Ready to play the game?

В очередной раз включенный диктофон ложится передо мной, и я задаю вопрос, который давно уже меня интересует: - Как вам это сходит с рук, м? Неужели Стрейзанд не замечает, что последние ваши записи длятся меньше часа? Заодно меня интересует, как она умеет выкручиваться из неудобного положения. И я незамедлительно получаю ответ: виртуозно. - Записи бесед с пациентами, - доктор Квинзел недоуменно приподнимает бровь, а глаза смеются по-арлекински, - ведутся, протоколируются и архивируются согласно пункту тридцать один-четыре Устава клиники Аркхэм. Протоколируются, значит. Отлично. Старик не слушает записей, он лишь читает отчеты. Вот что я называю доверием. И тем не менее расслабляться не стоит. Я по-прежнему не называю вслух ни городов, ни имен, говоря о себе, когда она закономерно предполагает, что, проводив мать на кладбище, а отца за решетку, я отправился в приют. - Я там пробыл полгода, прежде чем появились желающие взять меня под свою опеку. Но уже через пару месяцев я вернулся обратно. - Почему? Что-то случилось? - Локальный апокалипсис, - провожу над столом руками с видом бывалого фокусника и, чуть помолчав, продолжаю: - Это была немолодая чета, владельцы зоомагазина, они жили прямо над ним, на втором этаже. Приучали меня заботиться о животных, а сами то и дело повторяли: «Если ты останешься у нас, доверим тебе ключ». Это «если» давало мне повод усомниться: достаточно ли эти люди ответственны для того, чтобы обучать ответственности меня? В конце концов я стащил у хозяина ключ от магазина, забрался в помещение поздно вечером и открыл разом все клетки и разбил аквариумы. О, что тут началось!.. Кошки пожирают полудохлых рыбок, хомяки, белые крысы и мыши спасаются бегством, ужи расползаются по щелям, канарейки бьются о стекла... Довольный результатом, я ушел спать. А на следующее утро опекуны уже названивали социальному работнику, чтобы отослать меня назад в «питомник». Доктор Квинзел не без любопытства отмечает, что от моего рассказа так и веет комплексом бога (1). Я только пожимаю плечами: на то я и мегаломаньяк (2). - Но вы почувствовали себя счастливым, разрушив чужую жизнь? - не отступает та. - Да бросьте вы, - отмахиваюсь. - Магазин был застрахован. - Я не о хозяевах. Я о животных, погибших по вашей воле. - Был ли я счастлив? О, да. Но еще счастливее я был, когда с моей подачи погиб человек. Она смотрит на меня выжидающе, и я продолжаю: - Еще через год меня забрала из приюта семейная пара. Она - врач, он - школьный учитель. Незадолго до этого их собственный сын, мой ровесник, попал под грузовик, и они надеялись, что мое присутствие в доме поможет им смириться с утратой. Вопреки моим ожиданиям женщина оказалась очень сдержанной, сухой, а вот ее супруг - напротив, готов был заниматься со мной сутки напролет, играть во что угодно, осыпать подарками, исполнять любые желания - он даже достал билеты на шоу Зибо и свозил меня в столицу штата. Я у них не меньше года прожил, прежде чем заподозрил неладное: слишком уж «по-мамски» мой опекун целовал меня в щечку перед сном, поглаживал по руке, «случайно» прикасался, подтыкая одеяло, слишком уж настойчиво предлагал посидеть у него на коленях, «пока никто не видит». Наконец он меня уговорил. Я сел - и сразу догадался, что это за предмет упирается мне в зад. Тут-то мне и стало ясно, ради чего он со мной всё это время нянчился. Вздыхаю с притворной грустью, как будто и впрямь сочувствую бедняге, который не знал, во что ввязывается. - И что же с ним произошло? - Арлекин щурится в предвкушении финала. - Я сделал вид, что не понимаю намеков, и всячески недоумевал, когда он просил меня держать это в секрете, заставляя его как следует понервничать. Однажды я просто уселся к нему на колени без спросу в присутствии его жены - заодно и проверил, встанет ли она на мою сторону. К ее чести надо признать, в отличие от моей родной матери, она была совсем не дура и немедленно подала на развод. Мой добрый опекун не стал дожидаться, когда к нему нагрянут ее адвокаты, а его карьера полетит в тартарары. Он просто заперся в своей машине и, предварительно заткнув выхлопную трубу, завел двигатель. - Что ж, - вторя мне, вздыхает доктор Квинзел, - смолчать она, конечно, не смолчала, но