Диктатор

Поскольку таинственным планам Хью было отведено время позднего вечера, а в город мы отправились достаточно рано, то в запасе у нас был весь день. Посетив кондитерскую, мы в скором времени добрались до вышеупомянутых магазинов, где меня мгновенно нарядили в шикарный тёмный классический костюм. Это, как объяснил мне диктатор, было необходимо для вечернего мероприятия. Впрочем, я не был против, более того — мне даже понравилась роль наряжаемого манекена, хоть я и чувствовал себя немного неловко в одежде, по стоимости соперничающей со средней вместимости боингом. Закончив с примерками и покупками, мы вернулись обратно в номер, чтобы оставить там пакеты, после чего мне внезапно пришло в голову, что я, ни много ни мало, нахожусь в городе, в котором количество великих художников и скульпторов на квадратный метр превышает все мыслимые разумные нормы. Таким образом, выдохнув после первой прогулки, мы с папочкой по моей инициативе отправились в Мармонттан-Моне. Музей Мармонттан-Моне. У меня были некоторые опасения насчёт того, получится ли у нас туда попасть, но по приезде на место они мгновенно рассеялись. Оказавшись в обществе сочетания цветовых пятен и размытых границ я даже на некоторое время забыл о своём дорогом спутнике, предоставляя ему возможность молчаливо следовать за мной и в меру сил приобщаться к прекрасному, от которого у меня самого то и дело возникали внезапные приступы восхищения. Увиденное произвело на меня очень сильное впечатление, несмотря на то, что я никогда до сих пор не был большим любителем импрессионизма. Тем не менее, в одном из залов музея при взгляде на одну из картин, меня охватило (нечаянно и ещё очень слабо) ощущение необходимости взяться за карандаш, и чем дольше я смотрел на мрачные или радужные, смазанные или чёткие мазки, тем навязчивее становилась эта идея, тем сильнее меня охватывало желание рисовать. Я сам себя спрашивал — почему в последнее время я так отдалился от живописи, занимаясь в свободное время любой ерундой, но избегая творчества? Ведь именно сейчас, в это самое время, пока я нахожусь во власти нежной привязанности к такому прекрасному существу, каким я воспринимал своего Хью, следует задуматься о том, чтобы увековечить это чувство в красках и образах. Я должен, обязан рисовать. Рисовать его, рисовать нас, то, чем является мир для меня и я — для мира. Разве есть во мне что-то лучше, чем способность передавать мысли посредством кисти? Нельзя не признать, что Хью, наконец, отдаёт мне себя. Не как какой-то предмет, не физически. Он дарит мне всё самое восхитительное, самое красивое в этом мире, делает меня счастливым, просто находясь рядом со мной. А я способен отдать взамен нечто другое, то, что я могу ему дать, то, что есть во мне, и я несомненно ему это дам. Не тем, что занимаюсь уборкой в его комнате и заставляю себя пылесосить его ковёр, не тем, что однажды вновь распущу сопли в его жилетку, даже не тем, что способен предложить ему в стенах тёмной спальни. Всё это будет, но будет и ещё, другое, выше, сильнее этого. Так думал я, покидая музей, и в моих мыслях возникали уже некоторые заметки к будущим наброскам. Но начинать было ещё рано. На очереди был следующий музей. Закончив с импрессионизмом, постимпрессионизмом, Моне и Ренуаром (в той степени, в которой это вообще возможно закончить на первый раз), я отказался от Пикассо в пользу Дали и папочка, интересовавшийся усатым человеком куда больше, с удовольствием согласился посетить также соответствующий музей. Несмотря на то, что описание музея обещало в бОльшей степени знакомство с гравюрами и скульптурой вышеозначенного деятеля искусств, я не мог не пожелать познакомиться и с этой стороной его творчества, хоть и был уже чрезвычайно захвачен настроением живописных полотен. — Ты точно хочешь пойти со мной? — спросил я на всякий случай у Хью, боясь, как бы он не утомился моими художниками сверх меры. — Точно хочу пойти с тобой, — заверил меня Хью, ни секунды не колеблясь, — Я хочу быть с тобой все эти два дня, и не расстанусь с тобой ни на минуту. — Папочка… — довольно улыбнулся я, — Как это хорошо звучит… — Мэсси, крошечка моя… мы смущаем