу, поддержал Хью. — Я прошу прощения, — проговорил я, чувствуя неловкость. — Ничего страшного, — заверил он едва ли не испуганно. — Ничего страшного. Несмотря на то, что я всё ещё продолжал ощущать себя идиотом, я понимал, что лучше уже не сделаю и замолчал. Думаю, каждый из присутствующих в кухне по-своему думал о том, что весь этот наш разговор один из самых странных и неловких, какие им доводилось вести. Я уже жалел, что затеял это и, к стыду своему, хотел, чтобы у детей нашлась какая-нибудь внезапная причина вернуться в комнату и прервать наши спонтанные посиделки. Внезапно после этого я подумал, что ведь потому и боялся приглашать их, что разговор мог оказаться смущающим. Приглашение потому и являло собой опасность, что могло завести нас всех в не самый приятный угол. И ещё мне пришло в голову, что ещё до того, как начать это, я ведь загодя согласился принять, что не всё будет идеально. Мысль об этом мгновенно успокоила меня и примирила с обстоятельствами. Что, в конце-концов, такого? Ляпнул ерунду, все улыбаются — так и подумаешь. Зато мы пьём вместе чай, говорим, пускай слегка коряво, но вместе. Можно даже рискнуть сказать, что нам вместе неплохо. Мог ли я мечтать о таком чаепитии ещё несколько лет назад, когда куковал один дома и получал отказы от жены на просьбу привести домой собственного ребёнка? А теперь ребёнок сидит напротив в кухне, в квартире, где мы живём все вместе, рядом примостился к тому же какой-то очаровательный бородатый дядечка, способный делать меня счастливым, и мы мило беседуем с другом Закари, с которым — чёрт его знает — у ребёнка, может быть, тоже какие-то особенные, не самые простые отношения. Где тут — плохо? — Хотите посмотреть мои наброски? — спросил я, едва ощущая себя самим собой — обычно я не говорил ничего подобного, но в этот раз мне безумно хотелось показать себя самым смелым и крутым папашей, словно бы я на полчаса взял взаймы папочкину роль комнатного супермена. — С удовольствием, — услышал я от мальчишек. Довольный, я увёл их в нашу комнату, где показывал им свои каракули, с плохо скрываемой гордостью, стараясь оставаться развязным. Осмелев вконец, я продемонстрировал им даже пару неоконченных картин, которые потому только валялись дома, что были не окончены. — Если будет желание, приходите как-нибудь в студию, — в довершении всего этого отважнейшего из своих проявлений, пригласил их я, и к моему удивлению, они согласились, и, кажется, даже не просто из вежливости. Мы ещё поболтали с ними, доели те куски торта, что я напластал, после ребята чинно удалились в комнату Сорена, а потом и вовсе ушли по своим мальчишеским делам. Сорен пообещал мне вернуться не позже одиннадцати. — Я просто за тобой присматриваю, чтоб на малолеток не заглядывался, — намывая чайные ложки, сказал Хью, выдернув меня из моих мыслей, пребывая в которых я мусолил шоколадную пластинку, отвалившуюся от остатков торта, пока я убирал его в холодильник. Отклонившись на спинку стула, я удостоил папочку многозначительным взглядом. — Да этот старый уже… — сказал я. — Мне нужен кто-нибудь помоложе. — А! Ну разве что так, — усмехнулся Хью. — Вообще, знаешь… — задумчиво произнёс я, принимаясь медленно крутить на пальце обручальное кольцо. — Я не хочу никого, кроме тебя. — Мне это льстит, — не оставляя признание без внимания, отозвался Хью. — Я не знаю, что сегодня с тобой случилось, но мне понравился такой Месси. — Какой «такой»? — с лёгкой улыбкой поинтересовался. — Деятельный, — сказал он. — Уверенный. Закусив губу, я потёр подбородок. — Мне тоже это понравилось… — проговорил я. — Хотя, конечно, я и сказал… Тоже мне… — Забей, принцесса, — посоветовал Хью. — Ты лучший. Я точно знаю. Всё хорошо будет. — Если ты так говоришь, то да, конечно, будет, — согласился я. — И, кстати… Этот Закари — у него там что-то с Сореном. В смысле, у него нет тяги к пожилым. У кого-кого, а у меня на его счёт определённо нет шансов. — Естественно, нет, — подтвердил Хью, заканчивая с посудой, закрывая воду и вытирая руки. — Иначе я обломаю тебе твои красивые зубы. — Хью! — улыбаясь, я принялся тереть лицо. — Даже в мыслях не было. Даже вот… Ни на секунду не задумался. Перестань, пожалуйста. — Иначе что? Я прикинул в уме пару вариантов, которые до сих пор не рассматривались, но в связи с ситуацией как-то особенно живо предстали у меня перед глазами, и я рискнул их озвучить: — Как насчёт стека? — спросил я. — Ты не очень хорошо ведёшь себя. Объективно, папочка. Не очень хорошо… Даже плохо. — Считаешь, заслуживаю наказания? — поинтересовался Хью. — Может быть, — ещё не до конца будучи уверен в этом, пробормотал я. Хью подошёл поближе. Он положил руку на моё плечо, и я почувствовал лёгкий страх от того, не сочтёт ли он мою инициативу чересчур нахальной. Но он сжал пальцы и сказал: — Ну раз уж вёл себя очень плохо, — он провёл рукой по моим волосам. — Тебе ведь ничего не остаётся, кроме как взять стек в руки и навести порядок. А если считаешь, что этого недостаточно, то, возможно, плётку. Так ведь? Поднявшись на ноги, я встал