и жить с вами под одной крышей не захотела. Я развожу руками. - Очевидно, отец скучал по сыну гораздо больше, чем она. Я даже уверен, что они взяли меня в дом по его инициативе. Ей приемный ребенок был не нужен. - Зачем же вы так с ним поступили? - Он был так жалок, когда обнимал меня, изнывая от желания и стыда. Одним словом - трус. Смотреть тошно. Арлекин тянется к диктофону, чтобы его отключить. - То есть он заслужил бы твое одобрение, если бы делал, что хотел, ничуть не стесняясь? Как мистер Саймон Легри, например. - Он заслужил бы мою ненависть, - наклоняюсь вперед. - А знаешь, кого я ненавижу, Харли? Того, кто сильнее меня. Перед кем я вынужден признать свою беспомощность. Она так же наклоняется мне навстречу. - Ты ненавидишь Бэтмена? - Что? - моргаю от неожиданности. - Нет, - смеюсь. - Нет-нет, нисколько. - Есть ли вообще кто-нибудь, кого ты ненавидишь? - Нет. Сейчас уже нет. - Но были. - Конечно. Джек Джозеф Нэпьер-старший, мой отец. - Кто еще? - Больше никого. - Если то, что ты испытываешь к Бэтмену, не ненависть, то что же? - Я уже говорил: он партнер по игре. Он мне как младший брат. Я уважаю его силу, но что касается ума... Ему не хватает искушенности. В свою очередь я интересуюсь: есть ли кто-то, кого ненавидит Харлин Квинзел? - Уже нет, - улыбается та. - Святоша приказал долго жить, - подмигиваю. Арлекин подмигивает в ответ и отклоняется к спинке стула. Доктор Квинзел, строго поджав губы, включает диктофон. - В вашей речи так много библейских цитат и аллюзий, что я бы сказала: вы воспитывались в религиозной семье. - Я родился в семье атеиста, - начинаю издалека, - затем угодил к католикам, затем к агностикам, а затем - к священнику методистской церкви в сельском захолустье. - Должно быть, ваши приемные родители старались обратить вас в свою веру. - Последний особенно старался. - Неудивительно, - фыркает Арлекин. - Меня и еще двоих приемных детей постарше, - продолжаю, - сына наркоманов и дочь проститутки, лишенной родительских прав. Он верил, что суровая дисциплина и тяжелый физический труд даже самого отъявленного грешника превращают в ангела. Но от чего я действительно страдал, переехав к преподобному, так это от отсутствия телевизора. «Дьявольскому ящику» в этом доме было не место, да и в любом случае воскресных утренних шоу я бы не увидел, потому что должен был регулярно посещать церковь вместе с новоприобретенными братцем и сестрицей. Доктор Квинзел сочувственно качает головой. - Как же вы обходились без шоу Зибо? - О, не спрашивайте, это была настоящая пытка. Но я приспособился: звонил своему бывшему соседу по парте, и он пересказывал мне новые шутки - до тех пор, пока не начались повторы передач, а потом шоу и вовсе сняли с эфира. В конце концов мой приятель по телефону сообщил мне, что знаменитый комик Иосиф Кершлаг, известный как Зибо, лежит в центральном госпитале Майами с повторным инсультом. Ловлю себя на том, что меня так и тянет снова наклониться вперед над столом и судорожно вцепиться в колени - в точности как двадцать лет назад после разговора с Чаком. - Вы, без сомнения, очень болезненно восприняли эту новость, - констатирует доктор Квинзел, легко считав мое напряжение. Я согласно киваю. Тогда я сидел у телефона и размышлял, как бы так половчее раскрутить братца, который к тому времени уже водил машину, отвезти меня вместо методистского летнего лагеря в другой штат. Тогда же я и открыл для себя всю прелесть шантажа. Стоило мне только намекнуть Джошу, что я в курсе его проделок с сестрицей Молли, как он тотчас просек, чем ему это обернется, и как миленький поехал со мной туда, куда я ему указал. Зная, чем обернется мне ситуация, когда охрана не видит моих рук на столе, складываю ладони перед собой острым треугольником, как это иной раз делает моя собеседница. Я говорю, что в детстве часто бывал в больнице, где работала моя мать. Бывал там и с преподобным, который по долгу службы ходил раздавать последние напутствия умирающим. Я видел всех этих людей, прикованных к койкам, опутанных катетерами, истыканных капельницами, пристегнутых к аппаратам жизнеобеспечения... Их вид давно уже меня не шокировал. Но Зибо... Его-то я помнил другим. Полным энергии, хохочущим, беззаботным... бессмертным. - И вот, - широко