Во время чумы

Дверь закрылась, и Жан привалился к ней спиной, тяжело переводя дыхание. Даже в сумраке лаборатории были заметны бледность и лихорадочный блеск глаз. Влажные от пота волосы потемнели и прилипли ко лбу, руки дрожали: отлучки в город выматывали Жана. Микаса видела, что его силы таяли с каждым часом. Совсем скоро должен был настать день, когда Жан не сможет выйти за дверь их маленького убежища. Кому-то другому придется доставать еду и приносить новости из внешнего мира. — Митрасс закрыли, — хрипло произнес Жан. Оторвавшись от стены, он сделал два шага вглубь комнаты и рухнул на стул. Плечи подрагивали: Жана бил озноб. Наверное, стоило укрыть его одеялом или принести воды, но Микаса не могла заставить себя сдвинуться с места. Ханджи подняла голову от пробирок: — Закрыли? Там тоже чума? — Нет… — Слова звучали все тише и тише. Жан сидел, сгорбившись, безвольно уронив руки между колен; казалось, еще немного — и он свалится на пол. — Нет, они надеются спастись. Там пока нет больных, и король думает, что изоляция их убережет. Ханджи презрительно фыркнула. Закупорив склянку, она выпрямилась и стянула марлевую повязку, закрывавшую нос и рот. — Каранез тоже пытались спасти, и что в итоге? — Ханджи поправила очки запястьем и вздохнула. — Стены помогают против титанов, но не против эпидемии. Заразу разносят крысы, а крысы в Митрасс доберутся без труда, им же не надо показывать документы королевской полиции. Думаю, они уже там, и вспышка болезни в столице — вопрос времени… Впрочем, не будем об этом. Микаса! Микаса обернулась: Ханджи протягивала ей пробирку с мутной жидкостью. — Отнеси это вниз, убери в холодильник, — распоряжалась Ханджи, и призрак чумы отступал перед ее деловитостью. — Будь осторожна, не урони. Погоди-ка, почему ты без перчаток? Ты с ума сошла, надень немедленно. Так вот, эту — в холодильник, а ту, которая под номером двадцать восемь, наоборот, принеси. Посмотрим, что у нас получилось… В коридоре было совсем темно. Они экономили газ, стараясь растянуть скудные запасы. После заката освещалась только лаборатория, где Ханджи пропадала круглыми сутками, выводя вакцину от чумы, да подвал — там стояли холодильники, и туда приходилось все время бегать, убирая одни образцы с чумной палочкой и вытаскивая другие. Осторожно придерживая колбу обеими руками, Микаса медленно двигалась вперед, мыском ощупывая пол. Здание было старым, доски иногда вспучивались от сырости. Два дня назад Микаса чуть не упала, споткнувшись о вздувшийся за ночь бугор. Дверь, ведущая в ванную комнату, приоткрылась. В проеме белело лицо Моблита, едва освещенное слабым газовым фонарем, который он держал в руке. — Все хорошо? — Он перешагнул через порог, провожая Микасу тревожным взглядом. — Ты устала? Я могу тебя сменить. И вообще, вам пора заканчивать — я нагрел воду, как бы не остыла. Ханджи заставляла их принимать ванну каждый день. Частое мытье должно было хоть немного сдержать заразу, кроме того, так можно было осмотреть свое тело. Каждый день Микаса снимала одежду и содрогалась от ужаса при мысли, что увидит шишки, набухшие в паху или под мышками — и каждый день сдерживала облегченный вздох. Пока что чума обходила ее стороной. Набирал и кипятил воду Моблит. Вместе с Сашей он вел их нехитрое хозяйство: они готовили, стирали одежду, чинили рассыпавшуюся мебель и затыкали дыры в прохудившейся кровле. Выносили мертвых и сжигали зачумленные вещи тоже они. Три с половиной недели назад умер Конни. Саша не плакала. — Микаса, — позвал Моблит и поднял руку, как будто хотел погладить ее по голове. Инстинкт заставил Микасу дернуться в сторону. — Все хорошо, — откликнулась она. — Я иду вниз. Жан вернулся. Говорит, Митрасс закрыли. Моблит рассеянно кивнул: новость не произвела на него впечатления. Его мир, так же как и мир Микасы, вот уже три месяца был ограничен Каранезом и стенами этого дома. Мирта превратилась в бесконечно далекий мираж и едва ли могла вызвать искренний интерес. — Ладно, раз Жан вернулся, пойду скажу ему, что ванна готова. Или хочешь, я провожу тебя? Или возьми фонарь, одна из нижних ступеней рассохлась. Микаса крепко сжала колбу правой рукой, левой взяла фонарь. Ей хотелось побыть одной. Рассохлась третья ступенька снизу. Микаса, которая помогала Ханджи с опытами и чаще прочих спускалась в подвал, давно обратила