Breathless

Он сидит неподвижно, внимательно прислушиваясь к своему телу, закрыв глаза. Меня для него сейчас нет. На самом деле здесь вообще никого нет, кроме нас с ним, и мне остается только гадать, где черт носит Сета. Но это очень скучная загадка. Меня больше занимает та, что сидит передо мной… Эй, Ро-о-оман! Приве-ет! Здравствуй, Роман. Что же ты, не слышишь меня? Я же так громко зову тебя в своих мыслях. Я сижу напротив него и пытаюсь докричаться до него взглядом. Мой взгляд скребет его кожу. Но он так глубоко ушел в себя, что не реагирует. Ничего, я здесь просижу столько, сколько будет надо. Глядя на Рейнса, я по привычке провожу языком по зубам, но меня одергивает боль – режущая и мерзкая. Бесит настолько, что отдергиваю взгляд и ищу в сумке бутылочку с лекарством, в который раз пытаясь понять, где я подцепил стоматит. Быстро и нервно брызгаю в рот, затем отшвыриваю это адское зелье в сторону. Во рту теперь еще более отвратно, зато боль уходит. Мое внимание теперь полностью твое, Роман. Он сидит в той же позе, почти не шевелится, едва заметно начинает поводить левым плечом. Зачем – непонятно. Нет, я всё-таки тебя взбешу хотя бы в этот раз! Пересаживаюсь на табуретку и двигаюсь ближе к нему, но всего на метр – такую большую добычу спугнуть нельзя. Роман поднимает голову, продолжая нервно вращать левым плечом. Я почти хохочу про себя, предвкушая триумф, но нет. Рейнс не на меня смотрит, он опять смотрит внутрь себя. Только в этот раз он заметил в себе что-то, что его насторожило. Я почти подпрыгиваю на табуретке от любопытства. Интересно, сколько дырок я мог бы уже проделать в Романе, если бы мои глаза были сверлом от дрели? Эта груда мышц передо мной похожа на айсберг. Не только размером и холодностью, но и тем, что под водой там скрывается в разы больше, чем видят окружающие. Я хочу доглядеться, досверлиться до самой сердцевины айсберга. Роман смотрит влево и чуть вниз – к своему плечу, неуверенно дотрагивается до него правой рукой, ощупывает, точно проверяя его наличие, снова что-то замечает, и я тут же улавливаю его первую за эти двадцать минут эмоцию. Больно? И он сидит здесь все это время вместо того, чтобы пойти к врачу и убедиться, что травма несерьезная. Хотя какое мне дело? Мои глаза жадно пожирают движения его руки и то, как его смуглая кожа едва заметными ямками проминается под пальцами, а потом упруго возвращает прежнюю форму. Эй, Ром. Здесь вообще-то ещё есть я. Я тоже хочу потрогать. Опираясь одной рукой о табуретку у себя между ног, тянусь к его плечу, но ладонь едва успевает задеть тепло в миллиметре от кожи, как Роман отталкивает мою руку и осуждающе смотрит. Рухнув обратно на стул, я разочарованно опускаю плечи. Начинает раздражать. Это я тебя должен бесить, а не наоборот, черт тебя дери! Думаешь, я дам тебе просто так свалить отсюда после того, как хер знает какой раунд проигрываю тебе в «гляделки»? О нашей игре знаю только я, и всё равно ты умудряешься в нее выигрывать… Сжимаю под собой табуретку, и сосуды на руках вздуваются от напряжения, шевелятся, словно канаты под кожей. Он ушел. Вот только Рейнс не знает, что я не отстану. Если бы знал, разве пошел бы в душ? В душе свой дресс-код, так что я нервно срываю с себя толстовку, решив, что этого хватит. В конце концов, я сюда явно не мыться пришел. Кусаю внутреннюю сторону нижней губы от злости. Черт, как я уже хочу смеяться в этой игре последним, громко, чтобы