развожу руки по столу, - мне открывается истина. Нужно было двое с половиной суток трястись в раздолбанном подержанном автомобиле с самым гнусным шофером из всех, с кем мне когда-либо доводилось ездить. Нужно было добраться до этого госпиталя в первом часу ночи и умолять дежурную, чтобы она позволила мне хоть разок на него взглянуть, сказать ему хоть слово. Нужно было даже всплакнуть напоказ, чтобы наконец получить доступ в палату и узреть... абсолютно лысого, усохшего, убогого старика, лежащего в глубокой коме... Я сказал медсестре, что, хотя он и иудей, я хочу за него помолиться, и она вышла, чтобы мне не мешать. Я встал на колени у койки... Смотрел на него и думал: ты бы мог прожить дольше, если бы не курил так много и не заботился так мало о тех, кто все еще может в тебе нуждаться. Ты уничтожил единственное, что имело для меня значение. Ты убил моего Зибо. Вот что ты натворил, старый хрен. И тебе это не пройдет даром. Перевожу взгляд на видеокамеру, закрепленную над дверью в комнате. В палате у Иосифа Кершлага была установлена такая же, но в тот момент меня не интересовало, хорошо ли следят за безопасностью респектабельных пациентов в одной из лучших больниц штата. - Я просто выдернул ему капельницу и положил рядом... Этого оказалось достаточно, чтобы его не стало к утру. Харлин Квинзел с меня глаз не сводит. - Ваше первое - непосредственное - убийство... Я киваю, соглашаясь с очевидным. - Что вы почувствовали, совершив его? Облегчение?.. Удовлетворение?.. - Да, после того как он разозлил меня, я был вполне удовлетворен. - Выходит, ваша жена, потерявшая красоту, была вам дорога по-прежнему, тогда как любимый комик, утратив привычный для вас образ, вызвал в вас гнев и желание отомстить, - делает доктор Квинзел вывод, с которым я также не могу не согласиться. - Он был для меня единственным авторитетом, - поясняю. - Гораздо большим, чем все мои отцы вместе взятые. Это от них можно было ждать любой подлости, но Зибо не мог меня подвести. Я к этому был не готов. Склонив голову набок, прищуриваюсь с подозрением. - А что это вы повадились интересоваться моими чувствами, м? - Меня интересуете вы как человек, мистер Джей, - отвечает она просто. - Со всеми вашими чувствами и переживаниями. Пристально смотрю ей в лицо. Недоверчиво хмыкаю. - Знаете, а это приятно. - Знаю, - легкая улыбка в уголках губ и теплые искорки в глазах, - что вы видите, когда человек говорит вам правду. - Вы мне определенно не лжете, - довольный, широко улыбаюсь. Она предполагает, что именно после смерти Зибо я полностью утратил веру в авторитеты, разочаровавшись в существовании тех, кто совершенен и непогрешим, кто никогда не ошибается и всегда придет на выручку. Я подтверждаю, что это так, и напоминаю: - Вторая заповедь. - Не сотвори себе кумира, - подхватывает доктор Квинзел. - Но почему, как по-вашему? - По-моему, это плохо заканчивается. В качестве примера я привожу Харви Дента: Готэму еще далеко не всё о нем известно. Разумеется, обладая достаточной властью и ловкостью, шило в мешке можно прятать долго, но не бесконечно. Когда-нибудь оно даст о себе знать, и скорее всего - в самый неподходящий момент. - Неизбежность разочарования, - кивает она. - Но есть и еще кое-что. Веруя в благородного спасителя вроде Бэтмена, люди ожидают что уж им-то, каждому, он, - указывает на потолок, - точно придет на помощь, что бы ни случилось. И не учатся защищать себя сами. - Овцы, - развожу руками. - Если большинство способно озвереть, то эти, как ни учи, не меняются. - Значит, вы считаете себя учителем овец? - Я недобрый пастырь, - усмехаюсь. - Ваш первый опыт был крайне неудачен, - констатирует она и не ошибается. - Как и многие последующие, - досадливо морщусь, припоминая паром с горожанами. Я всегда знал: хочешь достать человека - найди его больное место и надави посильнее. Хочешь понравиться - найди больное место и погладь. С Харлин Квинзел мы отлично спелись, сошлись по многим вопросам, еще чуть-чуть - и она примет мою сторону. Теперь самое время... нет, даже не соврать - просто уклониться от ответа, чтобы, выйдя на больную для нее тему, ненароком не обратить ее против себя. Но удивительным образом в случае с ней я не желаю недомолвок. И дело не только в том, что она