на нее внимание, но все забывала попросить Моблита выправить настил. Хорошо, что он обнаружил это сам. Микаса поставила фонарь у дверей и вошла. Два низких широких холодильника занимали почти всю дальнюю стену. В один Саша складывала мясо и молоко, которые Жан доставал в городе. В последнее время редко удавалось что-то раздобыть, и полки пустовали. Во втором холодильнике Ханджи держала пробы и штаммы. Открыв дверцу, Микаса пробежалась взглядом по пронумерованным пробиркам. Номера с первого по шестой были глупой забавой, экспериментами на досуге — Ханджи сумела раздобыть образцы тканей, когда хоронили первую жертву чумы. Впрочем, тогда они еще не знали, что это чума. Никто в Каранезе не сомневался, что королевские медики Митры вот-вот справятся с заразой, и Ханджи с улыбкой говорила, что всего лишь тряхнет стариной, вспоминая вирусологию. Пробирка номер семь была помечена красными чернилами. Ханджи сумела выделить чумную палочку. Номера с восьмого по девятнадцатый стояли особняком. Ханджи исследовала бактерию. Ставила опыты над гноем из прорвавшихся бубон и над кровавой мокротой, которую отхаркивали умирающие. Заставляла Жана приносить волосы, кровь, мочу, и только сам Жан знал, чего ему стоило выполнять ее указания. Номер двадцатый опять удостоился красной метки. Ханджи нашла чумную палочку в крови жившей в подвале крысы. Начиная с двадцать первой пробирки они искали вакцину. Микаса нашла свободное место, аккуратно поставила на полку склянку — эта была помечена цифрой тридцать четыре — и взяла двадцать восьмую пробирку. В этот вариант Ханджи почему-то верила больше всего. Когда Микаса вернулась в лабораторию, Ханджи уже осталась одна. Она сидела, тяжело упираясь локтями в стол, и неотрывно смотрела на пустовавший теперь стул. Ее взгляд ощупывал деревянную спинку и истершуюся ткань обивки, а губы беззвучно шевелились, словно Ханджи продолжала давний разговор. Против воли Микаса прислушалась, и до нее долетели невнятные обрывки фраз. — В конце концов… Нужно было, что поделать… Если бы мы… Я думала… Прости… — Она вздрогнула и осеклась, заметив Микасу. — Ох, ты меня напугала! Давно ты тут? Отрицательно качнув головой, Микаса подошла к столу и поставила пробирку. Стул казался нахохлившейся птицей, которая сердито следила за ней со своего насеста. В душе шевельнулось глупое чувство вины, как будто Микаса и в самом деле помешала какому-то важному разговору. Ханджи кашлянула в кулак, тряхнула волосами. — Встретилась с Жаном в коридоре? — поинтересовалась она, вытаскивая чистое стекло для опытов. — Нет. — Хорошо, — кивнула Ханджи. Она настраивала микроскоп и прилаживала лампу так, чтобы свет падал под нужным углом. Поколебавшись, Микаса протянула фонарь: тот сейчас был нужнее в лаборатории. — Хорошо. Просто отлично. Микаса сморгнула. Отлично, что она не встретила Жана? Или Ханджи говорит об опытах? А впрочем, какая разница. — Я видела Моблита. Вода готова. — Иди, — махнула рукой Ханджи. — Я еще повожусь тут немного. Спорить было бессмысленно. Моблит, наверное, попробовал бы, но не Микаса. Она просто послушалась старшего офицера. В дверях она обернулась. Ханджи, ссутулившись над микроскопом, вновь смотрела на потрепанный старый стул. В глазах ее Микаса прочитала отчаяние. По ванной комнате растекалось влажное тепло. Четыре ведра с горячей водой стояли у стены, еще шесть, пустых — громоздились в углу. Микаса наполнила ванну, сунула палец в воду. Та успела немного остыть, но это было нестрашно. В конце концов, Ханджи никогда не говорила, что мыться обязательно нужно кипятком. Глубоко вздохнув, Микаса начала снимать одежду, приступая к пугающему до дрожи ежевечернему ритуалу. Бубоны поначалу не болели, их появление часто становилось неожиданностью. Аномалия, с которой прежде не сталкивались. Утром — ничего, а вечером под мышками наливались шишки, первые признаки чумы. Ханджи была уверена, что первые несколько дней человек незаразен — до тех пор, пока бубоны не прорывались или не начинался кашель. Наконец нижнее белье легло на деревянный ящик, служивший тумбой, и Микаса медленно провела ладонями по своему обнаженному телу. Ощупала подмышки, грудь, живот: кожа была гладкой и чистой. Микаса спустилась ниже, осмотрела внутреннюю сторону бедер и наконец перевела дух. Она забралась в ванну и, подтянув ноги к