Диктатор

Перелом правой руки – неприятное событие для любого человека. Но для художника сломать правую рабочую руку ещё более неприятно. Перелом лишал меня любых попыток к рисованию, хотя бы до сих пор я и не рвался это делать, занятый благоустройством своих непростых отношений с Хью. Но лишь когда я оказался замотанным в гипс, я почувствовал сожаление, что как минимум пару недель я буду лишен возможности рисовать вовсе. Меня это расстраивало также потому, что случилось всё накануне выставки, в которой я мог бы поучаствовать, будь у меня завершённый материал… Окончательного согласия я так и не дал, и теперь вынужден был дать окончательный отказ. Но я тянул с решением, надеясь, что всё ещё как-нибудь образуется: перенесут дату мероприятия или я поправлюсь скорее и ещё успею что-нибудь сделать. Сказать честно, изначально я не планировал и не хотел ни в чём участвовать. Но внезапно захотел, получив травму, которая казалась достойной причиной, чтобы сказать «я хотел, но, видит бог, не мог!», и я продолжал ждать звонка от организатора, чтобы преподнести ему свою обоснованную причину творческой несостоятельности. Рабочие будни, однако, никто для меня не отменял, так что я продолжал таскаться в школу, не испытывая от этого никакой особенной радости. Я сидел за своим столом в аудитории в качестве предмета интерьера, разве что, иногда советуя что-нибудь, если меня об этом просили. Иногда мне приходило в голову, что, возможно, именно в эти злосчастные дни какой-нибудь будущий Эдгар Дега или Винсент Ван Гог потерял интерес к рисованию, наблюдая жалкое зрелище, которое я собой представлял, ничуть не интересуясь успехами учеников. Мне было стыдно за собственное безразличие, но сломанная рука, отказ от выставки и размышления о тонкостях поглотивших меня всё ещё пугающих своей неопределённостью отношений ввергали меня в романтическое уныние. Мне хотелось валяться в постели поверх шикарного шёлкового белья, слушать проникновенную любовную лирику из его уст, лежать на его коленях головой, раскуривая одну на двоих сигарету. За окном должен был быть безбрежный синий и седой океан... Стоило бы лишь слегка приоткрыть окно, тёплый ветер, ворвавшись в комнату, приносил бы отзвуки тихого шёпота далекого прибоя, и этот ласковый шёпот заглушали бы крики белоснежных чаек... Над моей головой гудели лампы дневного света, а кресло скрипело, когда я опирался на спинку. Тихая болтовня учеников заменяла собой шелест морских волн, а чай с сахаром - крепкие коктейли с ромом и кокосовым молоком. Я был на работе, но мысли мои были ещё дальше от обучения рисованию, чем в момент начала отношений с диктатором. Что касается самого диктатора, то он, невзирая на собственные ранения, что называется, окунулся в работу с головой. Он безустанно гонял несчастного водителя туда-сюда по городу, бойко хромал по офису, коридорам и лестницам. Часто по вечерам он сидел у себя в комнате, перебирая документы, листая книги, щёлкая кнопками ноутбука, и постоянно разговаривал с кем-то по телефону. Я слышал доносившиеся до моего окна обрывки разговоров из его спальни: громкие яростные споры, объяснения, оправдания, и мне приходило в голову, что это здорово. Здорово, что он дома, за стеной, и, если вдруг мне очень этого захочется, я всегда могу заглянуть к нему на полминуты, чтобы посмотреть на него, пока он занят чем-нибудь настолько важным, чтобы меня не заметить. Иногда, если было ещё не слишком поздно, то он отправлял мне на телефон сообщения вроде «ты спишь?». Или просто негромко стучал костяшками по смежной стене над