Дежавю и прочие последствия

Когда в десять вечера по пустому дому раздаётся звонок в дверь, Энни Хьюс (ныне — МакКоппин), конечно, удивляется. Но только слегка. На самом деле, она никого не ждёт. Хогарт — в летнем лагере для бой-скаутов, а Дин уехал в другой город на две недели на выставку: талантливого скульптора заметили и оценили по достоинству. В этот тихий вечер она в кой-то веки одна. В пустом доме, освещённом ласковым и тёплым светом лампочек, слышен только чёрно-белый телевизор, да с кухни доносится чарующий запах вишнёвого пирога. Энни сидит с ногами в мягком глубоком кресле и обнимает ладонями горячую чашку. Ей хорошо. Ей спокойно. После прибытия в Роквелл Стального Гиганта и всех последующих событий, жизнь поднялась и расцвела, как подснежник, пробившийся через белую холодную пелену. Поэтому сейчас Энни, ничуть не изменившаяся внешне, чувствует себя так по-детски счастливой. До тех пор, пока звонок не раздаётся повторно. Этот звук разбивает уютную домашнюю магию почти с ювелирной точностью. Так обычно разлетается стекло, если коротко и сильно ударить его в нужном месте. А Энни МакКоппин вовсе от этого не обидно. Ей просто хочется прикинуться пай-девочкой. В детстве всех нас учили, что незнакомым людям нельзя открывать. Но, к сожалению (или к счастью?), она уже взрослая – раз, и её начинает легонько щекотать любопытство – два. Да и разве может в такой чудный вечер произойти что-нибудь плохое? Однозначно, нет. Она ставит чашку на столик, поднимается с кресла и босиком идёт в прихожую. По мере приближения к белой входной двери любопытство, это одно из дьявольских искушений, начинает щекотать изнутри всё сильнее. Ей не страшно. Это, скорее, волнение, в какой-то мере примешавшееся к любопытству. Как будто это пришёл Санта Клаус с целым мешком долгожданных подарков. Тонкие женские пальцы осторожно берутся за круглую ручку, поворачивают по часовой стрелке. Дверь почти бесшумно распахивается внутрь. — Здравствуйте. Мда. «Долгожданный подарок». Если бы Энни была склонна к иронии и сарказму. Но вместо этого на неё медленно накатывает поразительное чувство дежавю. Оно похоже на странного рода чары, кратковременные, но захватывающие, как прыжок с парашютом или спуск с крутой горки. Теперь, в этой жизни, с ней это случается крайне редко. Энни МакКоппин кажется, что мистер Мэнсли, человек из недавнего прошлого, вот-вот ещё раз скажет: «Можно от вас позвонить?». И она ещё раз ответит: «Да, телефон на кухне». — Мистер Мэнсли? Что Вы… что Вы здесь делаете? Слова, бывает, живут сами по себе, не спрашивая разрешения, произноситься вслух или нет. Но Энни удивлена. Энни сильно удивлена. Более того — она даже не знает, приятно или нет: события в памяти уже запылились, но всё ещё оставались на видном месте. Бывший секретный агент выше неё ровно на голову. Миссис уже-не-Хьюс не знает, но ему сейчас хорошо за тридцать. Впрочем, это видно по общему усталому выражению острого лица и нескольким морщинам на лбу. По-прежнему ужасно рыжий. По-прежнему в сером плаще, шляпе и чёрном галстуке. Только в поразительно голубых глазах — что-то другое. Печальное. Виноватое. Приятное. — Я… я пришёл… извиниться. За всё, что случилось. Они оба стоят по разные стороны порога, она — внутри, он — снаружи. И, на самом деле, всегда стояли, только нейтрально, без взаимной симпатии или неприязни. У них был краткий период знакомства, это верно, зато насыщенный и надолго запомнившийся. Но Энни ещё не знает, что Кент Мэнсли наконец-то вырос над собой и стал хорошим парнем. Энни не в курсе, что для этого иногда нужно проползти чёртову выгребную яму под названием «жизненные обстоятельства после публичного позора». Сейчас она видит перед собой лишь знакомого