груди, уткнулась лбом в колени. Усталость брала свое, и Микаса задремала. Проснулась она, когда вода стала совсем холодной. Теперь предстояло самое неприятное: вылезти, одеться и пробраться в спальню, не споткнувшись по дороге о вспученный пол. Если бы у нее был фонарь и она шла, защищенная мутным желтоватым кругом, наверное, Микаса ничего бы не заметила. Но она пробиралась на ощупь, в кромешной тьме, и потому полоска света, выбивавшая из-под двери кладовки, оказалась нестерпимо яркой. И вместе со светом из кладовки вырывались звуки — глухие, хриплые, болезненные. Кто-то кашлял. Микаса застыла, пытаясь справиться с головокружением. Она не хотела заходить в кладовку; не хотела знать, кого чума выбрала своей новой жертвой, кого следующим вынесут из дома и, будто мешок с тряпьем, швырнут на тележку-труповозку. Рука сама собой толкнула неплотно прикрытую дверь. В кладовке, зажав рот ладонью, стоял Жан, и его тело мучительно содрогалось в новых приступах кашля. Микаса до боли в пальцах стиснула косяк. Это не чума, уговаривала она себя. Конечно, не чума. Жан простыл, шутка ли, каждый день много часов ходить по улицам. Это простуда. Из груди вырвался слишком громкий вздох, и Жан поднял голову, встречаясь с ней взглядом. — Микаса... — улыбнулся он сухими побелевшими губами. — Держалась бы ты от меня подальше. Не чувствуя ног, Микаса метнулась к нему, плечом сбивая с полок банки консервов. Схватилась за край рубахи, рванула вверх. Жан покорно поднял руки, позволяя себя раздеть. Опухоль под мышкой наливалась гноем, мягкие уродливые шишечки цепочкой спускались к поясу. Жан был болен уже несколько дней. Был болен — и молчал, терпел, ходил в город за едой. Микаса отшатнулась, рубашка вывалилась из враз ослабевших рук. — Правильно, — прошептал Жан и, нагнувшись, поднял одежду. По лицу скользнула гримаса боли. — Ты уходи, уходи. Видишь, кашель начался, значит, я теперь заразный. Микаса знала: они почти ровесники, Жан старше ее всего на несколько недель. До его шестнадцатилетия оставалось четыре месяца, но сейчас ей почудилось, что он — глубокий, измученный жизнью старик. Жан прижимал к груди рубашку, прикрывая чумные опухоли, и смотрел на Микасу мягко и нежно. И она вдруг вспомнила, что точно так же он смотрел на нее, когда впервые увидел в тренировочном лагере. Что все эти годы он любил ее, мечтал о ней, хотел поцеловать... А теперь у него чума, и он никогда даже не обнимет Микасу. Наверное, нужно было что-то сказать, но она повернулась и вышла. Ее трясло, кровь стучала в висках. Микаса бросилась бежать и тут же споткнулась о вздыбленную половицу; упала, ссаживая в кровь ладони. Слова! Кому нужны слова? Что они могут изменить? Она заставила себя подняться, отряхнула юбку. Следующий шаг Микаса сделала аккуратно, следя за тем, чтобы не поднимать лишнего шума. К спальне она подходила на цыпочках: Саша наверняка уже спала. Микаса проскользнула в комнату, и в этот момент выдержка покинула ее. Ручка тяжелой дубовой двери выскользнула из пальцев, за спиной громыхнуло. Саша вздрогнула и приподнялась на локте. — Ах, это ты, — пробормотала она с облегчением, разглядев Микасу. — Ты так долго, я начала волноваться. Иди сюда, давай спать. Откинув одеяло, Саша подвинулась к стене. Они делили одну кровать с тех пор, как соседнюю койку унесли на второй этаж, в импровизированный лазарет — на ней умирала Камилла, девушка из отряда Ханджи. Потом Моблит порубил кровать на дрова и спалил в маленьком внутреннем дворике. Это был первый день зимы, и все остальные выжившие стояли вокруг кострища и грели озябшие руки. «Все в порядке, — сказала тогда Саша. — Камилле теперь все равно». Микаса медленно потянула шарф, стаскивая его с шеи, но с места не сдвинулась. — Митрасс закрыли, — зачем-то сказала она. — Давно пора, — одобрительно кивнула Саша. — Хорошо, что командор Эрвин там застрял. Может, хотя бы он уцелеет. Не пойму, чего они тянули так долго. Надо было закрывать столицу сразу после первой вспышки в Молдинге. Молдинг был маленьким городом в северном округе Розы. Именно там умер первый человек. Шарф аккуратно лег на спинку стула, кофта и юбка комом упали на пол. Микаса в одном белье забралась в постель. Положила голову на сгиб Сашиного локтя, зажмурившись, уткнулась лицом в грудь. Лоб уперся в острые, выпирающие ключицы — как и все они, Саша