Братство

      Торин добродушно поморщился от яркого солнечного зайчика, скользящего по его лицу, и вздохнул. Лето в Синих Горах во всю набирало силу. Солнце с каждым днем припекало все жарче, ярко-зеленая трава внизу на подножиях гор в сельских угодьях сочнела и полнилась той замечательной живительной мощью, что делала коров тучнее, а молоко жирнее. В шахтах и минеральном каньоне раскаленный камень звучно гудел и кряхтел, а гномы стащили с себя кожаные и меховые фуфайки и грузно сопели за работой. Крупный теплый дождь, пригнанный прошедшей ночью западным ветром с Серых Гаваней, освежил поля в низинах, запустил звонкие ручьи и развел грязь на наружных дорогах и в маленьких домашних садах, торчавших зелеными островками тут и там на боках гор. Один из таких садков, полнившийся яблочных и вишневых деревьев, примыкал к дому Дис. Счастливое маленькое угодье, любовно выпестованное доброй хозяйкой для отдыха домочадцев и шумных игр детей.       Покончив с немногими государственными делами, Торин принялся за дела домашние. Кое-кто из старых советников и просто советчиков любил побубнить, чай не дело королю дрова колоть да воду таскать, но Торин только отмахивался от них. За работой лучше думалось. Или не думалось – в зависимости от настроения. Впрочем, трубочка крепкого табаку после насущных трудов да на теплой завалинке под лучами ласкового солнца тоже способствовала душевной радости. Торин лениво мазнул взглядом по одинокому тощему облачку, ползущему по небосводу и повернулся к малышне у его ног.       Фили усердно трудился над строительством Одинокой Горы. Гора из подсохшей грязи, травы и камешков зловеще кренилась вбок и норовила расползтись в стороны. Фили, пытаясь удержать ее на месте, втыкал палочки и подкладывал камешки и так переживал из-за своего архитектурного детища, что даже начал икать. А младший брат только добавлял угроз!       Кили, по малости лет, еще не способен был слепить из грязи кучу, но рвался доказать свои талант и предрасположенность к творческой деятельности повисая у брата на плече, громко гыкая ему в ухо, отчаянно жестикулируя пухлыми, неловкими ручонками. Фили стоически терпел постороннее вмешательство и едва успевал отпихивать загребущие ручонки тянувшиеся ткнуть Гору в бок.       Торин флегматично смотрел на возню двух карапузов, даром что один другого старше, курил, выпуская в небо закрученные дымные кольца, и думал о скором обеде, соблазнительные запахи которого доносились из кухни.       Вдруг Кили грозно взмычал что-то, поднялся на коленки, бодро прошлепал по грязи и давленой траве к Горе и под негодующий вопль старшего брата бухнул прямо по вершине кулаком. Гора, подсохшая снаружи, была полна еще влажной грязи внутри. Вся эта жижа разлетелась в разные стороны, в лицо Кили, в лицо Фили и на штаны Торина. Кили счастливо хохоча уселся прямо в грязь и яростно зашлепал ладошками, забрызгивая себя с ног до головы. Торин, чья душевная идиллия была разрушена таким жестоким образом, охнул, вскочил, бросив трубку, схватился за голову. Кили задрал головенку и, радостно угукая, принялся размазывать добытое добро по одежде и лицу. Торина аж перекосило, стоило осознать, что перед обедом племянника придется чистить и отмывать, а для этого притащить и нагреть еще воды. Торин поспешно подхватил мальчишку на руки, Кили радостно заболтал ножками, забрызгивая грязью уже и рубашку дяди. Тому оставалось только закатить глаза и стиснуть зубы, призывая для себя терпения и понимания, да побольше.       – Фили! Живо домой! Фи…       Торин обернулся на старшего племянника. Фили все сидел на пятках, выпучив глаза на останки своего творения. Перед глазами его проносились мимолетное величие Горы, минуты кропотливого труда вложенные в этот символ гордости и недюжинного навыка, несомненные будущие восхваления монумента, оплота, поистине несокрушимого, вздымающегося ввысь, выше земель, гор, небес! к самому солнцу! И все это было безвозвратно утеряно, уничтожено, растоптано. Маленькое сердечко сжалось от постигшей его скорби и безысходности, и Фили заревел, громко и отчаянно, уронив руки, запрокинув голову, зарыдал, завыл, стеная и голося во всю силу легких.       Торин бы Аркенстоном поклялся, что даже Девять Призраков, в давние времена, не издавали таких ужасных звуков.       Кили замер, мелко задрожал. Потом изогнулся немыслимо в удерживающих его руках и ошарашенно уставился на рыдающего брата. Незамутненный детский разум не мог осознать, что за страшная трагедия постигла любимого братца. Только что сияло солнце, пели птички, Фили, любимый замечательный Фили так радостно копался в грязи вместе с ним, и вдруг – что случилось? – он плачет. Кили нахмурил лоб, сверля взглядом истекающего слезами и соплями старшого.       