***
Жена клюнула его в щёку сухими, шелушащимися губами, он привычно обхватил её за талию и несколько секунд смотрел ей в глаза пристально, настойчиво. Знал, что она любит такие вот взгляды. По мнению Жанны, они лучше всякой беседы. Жена за месяц тратит в два раза меньше слов, чем он. Есть чем гордиться. Они прошли на кухню и там, скупо используя заученные с детства жесты, расспросили друг друга о дне прошедшем. Ганс не сказал ей о встрече с Томом. Не хотел углубляться и зря волновать её. Жанна сидела напротив, подогнув одну ногу под себя и обхватив ладонью ступню. Странная поза, но жене нравится. Уже восемь лет каждый вечер она сидит вот так на противоположном конце стола и смотрит-смотрит-смотрит… Жадно. Будто хочет запомнить каждую черточку его малосимпатичного лица. Ганс знал, что он не красавец, но этот взгляд, настойчивый, пристальный, заставлял забыть о слишком длинном, по его мнению, носе и скошенном подбородке. Жена никогда не ела вместе с ним. Ужинала раньше, завтракала позже. И если оказывалась с ним за одним столом, всегда только смотрела, изредка вставая и подавая то, что ему было необходимо. Жанна всегда сама угадывала, когда Гансу казалось, что блюдо недостаточно солёно или мясо застревало между зубов. — Спасибо, — произнёс он, отодвинув тарелку, и Жанна вздрогнула, посмотрела на него осуждающе и накрыла губы мужа ладонью. Ганс поцеловал мягкую ладошку, и Жанна улыбнулась. Обвила свободной рукой его шею и застыла так, окружив его защитным кольцом. Она была бы хорошей матерью — его Жанна. Ганс сказал ей об этом, когда умер их первенец. Хотел ободрить, но жена только разрыдалась, сжалась в комок и раскачивалась из стороны в сторону, не желая ничего объяснять. Он пытался гладить её по голове, но она оттолкнула его руку. Единственный раз за все эти восемь лет. Мысли Ганса напоминали реку, и он сам тонул в ней, смешивая прошлое с настоящим. Сожаление о том, что у них никогда не будет детей и воспоминание о том, как дрогнули губы Жанны, когда врач сказал им об этом, сменилось смутным желанием всё-таки посетить таинственную встречу. Он высвободился из цепких рук жены, и, оставив её на кухне, вышел на балкон. Достал сигарету и долго, с наслаждением курил, точно пытаясь растворить назойливую мысль в клубах дыма. Потом, сбросив вниз погасший бычок, сжал пальцы в кулаки. И стоял так, наблюдая за проезжающими по бугристой дороге машинами и спешащими домой людьми. Один из пешеходов, мужчина в странной чёрной шляпе, напомнил Гансу Тома. Когда мужчина остановился, Гансу показалось, что он сейчас обязательно посмотрит на него и всё поймёт. Что именно должен был понять обладатель чудной шляпы, Ганс и сам бы не смог объяснить. Промаявшись ещё полчаса, он не выдержал. Накинул пальто и вышел на улицу.***
В подвале было слишком шумно. Гансу казалось, что все звуки мира собрались в этой тесной комнатушке, расположенной под зданием музыкальной школы, в которую его когда-то хотел записать дед. Одновременно капала грязная вода из вымазанной в чём-то мерзком трубы, стукались об пол железными ножками стулья, которые кто-то всё время передвигал, говорили люди. Причём говорили так громко, звучно, не считая слова, что Гансу хотелось закричать на них, заставить замолчать… И в то же время хотелось слушать. Пусть половина произносимых ими слов была для него лишь ничего не значащим скоплением звуков, Ганс чувствовал, как его охватывает болезненное раздражение. Желание понять как можно больше терзало его, словно в те далёкие времена, когда дед садился к роялю и начинал играть одну из своих любимых пьес. Слушая сейчас этот нестройный, шипящий, рыкающий, акающий и окающий хор, Ганс вспоминал, как быстро бегали по белым и чёрным клавишам жёлтые пальцы улыбчивого старика. — Ты, наверное, ничего не понимаешь, — женщина, встретившая его у входа и всё это время оживлённо беседовавшая с Томом и высоким мужчиной в сером жилете, подошла к Гансу и сейчас стояла перед ним, уперев руки в бока. Зелёное платье крепко обхватывало её складную фигуру, на запястьях красовались массивные браслеты. «Она, должно