сильно похудела за эти месяцы. И все же именно она, девочка, которая когда-то воровала картошку с общей кухни, ни разу не жаловалась на голод и скудный паек. Микаса не могла найти объяснение этой странности. — Жан… Он… Чуткие пальцы пробежались по затылку. Саша погладила ее по волосам, обняла чуть крепче. Теперь Микаса чувствовала теплое дыхание у себя на лице. — Болен? — закончила за нее Саша. — Что поделать. Он слишком много ходил по чумному городу. Нельзя жить в центре эпидемии и не заразиться. Мы все рано или поздно заболеем и умрем. Откуда-то потянуло сквозняком. Микасе захотелось вылезти и снова укутаться в шарф, хотя в последнее время даже он почти не грел. Где-то сейчас Эрен… — Главное, остальные в безопасности, — сказала Саша, словно прочитав ее мысли. Остальные были за стенами. Пожалуй, за стенами сейчас в самом деле было безопаснее, чем в зачумленном городе. Каранез закрыли три месяца назад. Тогда город был еще здоров, и заразу надеялись удержать за его пределами. Последними, кто вышел из Каранеза, стал отряд разведчиков — два месяца и три недели назад капрал Ривай повел своих людей к Марии. Дыру в Шиганшине заделали за пару месяцев до того, и они собирались выяснить, нет ли других проломов. Ривай хотел, чтобы отряд разделился; две группы должны были пройти вдоль Марии и встретиться в Хлорбе, западном форпосте стены Роза. Разведчики ушли вовремя. На следующий день в Каранезе появилась первая жертва чумы — болезнь пробралась за ворота, словно запоров не существовало. Хлорбу закрыли на карантин еще через полтора месяца. Вестей от Ривая не было. — Не волнуйся за Эрена, — продолжала Саша. — Он не один, с ним Армин и Хистория, да и капрал Ривай. Они сумеют его утешить, когда… Микаса дернулась, не давая ей договорить. — Перестань. Капитан Ханджи найдет вакцину, осталось совсем недолго. Я уверена, не больше пары дней. Она успеет. Успеет создать противоядие. Успеет помочь умирающим в городе людям. Успеет спасти Жана… — Да, конечно. — В голосе Саши сквозила усталость взрослого, который замучился с ребенком-фантазером. — Успеет. Ты помогаешь ей, тебе лучше знать. Она поцеловала Микасу в лоб, потом в висок. Губы, горячие и шершавые, скользнули по щеке, и Микаса запрокинула голову. Они впервые поцеловались вечером в первый день зимы. «Все в порядке, — повторяла Саша, толкая Микасу на кровать, — станет легче». И Микаса не сопротивлялась, позволяя стянуть с себя майку. Становилось легче — и тогда, в первый день зимы, и теперь. Чужие пальцы скользили по плечам, и под мягкими прикосновениями растворялись страхи и заботы. Последней рассыпалась мысль о том, что нужно было обнять Жана. Они ведь все равно скоро заболеют и умрут… Наутро Микаса проснулась в пустой постели. Саша вставала раньше: ей нужно было успеть приготовить завтрак. С каждым днем продуктов становилось все меньше, а времени, которое Саша проводила на кухне, все больше. Она сочиняла немыслимые сочетания из бобов и картошки, отважно смешивала специи, заваривала чай на травах. Еще полгода назад Сашу ни за что не оставили бы один на один со съестными припасами — она слопала бы не меньше трети. Но когда пришла настоящая беда, оказалось, что никто лучше Саши не распределит порции и не придумает, как сэкономить и растянуть паек. Никто лучше Саши не понимал, что значит голодать. Микаса выбралась из-под одеяла; поежилась, подбирая холодную с ночи одежду. За окном серели блеклые зимние сумерки, ходики на стене — наследство предыдущих хозяев дома — показывали четверть восьмого. Застелив кровать, Микаса вышла в коридор. Дом был отвратительно тих, словно в нем вовсе не осталось живых, словно за ночь жалкие остатки Разведотряда, что ютились на окраине Каранеза, превратились в призраков. Микаса подняла руку, разглядывая ладонь. В тусклом утреннем свете кожа казалась почти прозрачной, исхудавшие пальцы походили на пальцы мумии. Микаса шумно выдохнула, отгоняя собственную дикую фантазию. Нужно было найти кого-то из людей. Стоило пойти в лабораторию: Ханджи наверняка уже встала, а то и вовсе не ложилась. Микаса не сомневалась, что для нее найдутся поручения. Сходи, принеси, запиши — незаметно для самой себя она превратилась в секретаря. Ханджи не обошлась бы без Микасы. Это немного льстило, хотя прежде она никогда не представляла себя в роли помощницы