мужчину из её прошлого, смиренно явившегося с повинной. Находясь рядом, они гипнотизируют друг друга взглядами. Ещё секунда — и вдруг в душе у неё что-то искрит, словно кто-то чиркнул огнивом. Возможно, это было понимание. А, возможно, искра просто пролетела слишком близко к ещё тёплым углям одного такого чувства, полыхавшего ярко, но утихшего достаточно быстро. Почему-то в этот момент Энни хватает себя за правую руку, прикрывая обручальное кольцо. Долгожданный подарок? Вполне возможно. — Миссис Хьюс… Просто прелестно — он называет её по старой фамилии. Мужской, сильный и глубокий, как это звёздное небо, голос. Когда-то там, пожертвовав собой, взорвался вместе с бомбой Стальной Гигант, спасая людей от смерти. А всё благодаря отданной этим голосом команде: «Выпускайте ракету!». Глубокий вздох. Мэнсли опускает глаза, снимает шляпу. В огненной шевелюре отчётливо виднеется серебристая тонкая прядь. Как свидетельство не такой уж идеальной жизни. — Я совершил ошибку и страшно об этом сожалею, миссис Хьюз. И, поскольку Ваш сын был… хорошо знаком с этим несчастным… пришельцем, то я прошу прощения именно у Вас… Вашей семьи… Кент осекается, замолкает. И снова смотрит на неё, растерянную и пока не знающую, что ей делать. Но Энни — добрая. Энни хорошо разбирается в людях и видит перед собой искреннее раскаяние. В конце концов, сейчас она одна, и ничто не может помешать или остановить её. Даже голос рассудка. — Всё хорошо, мистер Мэнсли. Правда. Я думаю, что Хогарт простил бы Вас… как прощаю я. Бывший секретный агент меняется на глазах: он не из тех людей, что идеально контролируют каждый свой порыв. Он улыбается от радости и безумно мило краснеет от неизвестно чего. Он смущённо кашляет в кулак, и миссис МакКоппин вдруг понимает, что сейчас он поблагодарит её, помолчит ещё минуту, после чего нерешительно развернётся и уйдёт из её жизни. Возможно, навсегда. Так и происходит. Видя его ссутуленную широкую спину, Энни протягивает к нему руку, хочет остановить этого человека… и не знает, как это сделать. Её крепко-накрепко держит в своих объятьях ощущение, что она упускает нечто важное и дорогое. Оно тревожно, сильно и глушит противный твёрдый шёпот: «У тебя – муж, сын и своя счастливая жизнь… во что же ты лезешь, дурочка?». Но Кент Мэнсли приходит ей на помощь, сам того не подозревая. На полпути он останавливается, оборачивается через плечо и произносит решающую фразу: — Вы знаете, а я ведь тут по делам… где-то на пять-семь дней… скажите, миссис Хьюз, Вы всё ещё сдаёте комнату? * * * Дальше всё начинает происходить само собой. Дальше Энни МакКоппин, которая теперь лишена одиночества, чувствует себя разделённой надвое. Совесть и желания. Белое и чёрное. Старый, как мир, поединок разума с чувствами. Это воистину невыносимо. Искушение — вот уже две ночи как под самым боком, а драгоценное время тает, словно снег под весенним солнцем. Скоро его не останется совсем, а решение принять надо было уже давно. Каждый изводится от близости другого хоть и одинаково сильно, но по-своему. Энни старается держать с Кентом безопасную дистанцию. Энни нервничает и опускает взгляд, когда мистер Мэнсли, взволнованный и смущённый, пытается завести с ней беседу. Его борьба с собой не менее напряжённая. Ему тоже ещё в детстве объяснили, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Бывший секретный агент испытывает точно такую же душевную боль, смешанную с чем-то, похожим на опьянение. Кент настойчиво убеждает себя, что приехал только для очистки проснувшейся совести и ни на что другое право не имеет. Энни же, ворочаясь без сна в темноте, не в силах отделаться от мысли, словно пришедшей из яркой подростковой жизни. Миссис МакКоппин честно пытается