быть, очень жёсткая на ощупь», — подумал Ганс, представив, как его руки скользят по плечам и груди женщины. — Не узнаёшь? — она насмешливо изогнула бровь, и в памяти Ганса вспыхнуло что-то давнее, утерянное. Он пожал плечами, давая понять, что не уверен в точности своей догадки. — Я Алиса, — представилась она, не переставая улыбаться. Гансу не нравилась её улыбка, а ещё Алиса мешала ему слушать голоса. — Я была там, когда ты вступился за нас. Он мотнул головой, мол «ерунда всё это», и отвернулся, хотя это, конечно, вовсе не было ерундой. И не будь той ночи, Андрей не пригласил бы его сюда и не сказал, что эти, тратящие слова с такой лёгкостью, люди, имеют какое-то отношение к Гансу. Хотелось, чтобы Алиса ушла, оставила его, но она продолжала сидеть рядом и говорить. Ганс протёр глаза, надеясь, что женщина испарится, но этого не произошло. Гансу пришлось выслушать её странные выводы о том, что он, Ганс, герой, и они многим ему обязаны. Это было ужасно смешно. Он вспомнил, как тогда, пять лет назад, случайно оказался рядом с каморкой на пятом этаже университета и услышал чей-то разговор. Кажется, в то время он тоже мало что понял: много акали, рычали, а когда стали расходиться, Ганс притаился за одним из шкафов и видел своего однокурсника Тома и других, таких же расхлябанных, вальяжных людей. Потом, когда ректор узнал об этих сборищах, их поведение назвали безответственным и строго осудили. Их собирались выгнать из университета, вменяя им в вину что-то страшное, и, Ганс услышав об этом, пожалел бестолковых, по его мнению, людей. Написал, что ни о чём противозаконном студенты не говорили. Позже его даже вызвали к декану, велели рассказать обо всём, пообещав оплатить расходы… — Ты уже давно должен быть в наших рядах, — Алиса сжала его руку своей жёсткой ладонью, и Ганс поморщился. Его всегда раздражали люди, смешивающие жесты и слова. Глупое расточительство. И сама Алиса казалась ему глупой, неправильной. Другое дело — остальные. Когда через полчаса они по очереди стали подниматься на возвышение, устроенное посреди подвальчика, Ганс смог рассмотреть каждого. Особенно запомнилась ему совсем молоденькая девушка с бежевым портфелем в руках. На запястье её правой руки были надеты часы, и Гансу сначала показалось, что это счётчик. И даже выяснив, что зрение его обмануло, Ганс не обозвал девушку «расточительницей». Она говорила немного и всё по делу, убеждённо и очень доступно. — Это наша Катериночка, — прокомментировала Алиса, передёрнув плечами. Ганс взглянул на неё, ожидая объяснения: почему «Катериночка»? Чем это милое создание провинилось перед сидящей рядом с ним женщиной? Между тем словоохотливая Алиса предпочла промолчать, только во взгляде её было что-то настораживающее, резкое. И когда Том, отдав Гансу книгу в светло-коричневой потрёпанной обложке, сказал, что позже Катерина объяснит ему всё непонятное, Алиса встала, обняла союзника и произнесла тоном, не подразумевающим возражений: — Катерина слишком занята… Я сама помогу Гансу. Потом притянула Тома к себе и, ничуть не стесняясь, стала целовать его так жадно, будто хотела проглотить несчастного. Обмотав книгу шарфом, Ганс отошёл от парочки. Подумав немного, он прижал свою ношу к груди и застегнул пальто на все пуговицы. Полицейские могут в любой момент остановить его, а он не уверен, что содержание этой книги законно. Мысль о том, что книга может погубить его, неприятно поразила Ганса. Он хотел уже вытащить её и оставить где-нибудь на столике, но тут к нему стали подходить выступавшие. Они приветствовали его, пожимали руку, что-то говорили… Казалось, каждый из них хотел узнать, что именно его речь произвела на Ганса наибольшее впечатление, но он лишь кивал, не желая тратить слова на незнакомцев. Спасаясь от назойливого внимания, он буквально выбежал на улицу и долго шёл, не разбирая дороги. Перед глазами стояли эти бесконечные ораторы, странные речи, лишённые смысла, затекали в уши, а нос не покидал затхлый запах шумного подвала. Ганс присел на лавку, но, заметив на другой стороне улице полицейского, вскочил и побежал, отчаянно желая поскорее добраться до дома. Каждая тень была теперь его преследователем, и Ганс, спасая свою жизнь, чувствовал, как горит на груди заветная книга, точно калёным железом впиваясь в выглаженную женой рубашку.***