ученого. Микаса спустилась по лестнице — спальни находились на втором этаже — и свернула в нужную сторону. Саша сейчас, наверное, хлопотала на кухне, Моблит был занят уборкой. Жан… О нем Микаса постаралась не думать. Дойдя до лаборатории, она толкнула дверь. Та поддалась не сразу и отворилась на треть: то ли петли проржавели, то ли Микаса ослабла. Она боком протиснулась в щель, подняла глаза — и увидела Ханджи, которая сгорбилась за столом. Напротив нее сидел Моблит. Склонившись слишком близко, он кончиками пальцев поглаживал Ханджи по плечу, словно собирался ее поцеловать. Эта неожиданная ласка вдруг показалась Микасе пугающей, неправильной, отвратительной: Ханджи всегда представала перед своими людьми чем-то вроде андрогина, бесполого, поглощенного лишь теми проблемами, что касались рассудка. Ее внезапное превращение в обычную женщину вызывало страх. А потом Микаса взглянула на захламленный приборами и рабочими записями стол, и страх обернулся слепым ужасом, который взвился в груди. Все то, что Микаса сдерживала столько недель, запирала на замок, прятала в дневной рутине и ночных ласках, забилось внутри. Крик липкой слизью осел в горле, на глаза навернулись слезы беспомощной ярости — Микаса опять ощутила себя маленькой девочкой, которая только и может, что смотреть, как нечто злобное, темное, гнусное убивает ее родных. Резиновые перчатки Ханджи скомканными валялись между пробирок. Это было немыслимо, неправильно, попросту невозможно — Ханджи никогда не снимала перчаток в лаборатории, твердила, что это первое правило техники безопасности, ругала Микасу, когда та тянулась к склянкам незащищенными руками. Это был знак капитуляции. Чума победила. — Ты должна работать, — произнес Моблит, и звук его голоса больно ударил по барабанным перепонкам. — Продолжай работать. Ты слышишь меня? Ты продолжишь работать! Он тряхнул Ханджи. Ее голова безвольно качнулась из стороны в сторону; Ханджи подняла взгляд, пустой и безжизненный, и вяло оглядела лабораторию. — Микаса… — пробормотала она. В тоне проскользнуло слабое удивление, как будто Ханджи позабыла, где находится и кто ее окружает. — Микаса! — воскликнул Моблит, поднимаясь. Она шагнула вперед. Ладони сами собой сжались в кулаки, от бессильной злости ее мутило. Злости на Жана, который заболел, на Ханджи, которая сдалась, злости на того неведомого, который был повинен в чуме и страданиях. Если бы Микаса могла добраться до него, сражаться с ним — но разве пойдешь с мечом в руке против бактерий, что сидят в уличных крысах… — Микаса, хорошо, что ты здесь. — Моблит уже обогнул стол и приближался к ней, осторожно, мягко, словно к дикому животному. — Мы решили сменить обязанности. Пойдем, мы с тобой поможем Саше по хозяйству. — А здесь? — Слова были сухими, ломкими, чуть слышными. Чувство безнадежности не давало говорить в полный голос. — В лаборатории? — Ханджи сегодня ассистирует Жан. В первую секунду Микаса не поняла смысл его слов. — Жан? — переспросила она. Болезненно морщась, Ханджи подняла руку, но Микаса не собиралась молчать. — Жан?! Но как… как Жан может… Жан… — Хватит, — шепнул ей Моблит. Ханджи прижала ладонь к покрытому испариной лбу. — Нет! — выдохнула Микаса. Тогда он просто схватил ее за локоть и вытолкал из лаборатории. Вырваться Микаса не сумела. Даже сейчас, став одним из лучших бойцов Разведотряда, она, пятнадцатилетняя девочка, уступала в силе крепкому взрослому мужчине. Лишенная мечей и устройства пространственного маневрирования, она уступала в силе кому угодно: Моблиту, титану, чуме. Моблит вытащил Микасу во внутренний дворик, с четырех сторон огороженный серыми каменными стенами, и наконец отпустил. — Прекрати! — рявкнул он, больше не сдерживаясь. Вечно спокойное лицо исказила гримаса гнева. Микаса отступила, поднимая руки и торопливо вспоминая навыки рукопашного боя. Она почти не сомневалась — Моблит ударит, а значит, нужно будет дать сдачи. Хоть кому-то она могла дать сдачи. — Что за шум? — В дверном проеме появилась Саша. В руках она держала корзину с выстиранным бельем — должно быть, собиралась развесить простыни на воздухе. — Они хотят, чтобы сегодня Ханджи ассистировал Жан. — Микаса с ненавистью кивнула в сторону Моблита. — Но ведь Жан… Он… Слово «болен» застряло в горле. Произнести его означало принять неизбежное, смириться, признаться самой