слушать укоры совести, но даже они не способны заглушить одну простую истину. Кент Мэнсли — шикарный парень, которого хочется оседлать и отыметь по полной программе. Взять на себя доминирующую роль, увидеть, как он теряет себя от удовольствия, услышать, как он пытается сдержать громкие и возбуждающие стоны, ох, боже, боже, боже… Энни чувствует себя так, словно крадётся в Эдем, сорвать запретный, но бесконечно сладкий плод. Времени всё меньше, а они здесь одни, без никого… Это ведь всего один раз, думает миссис МакКоппин, у которой желание послало к чертям все доводы рассудка. Об этом никто никогда не узнает, потому что не увидит. Ей немножко обидно то, что она решила сдаться первой… Пока мистер Мэнсли на исходе третьего дня не зажимает её между стеной и своим телом. По горящим голубым глазам и почти алому румянцу она понимает, что он отчаянно машет ей белым флагом. — Энни… Всё происходит наяву и наоборот: он — хозяин ситуации. Чёртов низкий, сексуальный голос. Чёртова тёмная, порочная улыбка, змеёй скользнувшая по тонким губам. Она часто дышит, но далеко не от испуга. Сам воздух в этот момент раскаляется в одно мгновение, мешая нормально думать и апеллировать к какой-то там совести… — Я хочу Вас… предупредить: вряд ли кто-нибудь нас услышит и, тем более, придет на помощь… Её судорожный вздох — как выстрел, как сигнал к старту. Кент не сразу целует Энни в губы. Момент — и на шее вот-вот будет страстный, яркий засос. Он нетерпелив настолько, что одна рука ныряет вниз и в первую очередь расстёгивает собственную ширинку. Только теперь мистер Мэнсли уверен, что сможет соблюсти до конца все необходимые прелюдии. Длинные пальцы цепляют чужую кофту за подол, задирают вверх вместе с лифчиком, обнажая небольшую, но аккуратную грудь. Энни стонет, когда чужие ладони касаются сосков, а губы, влажные и требовательные, вовлекают её в глубокий, жаркий поцелуй. Она внезапно понимает, почему люди в браке заводят любовников. Чтобы там не орала совесть, этот грех всю человеческую историю останется настолько сладким, что устоять перед ним сможет лишь святой. Они делают это прямо в коридоре, у стенки и даже не полностью раздевшись. И это возбуждает, превышая все известные нормы. Миссис МакКоппин снова чувствует себя семнадцатилетней, когда она впервые познала всё наслаждение, которое может мужчина дать женщине. В данный момент мистер Мэнсли, большой, твёрдый и алчный, старается больше для себя, но сейчас это как раз то, что нужно. Он чересчур торопится, как будто насилует жертву в тёмном переулке. Рыжие волосы растрепались, а несдерживаемые стоны показывают, насколько сильно Кент её хотел. Энни закрывает глаза, откидывая назад голову. Каждое чужое движение — как взмах крыльев, возносящих её на вершины божественного удовольствия. Ещё немного, и она впадёт в эйфорию, и будет кричать его имя, умоляя об оргазме. Мистер Мэнсли — джентльмен, поэтому даёт ей кончить первой. Только после этого он позволяет себе излиться, до боли сжимая чужие бёдра. Спермы так много, что пара густых белых капель срывается и падает вниз, а он не может остановиться, содрогаясь в экстазе. Они оба тяжело дышат, как будто пробежали марафон. Они смотрят друг другу в глаза, осознавая, что сейчас натворили. — Миссис Хьюз… Вы попали. — Неужели? — выдыхает Энни, всё ещё держась за его широкие плечи. — О, ещё как. По крайней мере, этой ночью Вы точно не уснёте. * * * Оставшиеся дни и ночи они занимаются сексом. С Кентом — совсем не так, как с Дином уже потому, что мистер Мэнсли, ох, чёрт подери, куда лезут Ваши руки, оказывается, в этом деле мастер, и каждый раз похож на полёт в открытый космос. Он точно знал, где и когда нужно прикоснуться, что сказать и в какой момент