все слышали! Гребаный язык опять режет. Останавливаюсь рядом с его кабинкой – цель обнаружена – и на автомате тут же принимаюсь изучать татуировку на его правой руке. Как всегда. Вот так он меня и ловит, в этот раз тоже. Точнее, в этот раз я его ловлю. Пытаясь сдержать хохот, стою и пялюсь на наконец-то уязвимого, мокрого, голого и от этого злого Рейнса. Он морщит нос и приподнимает верхнюю губу, демонстрируя свой гнев. По айсбергу ползут трещины. А Дин Эмброуз стоит и ржёт! Я смеюсь, глотаю ртом воздух и не могу остановиться, хотя мне опять режет язык. – Роллинса поищи в другой кабинке, – задыхаясь от тихого негодования, рычит Рейнс. – Ты думаешь, я… здесь за ним? – мне, наконец, удается задушить дебильный приступ смеха. – Вы с ним вечно трахаетесь в душе. Будто бы я не знаю. – Он открывает холодную воду, словно пытаясь остудить того себя, который сейчас так и хочет вмазать мне по роже чем-нибудь потяжелее. – Я ему всего лишь спинку тру! – Смеюсь я собственной нелепой лжи. – И поэтому он задолбал орать на весь душ, как ему приятно, и «сильнее и глубже, Дин, пожалуйста»?! – Роман пародирует настолько удачно, что я невольно хлопаю в ладоши. – Ну… ты бы понял, если б знал, насколько хорошо я умею тереть спинку! – как будто защищаясь, вскидываю руки ладонями вперед, но фраза все равно звучит чертовски неоднозначно. Пытаясь превратить скользкий момент в шутку, я улыбаюсь и высовываю язык, попутно замечая, что от движения тот болит еще больше. Роман пробивает меня насквозь тяжелым взглядом, и я почти чувствую широкую дыру у себя в груди. Там совсем не больно, но вдруг так пусто, и я понимаю, что никогда раньше не видел во взгляде самоанца столько усталости. Роман весь словно один бесконечный изнеможенный выдох. Нет, это я тебя довел до такого?... Что за херня, Ром? Да, мне тоже не нравится, что мы снова поднимаем тему Роллинса, но как будто если я перестану его трахать, ты начнешь трахать меня. Наверняка нет, а я согласен лишь на равноценный обмен, вот ничего и не меняется. Ты сам такой же лох, что и я. Роман закрывает глаза, закидывает голову назад и пытается промыть свои густые длинные волосы. Он давно уже повернулся ко мне спиной. Я делаю шаг вперед, и мои оцепеневшие пальцы проходят вниз по мокрой черной стене его волос. Сразу чувствует меня, оборачивается. Вот гад, не дал даже этим насладиться! – Не налюбовался, когда я давал тебе шанс? – иронично бросает он. Его слова звучат почти безобидно, но пара шагов – и я прижат обеими лопатками к кафельной стене в кабинке напротив. Стена еще мокрая и горячая от кого-то, кто мылся тут до меня. Я чувствую в воздухе пар, вдыхаю его и снова внимательно любуюсь причудливым рисунком самоанской татуировки на руке, что с силой сжимает мое горло. Нет, Рейнс, этого мало, чтобы меня вырубить! Слишком слабо, ты же даже не пытаешься надавить сильнее… Смеюсь ему в лицо и все равно приподнимаю голову, чтобы легче было дышать, все равно пытаюсь пальцами разжать его хватку. Рука Романа словно каменная – не душит сильнее, но и разжиматься не собирается, неумолимо перекрывая мне кислород. Его глаза голубые, серые, теперь опять голубые… Да какие же? Свет темнеет, словно перегорела одна из лампочек. У меня кружится голова. Или это так кажется? Я пытаюсь проверить, сделав шаг, и тогда понимаю, что мои ноги висят в воздухе. Роман, ах ты ж сукин сын! Хотя… это даже весело… Я болтаю ногами, улыбаясь спокойному