себе, что Жан умрет через несколько дней и надежды нет. Микаса мотнула головой, пытаясь совладать с собственным языком… Но договаривать не пришлось. Саша шагнула вперед, на прибитую инеем пожухлую траву, и кивнула: — Да, я знаю. В этом «знаю» скрывалась целая Вселенная. В нем было нечто большее, чем «Я знаю, что в лаборатории теперь помогает Жан», нечто куда более страшное. Но спросить у Саши, что же именно она знает, Микаса не успела. По тихому утреннему городу разнесся удар колокола. Они запрокинули головы, всматриваясь в светлеющее небо, словно звук мог пролиться на них золотым дождем. — Быть не может, — сдавленно прошептал Моблит и, едва не сбив Сашу с ног, кинулся в дом. — Ханджи! Ханджи, ты слышишь? Саша и Микаса побежали за ним. За их спинами снова ударил колокол — к воротам Каранеза подходил отряд разведчиков. Эрен вернулся. — Ханджи! — вновь выкрикнул Моблит. Она уже стояла в дверях лаборатории — энергичная, собранная, точно такая, какой привыкла являться окружающим. На скулах алел румянец, глаза горели. — Слышу, — кивнула Ханджи. — Идем! Встретим их. Не колеблясь ни секунды, Микаса бросилась за ними. Дверь лаборатории осталась настежь открытой; в глубине комнаты на мгновение мелькнул силуэт Жана. Улицы были полны народу: не только в убежище Разведотряда услышали колокольный звон. Здоровые, больные, воображавшие себя здоровыми, и больные, знавшие о своем недуге — все торопились к воротам. Кричали, ахали, всплескивали руками. Над толпой витал не заданный, но почти осязаемый вопрос: неужели ворота откроют? Неужели в Каранез кто-то войдет? Неужели хотя бы на несколько мгновений у тех, кого оставили гнить заживо в этом городе-тюрьме, будет шанс выйти на свободу? Ханджи энергично работала локтями, прокладывая себе дорогу. Иногда Микаса даже упускала ее из виду, и тогда ориентироваться приходилось по светлому затылку Моблита — вот уж кто никогда не потерял бы своего командира. Где-то сзади пробиралась сквозь толпу отставшая Саша, но Микаса не могла ее ждать. У ворот уже началась давка. Люди напирали, наваливались на передние ряды, толкали в спины, пускали в ход кулаки. Словно обезумевшие животные, жители Каранеза готовы были топтать, бить, рвать друг друга зубами, лишь бы оказаться рядом с открывающимися створками ворот. Там, за воротами, ждала свобода — ждало спасение. Конечно, титаны все еще бродили между Розой и Марией, но после нескольких успешных вылазок разведчиков их осталось немного, и они больше не пугали так, как чума. Ханджи отважно нырнула в самую гущу перемешавшихся тел, утягивая за собой и Моблита. Она пробиралась к стене. Выбора не оставалось, и Микаса, оттолкнув тянувшегося к воротам мужчину, шагнула следом. Оттеснила девушку лет двадцати, проскользнула под локтем дородной дамы, протиснулась между двумя заходившимися в крике парнями. На секунду ей почудилось, что толпа раздавит ее, сомнет, как бумажную куклу, но отступать было некуда. Микаса рванулась вперед. У самой стены она споткнулась о чью-то руку, беспомощно вытянувшуюся поперек мостовой. Солдаты гарнизона, бледные и испуганные, прижимались спиной к воротам. Ханджи не было — даже одетую в штатское, ее пропустили, или, что вернее, вовсе не обратили на нее внимания. Бесновавшаяся толпа волновала солдат куда больше. Микаса проскочила мимо одного из них — у него были такие же белые сухие губы, как у Жана накануне вечером — метнулась влево, к стене, и толкнула низкую деревянную дверь. За ней начиналась лестница — самый верный способ попасть наверх, если у тебя нет устройства пространственного маневрирования. — Открывайте! Открывайте ворота! — бесновалась толпа за спиной Микасы, когда она взбегала по первым ступенькам. Пока что люди ждали, что солдаты гарнизона сами поднимут створку, но их терпение было на исходе. Дверь хлопнула и приоткрылась; в щель летели истеричные вопли: нет там больше титанов! я здоров, выпустите меня! они привезли вакцину! выпустите нас отсюда! я не хочу умирать! Микаса карабкалась вверх, и слова постепенно сливались в монотонный гул. — Микаса! — позвали снизу. Она оглянулась, но лестница спиралью уходила в темноту, не позволяя разглядеть нижние витки. — Я здесь, Саша, поднимайся за мной. — Она не хотела останавливаться. С той стороны стены сейчас ждал Эрен. Лестница казалась бесконечной. Микаса считала