изголовьем своей кровати. Это заставляло меня улыбнуться – я знал, что за этим последует. Восприняв запрос, я отправлялся в соседнюю спальню. Осторожно открыв дверь, я входил к нему. - Посиди со мной, малыш, – негромко просил он, вытягивая сигарету из пачки. Закрыв дверь, я проходил к кровати и вползал на свободное место, откуда он мог легко затащить меня в свои объятья. Он действительно часто делал это. Бывало, кто-нибудь звонил ему в этот момент, тогда он отвечал на звонок, не переставая обнимать меня и курить одновременно. Я немного сползал вниз, с его плеча на грудь, чтобы не мешать, и прислушивался к своим ощущениям. От того, что он разговаривал с кем-то другим, пока я прижимаюсь ухом к его грудной клетке, я испытывал приятное чувство победы над обстоятельствами. Ведь он всё ещё был занят, но моё присутствие его не смущало. Вроде как если бы я был его мужем, смущаться в компании которого уже как минимум нелепо. Не исключено, что ему просто было наплевать, но почему бы даже и не так? Что бы он ни думал в течение двухминутного телефонного разговора, я продолжал оставаться рядом. А после, отключив мобильный, он добивал одной затяжкой то, что оставалось от сигареты и, затушив её в пепельнице, принимался демонстрировать мне, для чего он, собственно, позвал меня к себе. Если он заговаривал о чём-нибудь, то это с большой долей вероятности могло означать, что он, в самом деле, хочет просто посидеть со мной в обнимку четверть часа и отдохнуть от дел. Если он сперва действовал, а заговаривал чуть позже – было очевидно, что сидеть в обнимку он не намерен. В таком случае он сперва целовал меня, сваливал на подушку, и где-то поцелуе на третьем мог спросить: - Как прошёл день?.. Обычно мой день был «нормально» с придыханием, ведь даже будь он худшим днём за всю историю человечества, осчастливленный ласками Хью, я бы в этом ни за что не признался. «А не сломать ли мне ему ещё что-нибудь, - всерьёз размышлял я, - Чтобы эта гипсовая сказка не заканчивалась так скоро?» Я назвал этот период нашей жизни – две с лишним недели – конфетно-букетно-гипсовым периодом. Почему он был гипсовым – понятно было без уточнений. А конфетно-букетным он стал с моей лёгкой руки. Той знаменательной для нас ночью, когда мы пили на кухне чай, наслаждаясь дарованным нам волею случая единением, я обратился к Хью с просьбой немного повременить с активными действиями в постели, мотивируя это страхом повредить гипс. - В самом деле, боишься за гипс? – с лёгкой усмешкой спросил он. - Да, - покивал я, - Не хотелось бы каких-нибудь смещений или новых травм… - Крошка, - проговорил он, обдумывая мои слова и жуя бутерброд, - Что же такого с гипсом может ещё случиться? Он не был настроен решительно и не собирался со мной спорить, поэтому я предпочёл включить режим искренности и, посмотрев ему в глаза, привёл неоспоримый довод. - Пожалуйста, - проникновенно произнёс я. Он пожал плечами. - Конечно, - согласился он со мной, запивая бутерброд чаем, - Конечно, если ты не хочешь этого, я не могу на этом настаивать. - Действительно, - смело высказался я, размешивая сахар, но тут же добавил, нивелируя свою смелость, - Я могу много чего и кроме этого. И я замолчал, он же специально или нарочно поперхнулся чаем и сказал: - Можешь, можешь, уж я-то знаю, крошка. Таким образом, благодаря моей просьбе, он избежал сомнительного удовольствия забираться на меня со сломанной ногой, калеча вдобавок собственную безукоризненную репутацию прекрасного любовника, и он выразил свою благодарность, изо всех сил возводя вокруг меня романтическую