напряжению у него на лице. Сквозь мою шею сочится что-то густое – вниз, вверх, по венам, по артериям, что-то пульсирует о пальцы Романа, стиснувшие мое горло. Конечности немеют, кожу покалывает, я опускаю обе руки и смотрю на голубую-или-серую радужку глаз Романа. Усталость из них льется в меня, и я обещаю себе не закрывать глаза, но через секунду после этого тьма застилает их сама – маленькими звездочками. Привет, Роман! Я правда не хотел говорить о Сете, нет, не хотел! Ты что, ревнуешь?... Так ты ревнуешь! Так вот в чем дело! Темноту прорезает прозрачный бессмысленный дождь. Он похож на желе, капли падают мне на руки и растекаются амебами. Мои ладони скоро все покрываются холодной дождевой жижей, я провожу по ней языком и сразу чувствую, как ранки прекращают противно щипать. Черт! Где он? Я поднимаю глаза от своих рук и тщетно ищу взглядом Романа, но здесь все черное, и только вдалеке я различаю монохромные очертания какого-то сооружения. Бегу туда и останавливаюсь у подножья большой круглой платформы. Детские карусели – лошадки, олени и всякое прочее дерьмо. Пустые. Ходят по кругу под дождем. Ржаво скрежещут их шестеренки – почему-то где-то у меня за спиной. Боюсь обернуться, поднимаю голову вверх, ловлю языком прозрачную желеобразную слизь неправильного дождя, а она вдруг валится сверху ливнем и начинает лезть ко мне в горло, скапливаясь там комками… Отплевываюсь, кашляю, пытаясь открыть глаза, пока не понимаю, что они все это время были открыты. Тьма отступает, давая мне бессмысленную плоскую картинку реальности – пустые кабинки, яркий свет, кафель. Сижу на мокром полу в душе, касаюсь ноющей шеи и тут же сплевываю: хренов Рейнс! Впрочем, сломай он мне шею, мне уже было бы пофигу. Но перед тем, как свалить, длинноволосый додумался до еще кое-чего. С трудом встав, шатаюсь на пути к зеркалу. Высовываю язык и смотрю на белый налет и едва заметное покраснение вокруг ранок. Возвращаюсь в пустую раздевалку за бутылочкой лекарства. Сую палец в рот и щупаю язык. Если бы не стоматит, я бы мог и не заметить, но идиотская болезнь в этот раз помогла. Можно было и понежнее. *** И суток не проходит, а мы снова в очередной раздевалке очередной арены. Сет носится и что-то орет про свой ободок. – Какой, розовый такой? – шучу я. – Да нет, бля! Заткнись! – Сет не ценит моих подколов и ищет ободок дальше уже своими силами. Швыряю сумку на скамью, хочу вынуть лекарство, чтобы прополоскать рот, хотя болячек уже почти не осталось. Вдруг замечаю рядом на столике бутылку со своим лекарством. Я что, сюда уже заходил? Когда я мог его здесь оставить? Пока я размышляю, Роман хватает со столика бутылку и, немного отпив, полощет рот. – Что, мама не учила не целоваться с кем попало, особенно когда они без сознания? – низко и тихо шепчу так, чтобы не слышал никто, кроме него. Пользуюсь тем, что он не может ответить сразу. Роман резко сплевывает в раковину, но в этот раз я прижимаю его к стенке. Не могу же я пропустить такое зрелище! Раскрываю глаза пошире, чтобы лучше запечатлеть его краснеющие щёки. Почти чувствую, как мои зрачки увеличиваются от кайфа. Роман молча смотрит вниз. Айсберг тает. Я рассматриваю его лицо и вижу его как-то совсем иначе, по-новому, будто раньше видел сквозь мутное стекло, которое теперь предусмотрительно убрали. Теперь я вижу его настоящего. – Эй, Роман… - хриплю, всматриваясь в его покрасневшее лицо. – А у тебя что, веснушки?...