Любовь и дальние страны

Как только за императором лязгнул засов камеры, Джорах упал на постель и тут же провалился в сон. Снился ему ветер на Стене, отец и командующий Джон Сноу, и даже рябоватое лицо брата Тумуса. Снилось, будто он идет по сосновому лесу, оттаивающему по весне, и несмотря на то, что под ногами хлюпает, а на северной стороне от высоких стволов лежат еще грязные сугробы, в воздухе разлит тонкий, пронзительный слезливый аромат древесного сока. Снилось, будто растирает между пальцами сосновую почку, смола липнет и тянется, будто мед. Снился Север. «Хорошо, что я увижу все это прежде, чем умереть», — подумал он и проснулся. Он проспал целый день — в камере царил полумрак, а в маленьком окошке свет был розовым от заката. В коридоре раздались шаги, дверь отворилась и в камеру вошел мейстер — седой высокий старик, водянистыми глазами и серой мейстерской хламидой напомнивший Джораху маленького септона. Мейстер заставил его раздеться и долго мял плечи сильными пальцами. Потом достал откуда-то из глубоких карманов пузырек с желтой вонючей мазью, намазал суставы и туго замотал чистым тряпьем. — Через луну, может быть, чуть больше, будут как новые. Пока не слишком усердствуй, побереги суставы… «Через месяц… — подумал Джорах, — мне будет уже не до рук». Вслух он только поблагодарил мейстера. Когда тот ушел, Джорах доел мясо и овощи, что остались на столе, допил вино и снова лег. Лежа, он смотрел, как гаснет за окном свет и вечер становится ночью. В лампе, которую принес с собой мейстер, кончилось масло и дрожащее пламя погасло, но красный фитилек еще долго горел в темноте одиноким светляком. Пальцы сжимали персиковую косточку. Если посадить ее в землю, здесь, в Королевской Гавани, из нее может вырасти персиковое дерево. Вот бы увидеть, как толстый бледно-зеленый росток проклевывается сквозь черную землю, распрямляется и подставляет солнцу первые дрожащие листья. Потом дерево вырастет и зацветет… Джорах постарался припомнить какое-нибудь цветущее персиковое дерево и не смог. Откуда-то он знал, что персики цветут розовым, но не мог вспомнить, видел ли сам за всю свою долгую жизнь цветущее персиковое дерево. Почему-то стало так досадно, что сдавило грудь. Он вздохнул и перевернулся на другой бок. Утром пришел Освит и принес шайку холодной воды и лыковую мочалку. Он помог Джораху вымыться, непрестанно изрыгая поток отборнейшей брани, а потом принес его одежду — неожиданно целую и выстиранную, даже сапоги были начищены жиром с сажей. После завтрака его вывели во двор, отвели к маленькой тюремной кузнице и там заковали в железо. Не это ли подарок от Беса, о котором он говорил вчера, — подумал Джорах, чувствуя как кандалы оттягивают и без того непослушные руки. Но Освит сказал, что его приказано отвести в Богорощу. Освит открыл ему небольшую дверь в стене, отделявший Богорощу от тюремного двора, но сам внутрь не пошел. В кандалах идти было неудобно, так что Джорах просто стал в тени первого же чардрева. Белый песок, которым была засыпана площадка в центре Богорощи, сверкал под солнечными лучами. Джорах вспомнил, как играл тут с принцем Дунканом и улыбнулся. День начинался жаркий. В высоком голубом небе над Красным замком парил сокол — наверное надеется, разбойник, украсть зазевавшуюся курицу из королевского птичника. Птица летала так высоко, что иногда совсем пропадала из виду. Да и яркие солнечные лучи слепили глаза и мешали смотреть. Освит не сказал, что ему надлежит делать тут, о чем просить уснувших богов? Прошло не меньше получаса, ноги в кандалах затекли и стало жарко в плаще, которого он сам не мог снять. Джорах посмотрел на красные листья чардрева, подсвеченные солнцем, и подумал почти радостно, что скоро увидит зеленые лапы елей Темнолесья, мокрые от весеннего дождя лужайки и, может быть, даже снег. Наверняка где-то ближе к Стене он увидит сугробы, пусть осевшие и подтаявшие. Но если подойти, разрыть пальцами жесткую корку, сунуть руку в холодную, колючую глубь, можно вытащить на свет горсть чистого крупчатого снега. Его можно