обстановку. Или то, что он таковой считал. Две недели я объедался вкуснейшими конфетами, и каждое утро на кухне и в гостиной неведомым мне образом появлялись свежие букеты цветов. Мне в жизни не дарили такого количества конфет и цветов, сколько я получил за те дни. Так что, в конце концов, я вынужден был даже признаться папочке в необходимости прекратить покупать конфеты в таком количестве. Я объяснил это ему своей неспособностью себя ограничивать. - Когда я их вижу, - говорил я, - я не могу себя контролировать. Много сладкого вредно, приводил я доводы, ведь это не самая здоровая пища, да и нужно быть умеренным, и так далее, и тому подобное. Короче говоря, он понял, что мою просьбу он вполне отработал, и с тех пор перестал усердствовать с кондитерскими изделиями. Но не с цветами. Про цветы я ничего не говорил. Насчёт них ничего не изменилось, что продолжало меня радовать ещё долгое время. Может быть, это было немного коварно, но это была его инициатива, поэтому я скромно молчал и делал вид, что ничего не знаю и не понимаю. Однажды, придя домой, я нашёл в кухне мальчика лет четырнадцати, который молча и в одиночестве пил сок и игрался со своим смартфоном. - Привет, - удивлённо поздоровался я. - Привет, - он посмотрел на меня и снова вернулся к своему занятию. Ничего не понимая, я прошёл мимо него, намереваясь заглянуть в холодильник. - А ты… - начал я, не зная, как лучше спросить, - Что здесь… делаешь? - Жду, - подозрительно на меня посмотрев, проговорил мальчик, - Дядя сказал ждать здесь. - А… А-а! – выдал я, примерно догадываясь о том, что это за мальчуган и как он попал к нам в дом. В кухню, всё ещё хромая, но передвигаясь самостоятельно и без костылей, вошёл Хью, и, судя по его манипуляциям с волосами, он только что высушил их феном. - Мэсс, привет, - диктатор кивнул мне, - Познакомились? - Э… нет, не успели, - отрапортовал я, застыв с грушей в руке и закрывая холодильник. - Знакомься – мой племянник Фабьен. Забавно, - подумал я, - У его племянника французское имя? - Это Мэсс, - сказал он мальчику, - Я зову его Мэсси, но так только мне можно, имей в виду. - Мэсс? – Фабьен поставил игру на паузу, - Это как мессия, что ли? - Это… - я провёл рукой по лбу, приглаживая волосы, - Это от Мэтф, как Матфей. Мальчик поднял брови, глядя на меня. - М-м-м… - протянул он. - Ну-ка, дай, - вмешался Хью, отнимая у Фабьена смартфон и подходя ко мне, - Смотри, что купил… - Эй, ты же сказал - подарил, - с упрёком сказал мальчик. - Как подарил, так и раздарил, - отмахнулся Хью, - Это последний, который вышел, - папочка продемонстрировал мне покупку, передавая её мне в руки, - Ничего так, вроде? - Так не честно! – протестовал Фабьен. - Успокойся, - велел Хью. - Зачем тогда сказал? - Верну я тебе твой телефон, не ной, - выдохнул Хью. - Не ною, - отозвался Фабьен. - Постоянно ноешь, нытик, - усмехнулся Хью. - Сам нытик, - Фабьен упёрся щекой в ладонь и бездумно уставился в потолок. - Замолкни, - буркнул Хью. - Сам замолкни, - не успокаивался Фабьен. - Пешком домой пойдёшь, - пообещал Хью. Решив, что замолкнуть всё же стоит, Фабьен принялся самозабвенно пить свой сок, не мешая нам с Хью. - Нравится? – спросил папочка. - Ничего особенного по-моему… - пространно проговорил я. - Ничего особенного?! – взвился задетый за живое племянник и тут же соскочил со стула, подлетая к нам. И он принялся с жаром описывать превосходство своего нового смартфона над всеми предыдущими моделями. За пару минут я узнал о смартфонах (и функциях конкретно этого) чрезвычайно много нового, и к концу тирады, так