Он не понимал очень многих вещей, которые иногда показывала мама или дядя. Не знал гномов, которые приходили в их дом, брали его на руки, говорили ему какую-то ерунду, щипали его за щечки, иногда давали пряник, но такое бывало не часто, да и пряник почти сразу отбирала мама. Вокруг Кили всегда происходила куча всего непонятного и непостижимого. Кое-что Кили очень нравилось, кое-что его пугало, многое просто было скучным и неинтересным и быстро забывалось. Кили пытался говорить о волнующих его проблемах с мамой и дядей, задавал им вопросы, рассказывал о своих переживаниях, мыслях, терзающих его, жаждал их реакции и советов. Но от взрослых не было совершенно никакого толку! Чрезвычайно бесполезный народ, честное слово. У мамы, например, даже еды нормальной не было, картошка да творог да еще суп с морковкой. Поэтому Кили позволял ей забирать пряники. Не ходить же маме голодной. А его потом Фили угостит. Фили. Брат, лучший друг, верная опора. Единственный умный гном в этой семье. Никаких бредней про умываться, надевать башмаки, не прыгать на лестнице и только одну сказку на ночь. Кили доверял ему самые сокровенные тайны и беды, и Фили всегда готов был выслушать его, помочь советом ли, делом ли. Кили всегда во всем его слушался. По глубокому убеждению Кили, это было истинной удачей и высшей справедливостью, что Старший Брат достался именно ему, а не кому-нибудь другому. Даже не дяде и не маме, а ему. Эта мысль всегда делала его очень довольным и счастливым.       И сейчас Кили с ужасом смотрел на завывающего Фили и пытался понять, как такое возможно, что его старший брат так страдает. Значит, случилось нечто дурное, ужасное, неповторимо чудовищное. И если Фили ничего не смог поделать, то Кили и подавно не сможет. Он обречен. Осознав всю бренность своего существования, Кили содрогнулся, сдавленно гукнул и разрыдался.       Торин, нерешительно топтавшийся возле Фили, почувствовал, как Кили тревожно трепыхнулся в его руках и разразился страданием ничуть не меньшим чем брат.       Торин мученически застонал, мысленно вопрошая, как, дракон всех пожри, за считанные мгновения детская возня обернулась массовой истерикой. Смирившись с неизбежным, он перехватил Кили подмышку, окончательно пачкая рубаху, другой рукой схватил в охапку Фили и помчался в дом, громогласно призывая на помощь сестру, Двалина, Махала и самого Эру.       На кухне Дис мирно угощалась пряной сытью и шкварками в компании Балина. Рагу доспевало на печи. Теплый летний день близился к обеденному времени и ничто, казалось бы, не предвещало угроз мирному томлению. Сперва тонкий материнский слух уловил тревожный воющий отзвук из сада. Дис встревожилась на мгновение, но, напомнив себе, что ее сыновья под присмотром бдительного дядьки, успокоилась. Отпила еще ароматного напитка, и вновь ей как будто послышался детский плач. Дис отставила кружку, но прежде чем она успела подняться, задняя дверь грохнула об стену, дом огласился рыданьями и воем, сдавленной руганью и свирепым воплем бешеного медведя:       – ДИС!       Балин крякнул и поперхнулся. Дис поспешно вскочила навстречу Торину, отягченному двумя бьющимися в агонии телами. Дис скептически осмотрела своего младшего сына, измазанного в грязи словно дунадан-разведчик во время шпионской миссии. Затем перевела взгляд на старшего, устало, но упорно подвывающего в разных тональностях. Конечности у детей были на месте, они не истекали кровью, внутренности не пытались покинуть их тела через какие-либо посторонние отверстия, за ними не гнались ни варги, ни орки, ни драконы, ни демоны Древнего Мира, так что Дис облегченно вздохнула и взяла Фили на руки.       Фили прижался к матери, стиснул ее в объятиях и спрятал залитое слезами лицо на ее груди. Дис зашептала ему на ухо невнятные успокоительные глупости, погладила по дрожащей спине, поцеловала в лоб, в ухо, в высунувшийся мокрый нос. Фили влажно хрюкнул, пустил соплю и умиротворенно засопел матери в плечо. Страдание его было тяжким, а объятия мамы теплыми и ласковыми, и он слегка подзабыл что случилось в саду.       Кили же продолжал извиваться в руках Торина, крепко прижимающего к себе племянника, по примеру сестры. Поцелуями он наследников не баловал, а поглаживания по спинке считал глупостью, так что Торин просто притиснул к себе мелкого и суровым взглядом уставился в темноволосую макушку, мысленно повелевая прекратить плакать. Кили проявил всю анархичность своей натуры и проигнорировал негласные требования короля.       Впрочем Фили уже оклемался и теперь недоуменно таращился на ревущего брата. Нахмурился и покачал головой с тем выражением лица, каковое обычно бывает у отцов, наблюдающих за детской дуростью – неизбежным злом взросления.       – Кили. – Сурово рявкнул Фили. – Что ты ревешь?       – Нииву, – мученически простонал Кили сквозь слезы.       – Ты ревешь. Как девчонка ревешь.       – Нииву! – оскорбленно выплюнул Кили, буквально проглатывая слезы, сопли и рвущиеся рыдания.       Фили подозрительно прищурился на брата опухшими зареванными глазами.       – Ревешь, как эльфийская девч…       Конец фразы потонул в грозном ториновом «Фили!», возмущенном материнском ахе, хохоте Балина, втихомолку уминавшего шкварки, и полном муки предательства плаче Кили.       Через полчаса дети и их дядя были успокоены, умыты, некоторые из них вычищены от засохшей грязи, и усажены за стол. В рагу – дурацкой пище взрослых – было полным-полно овощей. Кили скривился было, но брат потыкал его в бок и указал глазами на два пухлых медовых пряника лежавших на блюдце посреди стола. Кили счастливо, но недоверчиво обернулся к брату, и Фили важно кивнул, глубоко вздохнул и смиренно принялся за обед. Кили последовал его примеру, послушно проглатывая ложку за ложкой. Когда мама зачерпывала еще больше овощей, чем в предыдущей ложке, Кили печально вздыхал, тогда Фили протягивал руку и ободряюще сжимал маленькую ладошку.       Торин сидел во главе стола, ухмылялся, да не забывал наворачивать за обе щеки вкусное ароматное рагу.