будет даже положить в рот, словно лакомство. По лицу стекали капли пота, и чтобы стереть их, Джорах прислонился лбом к белому прохладному стволу чардрева. Сколько ему еще стоять тут на жаре? Бес обещал «подарок», но подарок этот может оказаться горьким… Когда он повернулся — Дени стояла у соседнего дерева, прислонясь спиной к стволу. В синем простом платье, том самом, в котором приходила к нему по ночам, потому что его легко было снимать. Ее волосы были не прибраны и рассыпались по плечам серебряной волной. — Ты мне снишься? — спросил Джорах. Дени улыбнулась, и Джорах понял, что этот подарок стоит тысячи клятв. — Не снюсь, — сказала она. — Мне позволили поговорить с тобой. — Император великодушен. — Иногда слишком. Принцессу всего лишь отправили в Дорн, хотя я настаивала, чтобы ее высекли на площади! — А ты жестока, моя королева. — Да. Она оттолкнулась от ствола и сделала пару шагов. Он следил за каждым ее движением, стараясь все запомнить: как играет солнце в ее волосах, как светится нежная кожа, как поднимается грудь от дыхания, и колышется подол платья… Дени подошла к нему, подняла руку и стряхнула с его лба прилипшую чешуйку со ствола чардрева. Он качнулся за ее рукой… У Дени задрожали губы, она прислонилась к нему — щекой к груди, всем телом приникла к его телу. — Тирион обещал мне, — сказала она, и Джорах услышал слезы в ее голосе, — что все будет хорошо. Что с тобой все будет хорошо. — Так и будет, — тоже пообещал он. Он попытался поднять руки, чтобы дотронуться до нее, но не смог — только цепи звякнули. — Ты клялся мне, что твое место рядом со мной, — сказала Дени, — но опять покидаешь меня. — Нет, — ответил он уверенно, — нет. Я не смогу с тобой расстаться, моя королева. Когда ты проснешься утром от дерзкого луча солнца — это я пришел разбудить тебя поцелуем. Ветер растреплет твои волосы — это я соскучился. Морская волна лизнет твои ноги — это я. Я буду птицами, что совьют гнездо у тебя под окном. Лимонным деревом в твоем саду… Дени опустилась на колени и уткнулась лицом в его ладонь, ее слезы намочили ему руки и цепи, которыми они были скованы. — А когда капитан Сиворт поднимет якорь и направит свой «Сперантос» в открытое море, — продолжал Джорах, — проводи его так, словно я уплываю на его борту, чтобы открыть для тебя дальние страны. Дени поднялась. — Ты мог, — сказала она ему гневно, — мог уплыть на его борту и открыть для меня дальние страны! Может быть, я впрямь сошел с ума, подумал Джорах. Сердце на мгновение сжалось от сожаления... — Девочка моя, — прошептал он, — не сердись на меня. Тогда бы я не стоял тут, и не увидел тебя больше. Разве это не стоило того? Только не сердись на меня, не плачь. Обещай мне, что будешь счастлива. Ради меня, ради своего сына, принца Дункана. Обещай. Дени стерла слезы со щек, поднялась на цыпочки и поцеловала его. — А ты? — спросила она потом, перебирая пальцами его волосы. — Что ты пообещаешь мне взамен? Ты будешь счастлив? Он собирался сказать ей, что уже счастлив, и будет счастливым до самой своей смерти, но в это мгновение дверь за которой его ждал Освит, заскрипела и открылась. Джорах посмотрел на Дени в последний раз. *** Обоз Ночного дозора тронулся в путь на следующий день. Тумус Колченог был мрачен, но с делом вполне справлялся: распределил новобранцев на небольшие отряды, назначил старшин и каждому поручил свое дело. Мормонта он посадил в конце обоза на телегу, запряженную крепкой крестьянской лошадкой и груженой тканями и парусиной. Он сдвинул поклажу в сторону и указал Джораху на освободившееся место. — Вот, поедешь тут, в кандалах не поспеешь за нами пешком. А возницу я сейчас пришлю, — добавил он, не глядя Мормонту в лицо. Джорах молча сел куда ему было сказано. Он тоже все еще не мог смотреть на Колченога без злости. Пришел возница — угрюмый неразговорчивый малый по кличке Эйк. «Осужден за нападение на септона», — вспомнил Джорах. Эйк кивнул ему, но не стал ни расспрашивать, ни навязываться в знакомцы. Наконец, все было готово, и Колченог, который ехал впереди обоза на черном