мне нравится. Раз уж я сделал на нее ставку, я должен проверить: либо она со мной на все сто процентов, либо она мне не помощница. Она с заинтересованным видом придвигает ко мне диктофон, но я кошусь на него неодобрительно, и ее палец скользит по кнопке записи. - Молли, - говорю я, удостоверившись, что запись прервана. - Моя приемная сестра. Унылая девица, какой я в жизни не встречал. Она и вправду была как бледная моль. Как сонная муха. Что бы ни делала, она все время как будто спала. Спала даже тогда, когда Джош, старший брат, лапал ее на кухне... а потом в гараже... а потом, спустя еще пару лет, трахал ее в своем пикапе, воображая, что никто их не видит. Выражение лица доктора Квинзел не меняется, и я продолжаю: - Мне довелось наблюдать, как она проснулась, лишь однажды. Когда заподозрила неладное. У нее щеки разгорелись, в глазах появился такой лихорадочный блеск... Я впервые заметил, как она красива... Брат тогда уехал на поиски работы в Провиденс, преподобный Колтрейн был на христианской конференции в Бинтауне, и я мог свободно воспользоваться пикапом, чтобы отвезти ее в Фолл-Риверс, в город по соседству, где нас, жителей Дармута, никто не знал. Когда мы были уже на месте, она заявила, что из машины не выйдет. А когда я попытался убедить ее, что в тесте на беременность нет ничего постыдного, закатила истерику. Так что я сам пошел в аптеку и купил ей эти полоски, а потом отвел в придорожное кафе, где она могла воспользоваться туалетом. По всей видимости, результат ее удовлетворил, и на обратном пути она вновь заснула... И вот, чтобы как-то ее растормошить, я говорю: сходила бы ты к доктору, Молли, а то знаешь, эти штуки бывают ненадежными. А она мне: «Нет, всё в порядке, я уверена». Я спрашиваю, уверена ли она, что всё будет в порядке через пару-тройку месяцев, когда Джош вернется с Род-Айленда и снова примется за свое. Она в ответ только плечами пожимает, как будто не понимает, какое это имеет к ней отношение... Тогда я сворачиваю с трассы в перелесок, объясняя это тем, что хочу сократить дорогу. Хочу поскорее добраться домой и запереться у себя в комнате, чтобы избавиться от ее общества, потому что такие, как она, меня ужасно утомляют. Ей бы следовало промолчать, но вместо этого она возьми и брякни: «Извини, я не должна была тебя в это впутывать». На полном серьезе, безо всякой иронии, с выражением искренней, глубочайшей вины на лице... Прерываюсь, чтобы сделать вдох. И удостовериться, что до конца протолкнуть воздух в легкие мне стоит определенных усилий, даже когда я отталкиваюсь от стола и сажусь прямо. - У меня при себе был армейский нож. Такой же, как у Джека Нэпьера-старшего. Он обещал мне его отдать, когда я подрасту, но проиграл в карты. Это было обидно, вот я и приобрел себе похожий, как только у меня завелись свои деньги. Недешевая вещь, надо признаться, но я решил, что могу себе это позволить... Харлин Квинзел сплетает пальцы, терпеливо сложив руки на столе. - Я хотел, чтобы она проснулась, Харли. Прозрела наконец. Она же мне не открыла никакого секрета, признавшись в том, что происходит у нее с Джошем. Я давно за ними наблюдал, и у меня сложилось впечатление, что такое положение вещей их обоих устраивает. Главное, чтобы Колтрейн продолжал пребывать в счастливом неведении, теша свое самолюбие. Мне ничего не стоило отбить у братца всякую охоту лазить к ней под юбку. Но я не собирался этого делать, потому что знал: отвадишь одного - появится другой, а за ним и третий желающий над ней поиздеваться, и так до тех пор, пока кто-нибудь из них ее не прикончит. Снова наклоняюсь вперед. - Вот почему я тогда свернул в самые сосны, чтобы с дороги нас не было видно, и дал ей в руки нож. Хочешь пустить свою жизнь на самотек, говорю, спи дальше. В противном случае тебе придется усвоить одну незамысловатую истину: ситуация не изменится без твоего непосредственного участия. Так что в следующий раз, когда кто-то вознамерится тебя отыметь, возьми эту штуку и засади ему в бедро, а потом проверни разок для надежности, эффект я тебе гарантирую. И чтобы не быть голословным, кладу руку ей на колено. Начинаю поглаживать... Вижу, как брови Харлин Квинзел удивленно приподнимаются, но не прерываюсь. - Она роняет нож на пол. Я его подбираю, очень