остальных пассажиров автобуса. Потерпи с объятьями хотя бы до остановки, а? — немного нервно тихо проговорил Хью. Я сейчас же выпустил его, смущаясь. Что на меня нашло, чёрт возьми, в самом деле? — Но руку оставить можешь, где лежала, — наклонился ко мне Хью. *** Когда в номере я нашёл синюю шариковую ручку, мне стало ясно, что назад дороги нет. Придя к этому выводу, я отправился в коридор. Я прошёлся по этажу, но не нашёл ничего, что удовлетворило бы меня в моих поисках. Тогда я спустился к стойке регистрации и в общих чертах, насколько владел французским, попросил либо одолжить мне бумаги, либо указать, где в шаговой доступности от гостиницы я мог бы её купить. Меня не сразу поняли, а когда поняли, то поинтересовались, какая бумага мне нужна. Мне были абсолютно безразличны свойства и качества оной, лишь бы не туалетная, поэтому портье принёс мне откуда-то внушительную стопку листов для принтера, поинтересовался, подойдёт ли такая, и, услышав от меня «Oui!», удалился, пожелав хорошего вечера. Итак, четвёртый элемент моего тайного ритуала был у меня в руках. Первые три — вдохновение, желание, шариковая ручка — наличествовали также. Для завершения таинства недоставало последнего, пятого элемента. За этим последним я и поднялся обратно в номер, забираясь с бумагой и ручкой на кровать, и усаживаясь на ней поудобнее. Хью вышел из ванной комнаты спустя минут десять, «одетый» лишь в гостиничное полотенце. Он прошёл к столу, взял пепельницу и сигареты, после чего подошёл к кровати и сел у моих ног. Он закурил, затянулся и кинул на меня взгляд. — Что ты там делаешь? — усмехнулся он, потирая кончик носа пальцами. — Ничего, — пробормотал я, перемещая взгляд то на лист, то на натуру, и продолжал чиркать ручкой по бумаге. — Перестань, — Хью закрылся от меня рукой. Я скинул верхний лист на кровать, оттолкнулся от спинки кровати, наклоняясь вперёд и вглядываясь в его руку, и сейчас же принялся зарисовывать её. — Кро-ошка, — опуская руку, проговорил Хью. — Подними ещё на секунду. Пожалуйста! Хью резко выдохнул, поднимая руку обратно. — Я устал, — перехватывая сигарету, сообщил он. — Угу, — кивнул я, убирая второй лист, приглаживая третий. Хью поставил ногу на кровать, опираясь на неё локтем. Это показалось мне ещё более интересным, и я вновь принялся шуршать, вычерчивая его фигуру на листе. — Да что такое случилось, малыш? — засмеялся диктатор, слыша шуршание, — Тебе так хочется рисовать меня в одном полотенце? Или снять его? — Сними его! — кивнул я. — Хорошо, хорошо, — высвобождая край полотенца, Хью скинул его с бёдер, — Так лучше? — Намного. — За что я удостоился такой чести — быть нарисованным? — выдыхая дым, поинтересовался Хью, — Все твои модели далеко? — Папочка очень красивый, — монотонно проговорил я, не отвлекаясь от рисования, — И я не знаю, как я мог НЕ рисовать его всё это время. — Спасибо, — слегка наклонив голову, сказал Хью, — Приятно слышать, что я тебе нравлюсь в качестве модели. — Очень нравишься… — бормотал я, елозя рукой по бумаге, — Очень… — Ну что ж, рисуй, пока я сохну, — он облокотился на спинку кровати, — По тебе. Я поднял голову, услышав его слова. — Хью, — позвал я. — М? Я подполз к нему, оставив где-то по пути принадлежности для рисования. — Скажи мне что-нибудь, — потребовал я, — У меня какое-то странное ощущение… — Тш-тш, — он сейчас же обнял меня, прижимая к себе. — Или ничего не говори, если не хочешь… — Подожди, успокойся, подожди, — велел Хью. Он глубоко вздохнул, слегка приподнимаясь и целуя меня в висок. — Ты чудо, Мэсс, — произнёс он, — Уж я-то знаю. И, если что-то будет не так, тебе стоит только сказать. Дорогой мой, малыш мой, это твои выходные. Париж у твоих ног. Да что там Париж!.. «Вот так и остаться, — подумал я, — Ничего не менять. Голый Хью, кровать, чужая страна, пятна от синих чернил на моих руках и его объятья.» — Ну что скажешь, принцесса? — поинтересовался диктатор. — Дали — невероятный скульптор, — пробубнил я. — Вот умница, — одобрил Хью, — Будем собираться? — Мгм. Я посмотрел на него, он же счёл уместным одарить меня мягким поцелуем, а после этого я уже на всё был готов. Даже на то, чтобы начать собираться.