жеребце Мормонта, зычно крикнул «Трогай!». Эйк тронул поводья, и послушная лошадь дернула телегу вперед. Джорах упал на дно повозки и стал смотреть в небо, сегодня затянутое тонкими, почти прозрачными облаками. Что-то дернулось и у него в душе, что-то неожиданно радостное и знакомое, как предвкушение нового в самом начале пути. На его груди, за пазухой, в плотном бархатном чехле был спрятан пергамент, запечатанный сургучом и королевской печатью. Джорах намеревался исполнить клятву - отдать пергамент командующему Джону Сноу в собственные руки. В конце концов, он и в самом деле нарушил клятву Дозора, а Джон Сноу на самом деле настоящий Старк и отлично владеет мечом... Едва обоз выехал из Королевских земель, зарядили дожди. Дорогу так развезло, что тяжело груженые телеги то и дело застревали в жидкой грязи. Джорах слезал и шел рядом, чтобы лошади было легче, и как-только цепи начинали вязнуть в глине, ему приходилось нелегко. Колченог частенько подъезжал к нему, смотрел, как он едва не падает в грязь, но заговорить не решался. Не доезжая нескольких лиг до Перешейка, обоз остановился у небольшой деревни под названием Белая Грязь. Тумус, искоса поглядывая на Мормонта, приказал разбить лагерь на пригорке в редколесье. — Повыше давайте, ребята, где посуше, тут и переждем этот проклятущий дождь, — крикнул он вперед, и снова глянул на Джораха. Тот едва заметно кивнул, одобряя выбор места. Поставили лагерь. Дождь так лил так сильно, что о костре можно было и не мечтать. Эйк поделился с Джорахом сухарями, и он сел чуть в стороне от всех, прислонившись к мокрому сосновому стволу. Сухари сильно отдавали плесенью, но вряд ли сегодня можно было рассчитывать на горячую еду. Джорах дожевывал последний, когда к нему подошел Тумус. — Мы с ребятами идем в деревню, купить сидра или, может, чего покрепче. Ты идешь с нами. — Зачем это? — Давай, поднимайся, говорю, — сказал Тумус, хмурясь. Джорах совсем не хотел с ним спорить, поэтому встал, несмотря на уже разлившуюся по телу тяжелую усталость. Если Тумусу вздумалось погонять его еще немного — он переживет это. Он ковылял до деревни, до которой вообще-то было рукой подать, почти час — по раскисшей дороге в кандалах, да без возможности уцепиться за телегу. Но Колченог, хмурый как тучи у них над головами, шел рядом с ним, молчал и только время от времени утирал лицо от воды. Когда они дошли до маленькой корчмы на окраине, Джорах остановился, но Тумус легко подтолкнул его в спину. — Не сюда, нам с тобой дальше. Они пришли на двор к кузнецу. Но Джорах сообразил, что же затеял Тумус только когда ему было велено положить руки в оковах на большой камень у самого входа, под дощатым навесом. — А ты не много на себя берешь? — спросил Джорах, прежде чем повиноваться. — Вовсе нет. — ответил Тумус сердито. — В железах ты еле плетешься, да и Эйку надоело подавать тебе еду. От ударов молота посыпались искры, хорошо видные в наступающих сумерках. Освобожденный от оков, Джорах поднялся, размял ноги и с удивлением обнаружил, что может двигать руками почти без боли в суставах. — Спасибо. — сказал он Колченогу, когда они снова вышли под дождь. Тот шмыгнул носом. — Теперь в корчму. По такой погоде нам понадобится много сидра, чтобы согреться. Когда совсем стемнело, дождь неожиданно прекратился, и легкий ветер разогнал тучи. Небо усыпало звездами так густо, что казалось, будто оно сплошь светится голубоватым серебряным светом. Джорах отошел от трещавшего сырыми поленьями костра, который новобранцы все-таки сумели разжечь посреди лагеря, и теперь грелись не только сидром. В лесу, под соснами, было тихо, только с еще мокрых веток капала вода, глухо ударяясь о плотную подстилку старой хвои. Ночь была не по-весеннему холодной, но все-таки чувствовалось, что завтра будет теплый день и от мокрой земли будут подниматься столбы пара, а на солнечных склонах вокруг королевского тракта распустятся мелкие желтые первоцветы. За спиной Джорах услышал шаги — его догнал Тумус, порядком осоловевший от тепла и сидра, подошел, переваливаясь на