напротив него и, чувствуя волнение, произнёс: — Так. Папочка приобрёл хитрое выражение лица, взял меня за руку. — Тогда, идём, — воодушевлённо произнёс он, уводя меня из кухни по направлению к нашей комнате. Я мигом весь подобрался, резко ощутив, что, кажется, доболтался до чего-то такого, чего сам даже и не планировал. До сих пор я не думал о том, что когда-то мне будет такое позволено, и это было немного страшно — вдруг из этого не выйдет ничего хорошего? Но вместе со страхом я чувствовал твёрдое желание попробовать. В этот вечер я чувствовал себя достаточно смелым, чтобы сделать попытку. Верил, что если сделаю всё хорошо, это продвинет наши отношения — мы ещё глубже вцепимся друг в друга. За те пару минут, что мы шли до двери спальни, я успел приготовиться к любому исходу. Даже если что-то пойдёт не так, даже если я всё испорчу, после чего мы разругаемся и неделю не будем разговаривать. Ну и ничего страшного. Через неделю мы попробуем снова. Ночью, когда Сорен вернулся домой, пожелал нам спокойной ночи и ушёл к себе, когда Хью уже крепко спал на своей стороне кровати, перетащив к себе оба наши одеяла, я лежал около своего края, подальше от синего ночного окна. Спать мне почему-то ещё не хотелось, я слушал негромкие сопения и похрапывания Хью и вспоминал то, что происходило накануне. Мысли об этом заставляли меня улыбаться, зажимая рот, и, всё ещё чувствовать некоторое возбуждение, хотя, казалось бы, оно должно было исчерпаться в процессе вечернего происшествия. Я всё боялся, как бы Сорен не вернулся раньше времени… Хью беспрекословно позволил надеть на него ошейник. У меня не было чёткого понимания, чего именно я от него хочу, но он крайне послушно применял всё, чего только касалась моя рука. Я прихватил ошейник, и мы сейчас же надели его. Один вид того, как Хью, в ошейнике и ещё даже в своих чёрных джинсах, склоняется между моих ног… Он позволил его отшлёпать. Стоял на четвереньках у края кровати, приспустив джинсы, чуть влажный и нежный, каким никогда не бывал прежде. Наказывая меня, он был совершенно другим. Он мог говорить грубые, наглые вещи, ругательства и пошлости. Он специально выдавал мерзкие словечки, просторечную гадость, заставлявшую меня испытывать стыд — в этом и был смысл, найти самые неудобные, отвратительные слова, способные поддерживать на высоком уровне возбуждение через смущение. Хью не обращал внимания на то, что мне иной раз хотелось провалиться от стыда под землю, и был прав. Так у нас было принято и мне неизменно это нравилось. Настолько, что я уже и думать забыл о каких-то других вариантах. Он — хамоватый, разнузданный и пошлый ублюдок, и я — безответно всё принимающий, стыдливый малыш. Всех это устраивало, и, думаю, ещё не раз устроит… Но папочка, получающий шлепки, папочка в покорной позе с приспущенными джинсами — это было нечто кардинально иное. Он говорил что-то перед тем, как позволить, я точно не запомнил что, но и слова его тоже существенно отличались от обычных. Он сказал что-то вроде «Малыш обязан отхлестать нерадивого папашу, если тот загоняется». Так я и лежал без сна после этого, ощущая смесь ласки и возбуждения, представляя снова и снова эту картину: сумрачная спальня, Хью на кровати с красными следами на ягодицах. Тихо вздыхает. Никаких шуточек, только шлепки и его резкие вздохи… И этот ошейник… И его почти хрупкое в такой позе тело, напрягающиеся мышцы, как он время от времени сглатывает слюну. Я побаивался, не передумает ли он насчёт всего этого, как только кончит, не решит ли, что зря согласился на эксперимент. Такое ведь часто случается. Но, получив удовольствие, он лежал на моих коленях со всё ещё спущенными штанами и мирно вздыхал, потом потянулся, обхватил за шею, назвал меня тихим шёпотом «крошкой» и поцеловал. Это было, в самом деле, что-то новенькое. Думаю, Хью так же, как и я был удивлён и ошарашен в первую очередь тем, что нам обоим это понравилось и, кажется, мы оба готовы были изучать вопрос и дальше в будущем. Я определенно был только за, и надеялся, что он не будет против, что его не застигнет запоздавшее разочарование. Мне очень хотелось, чтобы этого не произошло и он не подумал ни с того ни с сего, что это выставляет его в каком-то не-мужественном свете, поскольку как раз-таки всё было наоборот: в его уязвимости, в том, как он осторожно позволяет с ним обходиться, я чувствовал незаконно мощное скопление внутренней силы, способной сжечь пару-тройку галактик. Чем нежнее он вёл себя, тем более мужественным казался. Я не уверен, что понимаю, как это работает, но это было истинно так. Мои мысли на середине были прерваны отчасти проснувшимся, видимо от жары под двумя одеялами, папочкой. — О… Месс… — пробубнил он, путаясь в постельном белье. — Это твоё… Возьми… — он откинул одеяло от себя, подтащил колено к груди и, сладко выдохнув, вновь закрыл глаза. Я натянул одеяло на бок и подумал, что как-нибудь позже он просто обязан позволить мне немного понаказывать его. Главное, чтобы он понял, каким я его при этом вижу и согласился. А уж повод я найду.