терпеливо, снова вкладываю ей в ладонь, сжимаю ее пальцы покрепче, придвигаюсь ближе. Я говорю: давай, Молли, покажи мне, на что ты способна, чтобы впредь никто не посмел прикоснуться к тебе безнаказанно... Но она обмякла, как тряпичная кукла. Я ее спрашиваю: что тебя останавливает? Боишься причинить мне боль? Или обнаружить, что все это время ты только и делала что притворялась беспомощной овцой, просто потому что тебе так жилось легче?.. И вот тогда - аллилуйя! - до нее наконец доходит, что я не шучу. Что еще немного, и я ее изнасилую прямо здесь, в этом драндулете, если она ничего не предпримет. И знаешь что? Я чуть было из водительской двери не вылетел - с такой силой она меня отпихнула. Нож бросила на приборную доску, выскочила из машины и пустилась наутек. Ладно, думаю, уже неплохо. Посидел еще минут пять-семь... И только развернулся в сторону дома, смотрю - идет обратно. Мне, мол, страшно в лесу на закате одной. Вздох, полный досады, которую я даже сейчас, спустя столько лет, не могу - да и не пытаюсь - скрыть. - Надеюсь, ты понимаешь, что было дальше. - Разумеется, - отвечает ровным тоном и, немного помолчав, спрашивает, чем закончилась эта история. - Я привез ее домой, - говорю со скучающим видом, откинувшись на спинку стула и закинув за нее руку. - И она мне ни слова не сказала. Как и преподобному. Как и братцу, когда тот наконец вернулся, как я и предполагал, несолоно хлебавши. Вот только вскоре после своего возвращения он меня зажал в углу в гараже и спрашивает: «Что тут между вами произошло? Я ее и пальцем тронуть не успел, а она - в рев. Что ты с ней сделал, твою мать?» Я ему всё рассказал, умоляя, чтобы он не передавал мои слова Колтрейну. Он, разумеется, тут же побежал докладывать - на что я и рассчитывал. Естественно, преподобный захотел узнать, для чего меня с сестрой понесло в Фолл-Риверс, и я ему поведал о причинах как на духу. Тогда он вызвал к себе всех троих и поинтересовался: что из всего услышанного - правда? Я сказал: всё без исключения. Джош сказал: всё, кроме того, что Молли могла от него забеременеть. Ну а та ничего не сказала, только слезы ручьем лила. В конце концов Колтрейн отправил ее в женскую христианскую общину от греха подальше, а нас с братцем - в бригаду по уборке строительного мусора. Харлин Квинзел кривит уголок рта, как будто только что проглотила что-то очень горькое. - Сработались вы с ним в бригаде? - Нет... Джош никогда не проявлял тяги к физической работе, он быстро удрал. - А ты? - Смотрит на меня в упор. - Это же не только стены разрушать, но и мусор выносить надо. - Знаешь, как говорят: любишь кататься - люби и санки возить. - Что ж... Она лишь на секунду поджимает губы, но я вижу, как тяжело ей сдерживаться. - Как по-твоему, отличается ли твоя сестренка Молли, которая позволяла себя трахать, чтобы ее не обижали еще сильнее, от твоей жены Мелроуз, которая решала свои проблемы примерно тем же путем? - О, как небо и земля! - оживляюсь. - Их даже сравнивать странно. Мел всегда была хозяйкой сама себе, а Молли только следовала тому, что другие скажут или задумают с ней сотворить, и не барахталась. Она кивает. - Судя по тому, что ты рассказывал о Мелроуз, она тоже не очень-то напрягалась... Но действительно следовала в первую очередь своим желаниям без оглядки на то, куда они могут завести. Очевидно, что она росла совсем в других условиях. А требовать того же от Молли - все равно что ожидать от рыбки из разбившегося аквариума, что она мгновенно эволюционирует до лягушки и ускачет, пока ее не сожрали. С этими словами доктор Квинзел берет со стола диктофон, включает его. - Спасибо, что были со мной откровенны, мистер Джей, - и вызывает охрану. - Всего хорошего. ---------- (1) Комплекс бога (теомания) представляет собой совокупность различных характерологических и поведенческих проявлений, таких как: значительно завышенная самооценка, непомерная гордыня, вплоть до мании величия, склонность к отчуждённости, дистанцирование от других членов сообщества, наделение излишней значимостью информации о себе, стремление вершить судьбы, окутать свою жизнь непроницаемым покровом тайны и секретности, стремление к безусловному доминированию над людьми и т.п. (2) Человек, страдающий манией величия.