кривых ногах. — Что, боишься, убегу? — спросил Джорах, обернувшись. Тумус остановился чуть поодаль. — А и беги, — сказал он вдруг тихо, в его голосе дрожала обида, — беги, деньги твои отдам тебе, хошь? С ними не пропадешь… — Тумус полез в поясной кошель. Джорах отвернулся. — Видишь, — сказал он, помолчав немного, — как небо усыпало? — И то, — отозвался Тумус, подойдя ближе. В кошель он так и не залез, вместо этого нашел на поясе мех с сидром, хлебнул сам и протянул Джораху. — Завтра ясно будет, а через день и дорога просохнет. И лето скоро… — Мой отец был мальчишкой и смотрел на эти самые звезды, — сказал Джорах, отхлебнув из меха. — И его отец видел их же. И когда кости наши сгниют в земле, эти самые звезды все еще будут сиять ночами так, словно нас никогда на свете и не было… — Грустно это, — ответил Тумус. — Да нет. Это хорошо. *** "Сперантос" отплывал в день святого Христофора. В тот день Дейенерис поднималась на Белую башню медленно, словно ей был тяжел каждый шаг по крутым каменным ступеням. Она знала, что там, на набережной, еще ликует толпа, еще не убран трап на «Сперантос» и император еще не отдал приказ к отплытию. Она видела почти наяву, недоуменное лицо капитана Сиворта, который, конечно, надеялся попрощаться с ней, а не только с императором и принцем. Но добрый капитан простит ей отсутствие. А Эурон Грейджой, пожалуй, сочтет это добрым знаком. Дейенерис представила и любимое лицо своего сына, восторженный блеск его глаз при виде большого чудесного корабля — она помнила как горд он был тем, что отец решил взять его на празднество. Ей было немного жаль, что она пропускает такое важное событие в жизни сына, и все-таки ей слишком сильно хотелось провести этот день не так — не в толпе восторженных подданных, не рядом с мужем и сыном, не с короной на голове. Она снова надела простое шерстяное платье с завязками на груди, такие носят жены рыбаков, и распустила волосы. Ее босые ноги чувствовали каждую выщерблину в каменных ступенях, но она только радовалась этим ощущениям. От усталости она несколько раз останавливалась и переводила дыхание, держась за шершавую стену рукой. Наконец, она вышла на площадку на самой вершине башни и сильный морской ветер сразу вцепился ей в волосы и растрепал их. Она постояла немного, собирая пряди волос руками, а потом подошла к парапету. Отсюда и город, и гавань были видны как на ладони. Она нашла «Сперантос» и улыбнулась ему. До ее слуха донеслись слабые отголоски труб, и она поняла, что был дан сигнал к отплытию. Потом, не сразу, стало заметно движение корабля, который тащили на канатах шлюпки. «Молчаливая» вышла из гавани гораздо быстрее, а Сперантос казался неповоротливым, словно большой и толстый гусь. — Нет, — поправила себя Дени, — не гусь, а лебедь. Вот сейчас он раскроет свои крыла и… И действительно, едва корабль вышел на большую воду, на его реях словно лепестки невиданного цветка, стали распускаться белые паруса. И вот уже их стало так много, что за белым облаком Дени перестала видеть и сам корпус корабля. Синие, темные волны блестели на солнце так, что то и дело в газа Дейенерис попадал злой лучик. Она щурилась и отбрасывала от лица растрепанные волосы… — Прощай, «Сперантос», — прошептала она, когда корабль вышел из гавани, — прощай моя надежда. Солнечный луч скользнул по ее щеке и высушил случайную слезу. — Не печалься, — ответил на ее прощание тихий голос. — С надеждой нельзя расставаться… Дени не оборачивалась. Она знала, что если обернется — тот, кто поклялся всегда оставаться с ней, исчезнет, растает как видение. От долгого стояния, ноги Дени затекли и она опустилась прямо на камни, покрытый мелкой желтой пылью. Маленький паучок пробежал по ее пальцам, испуганно шарахнулся и скрылся в трещине. Ветер вдруг стих, словно по волшебству, а потом его теплые сильные руки обняли Дейенерис. Она закрыла глаза. Солнечные лучи просачивались сквозь веки и вспыхивали красными драконами на черном, придавая ей силу. — Я от крови дракона, и потому я буду надеяться, — сказала Дени ветру. — Буду ждать!