или иначе, был вынужден согласиться с непревзойдённостью и исключительностью этого устройства. - А если добавить вспышку, то… - огласил Фабьен новую главу своего рассказа, но Хью остановил его, умоляя успокоиться. - Он классный, да, действительно, - подтвердил я, - Я просто ни черта не понимаю в этом, так что ляпнул не подумав. Получив игрушку обратно, парень вновь сосредоточил на ней всё своё внимание. - Забудь, - шепнул мне Хью. После этого я смог добраться до раковины, чтобы, наконец, ополоснуть грушу водой, после чего с наслаждением вцепился в неё зубами, откусывая кусочек. - Домой пора, - сообщил племяннику Хью. - Угу, - кивнул тот. - Бери рюкзак, поехали, - более точно выразился диктатор. - Угу, - втягивая рюкзак на одно плечо, согласился Фабьен, не отрывая взгляда от экрана смартфона. - Мэсс, едем с нами, - обратился ко мне Хью, - Как раз время ужина. - Мать звала на ужин тебя, - монотонно пробубнил Фабьен. - Сегодня? – удивлённо спросил Хью. - Не. Вообще, - качнул тот головой, - Позвони, договорись там. Бабушка тоже звала… - Окей, позвоню, - сказал Хью, - На выход, - скомандовал он, поправляя закатанные рукава свитера и делая попытку выйти из кухни, подталкивая нерасторопного Фабьена в спину. - Чего ты меня трогаешь? – раздался недовольный голос племянника. - Наращивай темп, каракатица, - суровым тоном высказался Хью, протягивая мне руку и, не чувствуя привычного отклика на этот жест, сам ухватил меня за запястье. Мне пришлось подчиниться, а грушу оставить недоеденной. В машине племянник почти всё время молча копался в своём смартфоне. Он был благополучно высажен у своего дома, не глядя махнул дядьке рукой, что-то пробормотав в знак прощания, и ушёл на ощупь вдоль цветочной изгороди в сторону дома. - Отчитался за прошедший день рождения, - пояснил Хью, когда мы отъехали от дома его сестры. Я улыбнулся про себя. - Я не знал, что у тебя есть племянник, - сказал я. - Теперь знаешь, - веско заметил Хью. - Да… Хороший парень. У вас очень близкие отношения, я понял. - Так… вышло, - ответил Хью, как обычно намереваясь ограничиться кратким объяснением, но отчего-то передумал и продолжил, - Его отец сбежал, как только узнал о своём отцовстве. Сестра наплевала на это, решила воспитывать сама. К тому же мать, внезапно ставшая бабушкой, поддержала. Я был единственным мужчиной в доме, волей-неволей пришлось взять часть обязанностей на себя. Мелким он всё пытался звать меня папой, потом, конечно, переучили на "дядю"... Пришлось мне с ним повозиться в своё время. «Папа Хью», - он помолчал, - Потом «дядя Хью». Так что… Не только тебе было позволено называть меня папочкой. - Я не ревную, - на мгновение сдвинув брови, сообщил я. - Очень хорошо, малыш, - подтвердил Хью, улыбаясь, - Сколько твоему сейчас? - Семнадцать будет, - я искоса взглянул на диктатора, - Хочешь познакомить его с Фабьеном? - Не знаю, - отозвался Хью, - Может быть. Если представится случай. - Можно спросить? - Спрашивай, - позволил Хью, понимая, что, вероятно, я хочу задать какой-то сомнительный вопрос. - Почему Фабьен? - Его папаша был французом, - ответил Хью, - Сестра так захотела. Я не знаю. Я кивнул. - Папочка, - позвал я. - Да? - Может быть, поедим дома? - Ты хочешь дома? – переспросил он. - Хочу. - Ладно, давай возьмём с собой и поедим дома. Хью не задумался над ответом ни мгновения. И мне показалось, что, наверное, встреча с племянником и наш теперешний разговор немного выбили его из колеи. Но, как это обычно случалось, он должен был вернуться в неё очень скоро и совершенно для меня неожиданно.