ступени, сбивалась и начинала снова. Она успела подумать, что никогда не доберется до люка, как крыша неожиданно возникла над головой. Микаса толкнула крышку и выбралась наружу. Свет резанул по глазам, налетевший порыв ветра заставил задохнуться. Она моргнула и потерла глаза кулаком, затем огляделась. Ханджи стояла на четвереньках у края стены и что-то кричала вниз. Ее страховал верный Моблит, крепко удерживая за пояс и не позволяя наклоняться слишком сильно. — Нет! — Ханджи сложила ладони рупором. — Нет, уезжайте! Чума! Снизу что-то кричали в ответ, Микаса узнала голос капрала Ривая. После подъема на пятидесятиметровую высоту колени дрожали, она с трудом подошла к краю. С той стороны у закрытых ворот собрались разведчики. Лошади гарцевали и фыркали, встряхивая гривами, люди кутались в плащи. Микаса сощурилась, выглядывая Эрена, но с высоты невозможно было разобрать, кто сидит в седле. Отличить удалось одного Ривая — привстав в стременах и запрокинув голову, он уговаривал Ханджи впустить их в город. — Припасы! Газ! Мы больше не можем! — Нет! — Ханджи мотала головой, чтобы он наверняка ее понял. — Чума! Чума, Ривай! Сюда нельзя! — Неважно! — Он почти рычал, в его голосе гнев смешался с тоской. — Ханджи! Создай вакцину! Ты создашь вакцину! Микаса обратилась в слух, ожидая ответа с такой же надеждой, как и разведчики за стеной. Ханджи схватилась за голову и застонала. — Ривай! Я сама больна, я ничего не создам! Я не успею, не успею! Не успею! Свистнули тросы УПМ, Ривай одним прыжком оказался на середине стены. Дальше Микаса не видела. Она качнулась, на секунду потерявшись в пространстве; мир вокруг заволокло кровавой дымкой. — Не смей! — пронзительно завизжала Ханджи, и в ту же секунду кто-то поймал Микасу поперек груди, шепнул в ухо: — Ты упадешь!.. Она рассеянно глянула под ноги: носки сапог висели в пустоте. Значит, и в самом деле упадет, но даже если и так, какая разница? Все равно умирать. Даже поговорить с Эреном перед смертью не получится. Микаса шагнула назад, оттолкнула Сашу. Как во сне спрыгнула в люк, начала спускаться по лестнице — как было бы здорово, если бы та и правда стала бесконечной. Внизу горожане все сильнее напирали на ворота. Поперек двери лежала окровавленная девушка из гарнизона, парень, тот самый, с белыми сухими губами, сжался в комок у стены, прикрывая голову руками. Микаса перелезла через тело, прислонилась к холодной каменной кладке. Напротив несколько солдат защищали подъемный механизм, но толпа рвала их на части. В голове мелькнула вялая, смутная мысль: должен быть какой-то предохранитель, чтобы ворота не могли поднять по первому желанию… Тяжелая створка глухо скрипнула и медленно поползла вверх. На мгновение все замерло — а затем человеческая волна подхватила Микасу, будто щепку, и вынесла в открытое море внешнего мира. Толпа закрутила ее, то вынося на поверхность, чтобы Микаса сделала глоток воздуха, то вновь заталкивая на глубину, в месиво перепутанных рук и ног. Она не знала больше, где верх и низ, где запад и восток. Единственное, в чем Микаса была уверена: она за стеной. Здесь ждал Эрен, а Ривай измучился, пытаясь докричаться до Ханджи, но где Эрен и Ривай, она тоже не знала. Когда Микаса оглядывалась, то не видела вокруг ничего, кроме потных спин, боков, локтей. Она обернулась, шагнула против течения, вновь попала в удушливый водоворот — и вдруг из безликого месива вынырнул знакомый образ. Жан, спокойный и усталый, стоял у ворот. Крепко держась за каменный выступ, он улыбался и махал Микасе рукой. С его губ срывались слова, но вокруг стонали и выли, и звуки растворялись в потоке шума. Микаса подалась вперед, увернулась от чьей-то руки, получила тычок под ребра — здесь никто не заботился о здоровье соседа — и не услышала, угадала слово, которой раз за разом повторял Жан. «Прощай». Мир подернулся мутной кровавой пеленой. От чужого пота и страха, которыми пропитался воздух, перехватывало дыхание. Нужно было выбираться отсюда: отыскать Эрена, уехать с отрядом, выжить. Это был правильный поступок. Это был тот поступок, которого ждал от нее Жан. Микаса оттолкнула толстяка, перегородившего ей путь, и кинулась обратно к стене. — Жан! — Она вытянула руку, надеясь скорее до него добраться. — Жан, Жан! Просто оказаться рядом. Помочь — так же, как Моблит помогал Ханджи, как самой