подловить начинающую заводиться Энни, чтобы она не имела возможности сопротивляться. Ей же кажется, что она — Алиса, внезапно провалившаяся в кроличью нору, а эти оставшиеся несколько дней — её личная Страна Чудес, из которой рано или поздно придётся вернуться. Но Энни не думает о реальности. Энни с украденной тёмной улыбкой на припухших от поцелуев губах опускается всё ниже, гладя чужие напряжённые бёдра. Изменница. Грешница, упивающаяся своим падением. Снаружи — примерная замужняя девочка. Внутри — беспризорный бунтующий подросток, впервые испытавший кайф. Она знает, что делает нечто запретное, что гробит своё брачное благополучие, но, господи, почему-то это совсем не кажется ошибкой… В эти оставшиеся дни, под горячий солнечный свет, щедро заливающийся в окна, она решается на самые смелые эксперименты и не встречает со стороны Кента никаких возражений. В эти чудесные дни, подаренные судьбой, в перерывах между близостью они вместе слушают рок-н-ролл по трещащему радио, смотрят ужастики и даже делают какие-то мелкие дела по хозяйству. В эти дни Дин и Хогарт — далеко, а Кент, ах, что же Вы со мной делаете — близко. Чертовски близко. А ещё они разговаривают. Подолгу и обо всём на свете. Сидя в кресле и раскуривая трубочку, мистер Мэнсли рассказывает Энни про свои студенческие годы и про забавные случаи на секретной службе, а она смеётся, искренне и легко, как не смеялась уже давно и слушает, слушает этот сильный и глубокий мужской голос. И даже не замечает, как он печатью выжигается на сердце, чтобы остаться там навсегда. Они вместе шутят, обсуждают, спорят, делятся бывшими мечтами и кое-какими секретами, порою даже выходя за рамки откровенности… Они живут. В эти четыре невероятно коротких дня — полной, яркой жизнью. Они оба счастливы. * * * Мистер Мэнсли, бывший секретный агент, уходит рано утром, ещё до восхода солнца. Со стопроцентной уверенностью, что навсегда. Он не будит Энни и даже не целует её на прощание, чтобы не беспокоить. Все свои поцелуи Кент отдал ей ещё этой ночью, последней, когда они позволили себе всё. Мужчина просто смотрит на миссис МакКоппин, пока собирает одежду по комнате. Её пунцовое личико расслаблено и безмятежно, а одеяло прикрывает грудь не полностью, вызывая лёгкое, как дуновение ветра, желание подойти и прикоснуться к ней ещё раз. Но Мэнсли не поддаётся на провокацию. Он просто бесшумно выскальзывает за дверь, не оставляя на тумбочке записок или номеров телефона. Всё, что имеет начало — имеет и конец. Сказки не могут длиться вечность, и нужно уметь их правильно заканчивать. Вот так, без лишних слёз, без прощаний и уж тем более — без всякого рода клятв. Кент — уже не циничный подонок, но и не принц на белом коне. Он не вернётся, и это как раз будет правильно. Эта неделя запомнится им обоим как самая счастливая в жизни. Она будет сиять в воспоминаниях, как огранённый алмаз на солнце, как россыпь звёзд на бесконечном синем небе, с годами становясь только ярче. Поэтому Кент, заводя машину и выезжая на дорогу, даже не оглядывается. Он точно знает, что Энни всё поймёт и невербально скажет ему «спасибо». Он нисколько не сомневается, что, кончая, она будет думать только о нём. Мистер Мэнсли набивает трубку прямо за рулём и улыбается, как последний идиот, которому первый раз в жизни повезло. Хотя, быть может, так оно и было. Сказка заканчивается, как только Роквелл скрывается за поворотом. Тёплый ветер настойчиво гладит по лицу, нанося тонким слоем дорожную пыль, словно пудру. Сквозь сосновые колонны пробился первый рыжий, как его волосы, луч солнца. Кент ехал домой и курил трубку, словно делал это последний раз в жизни. Даже несмотря на то, что он умел ставить точки на её ярко исписанных страницах.