Микасе помогала верная добрая Саша. Словом. Прикосновением. Любовью. Тем, чем Микаса хотела бы помогать Эрену, да так и не научилась, потому что нож и меч всегда были сильнее объятий. Всегда — но не сейчас. — Жан! — Крик разрывал легкие. До Жана оставалось не больше нескольких метров, и Микаса, собрав оставшиеся силы, сделала последний рывок. Их пальцы столкнулись и переплелись, она чувствовала жар ладони и жилку на запястье, что билась в такт сердцу. — Я люблю тебя! — выдохнул Жан. Какой-то долговязый парень вклинился между ними, не давая сблизиться окончательно, и Микаса прокляла его всем сердцем. — Микаса, я люблю тебя! Спасайся! Уходи!.. И он оттолкнул ее, посылая обратно в бушующие волны — прочь от зачумленного города. Микасу повело, закружило, из глаз хлынули слезы. Так странно, она вовсе не собиралась плакать… Она хотела вернуться, но не представляла куда: чувство направления вновь покинуло ее, оставив взамен себя безликую запыленную толпу. Чей-то невольный удар, подножка — и Микаса полетела на землю. Руки, не зажившие со вчерашнего вечера, пронзила боль. В груди расползалась пустота; тяжелая, каменная, она тянула к земле, мешая подняться. Чужое острое колено ударило Микасу в висок, на пальцы наступили — и она осознала, что сейчас ее затопчут. Осознала и смирилась: пускай, раз теперь она осталась одна. — Я здесь! — раздалось совсем рядом, и Саша подхватила ее под мышки. — Микаса, Микаса, вставай! Я здесь, бежим скорее! Она потянула Микасу за собой, лавируя между людьми. Сбоку послышалось ржание лошадей: похоже, Саша наверняка знала, как добраться до своих. Земля под их ногами задрожала, вибрация от ступней ползла выше, распространяясь по всему телу. Микаса узнала бы это ощущение из тысячи. К городу бежали титаны. Как бы мало их не осталось в окрестностях Каранеза, они не могли не учуять стольких людей разом. — Ничего, — пробормотала Саша, крепче сжимая руку Микасы. — Ничего. — Ничего, — согласно шепнула Микаса ей в затылок. Ничего, они выберутся. Главное, чтобы Жан вовремя ушел от ворот. И еще — не выпускать Сашину ладонь, тогда все будет в порядке. Микаса метнулась в сторону, а на место, где они только что стояли, опустилась гигантская ступня. Первая жертва титана, девушка лет двадцати, завизжала от боли и страха. Бежать, бежать, бежать, стучало в голове Микасы. Из города — или в город? Где безопаснее? Титаны наверняка еще не прошли через ворота, они жрут людей здесь, но за воротами чума. Так куда? Куда?! Перед глазами возник потный лошадиный бок, и неведомая сила схватила Микасу за шиворот и подняла в воздух. Сотая доля секунды — сотая доля страха, что ее поймал титан — и Микаса очутилась на лошади, между шеей и седлом. Чьи-то руки крепко держали ее за плечи, лука упиралась в бок. Подняв глаза, Микаса встретилась взглядом с Эреном. — Все в порядке, — уверенно произнес он и пришпорил коня. Микаса заглянула Эрену через плечо: место кровавого побоища стремительно удалялось. Ворота Каранеза закрыли, несколько разведчиков — должно быть, те, у кого еще оставался газ — сражались с титанами. Сразу за Эреном неслась, понукая лошадь, Хистория. За спиной Хистории сидела Саша. Она обернулась к Микасе и едва заметно кивнула: «Я здесь». Они проскакали галопом несколько миль, прежде чем Ривай подал знак снизить скорость. Ни к чему было загонять лошадей. Теперь они ехали шагом, и Эрен, осторожно прижимая Микасу к себе, рассказывал, что происходило с ними за последние месяцы. Как они застряли в Хлорбе, потому что вторая группа задержалась у Марии. Как ушли из города после первых вспышек чумы и вскоре выяснили, что Нидли тоже закрыт на карантин. Как почти две недели сражались с титанами, заняв оборону в замке Вильторн в пяти милях от Нидли. Как отправились в Каранез... Микаса старалась слушать внимательно, но мысли ее раз за разом возвращались в зачумленный город, вновь наглухо закрытый от мира. Воспоминания пробирались в маленький внутренний дворик и лабораторию, останавливались рядом с Ханджи и Моблитом. Рядом с Жаном. Микаса закрыла глаза, чувствуя, как по щекам вновь текут слезы. — Я люблю тебя, — прошептала она, и в ее словах не было страсти, что испытывает женщина к мужчине, одна лишь нежность — человека к человеку. — Я люблю тебя, — повторила Микаса одними губами, так, чтобы ее услышать мог только Жан.