Ганс оставил книгу в ящике стола и несколько дней не подходил к нему. Одежду, от которой разило сигаретным дымом, женскими духами и чем-то гнилым, Ганс выбросил следующей ночью. Впрочем, воспоминания о людях, говоривших так много и не желавших платить за это удовольствие, не оставляли Ганса. «Мы живём в мире, сотканном из страха. Единственный выход — сопротивление, бунт. Революция». Слова Катерины сплетались из цифр в отчётах. Ганс выключал компьютер и подолгу смотрел на чёрный экран. Он не знал, что значит «революция», но от этого слова веяло тем самым подвалом. И Гансу было страшно. Вопреки ожиданиям цепкие объятия Жанны не спасали от ненужных мыслей. На пятую ночь, измучившись бессонницей, утомлённый странным комком из собственных желаний и опасений Ганс достал книгу из запертого на ключ ящика. <«Сказки Г.Х. Андерсена», — гласила надпись на обложке. Ганс провёл пальцем по впадинкам, из которых складывались слова. «Андерсен…» — повторил Ганс про себя. Он никогда не слышал этой фамилии, но, наверное, носивший её человек был важной персоной, иначе никто не стал бы тратить на его сочинения столько бумаги. Ганс смотрел на обложку, размышляя над тем, что кроется за буквами «Г.Х.». «Как его звали? Говардом, Генрихом?» Перебирая известные ему имена, начинающиеся с буквы «Г», Ганс совершенно забыл о собственном имени, а вспомнив, приглушённо рассмеялся. «Неужели Ганс?» Мысль о том, что эту толстую книгу мог написать его тёзка, поразила его. Продолжая поглаживать шершавую обложку, Ганс пытался вспомнить что-то важное. Наконец, бросив бесплодные попытки, раскрыл толстый том. Белесые страницы, обвитые сеткой коричневых и жёлтых пятен, были заполнены чьим-то убористым почерком. Поверх выцветших, серых букв незнакомый писарь, не считаясь с регламентом, вывел витиеватые, малопонятные слова, пугающие и завораживающие одновременно. Ганс приступил к чтению. Он водил по хрупким листам указательным пальцем, выдавливая на бумаге глубокие кривые борозды. Вскоре это занятие утомило его. Отложив книгу в сторону, Ганс попробовал осмыслить прочитанное, но выходило плохо. Он запомнил все даты, встретившиеся ему в тексте, но не мог с уверенностью сказать, к чему относится каждая из них. Один из ораторов, мужчина с рыжими, неопрятно торчащими волосами и бледным рыхлым лицом, посоветовал ему выписывать все незнакомые слова. Сейчас Ганс вспомнил об этом совете и даже вырвал из блокнота лист, но так и не смог вывести на листе ни одной буквы. Он взглянул на счётчик. Для того, чтобы программа могла подсчитать записанные им слова и снять деньги с карточки, нужно было перевести её в специальный режим. «Нет, не хочу», — мысленно решил он и выбросил чистый лист в корзину для мусора. Ганс ещё раз пробежался глазами по уже прочитанным строкам, потом стал хаотично листать книгу. Он обнаружил, что она была не полностью исписана твёрдым почерком незнакомца. Несколько страниц оказались не нужны писцу, текст на них разбирался достаточно легко. «Русалочка», — прочёл Ганс. Слово было таким же странным, как и то рыкающее определение, которое использовала Катерина и которое несколько раз встретилось ему на страницах книги. Внимание Ганса привлёк рисунок, расположенный под заглавием. Чёрно-белый, не очень яркий, он, тем не менее, хорошо сохранился. Ганс с удивлением разглядывал девушку с красивым ожерельем на шее. Вместо ног у красавицы был хвост, точно у рыбы. Гансу показалось, что девушка опечалена чем-то. «В открытом море вода совсем синяя, как лепестки самых красивых васильков», — медленно произнёс про себя Ганс первую строчку и представил море. На мгновение ему даже показалось, что оно плещется совсем рядом и вот-вот зальёт комнату. Взглянув ещё раз на печальную девушку-рыбу, Ганс погрузился в чтение. В отличие от рукописного текста, рассказ не утомил его. Вспомнив давно позабытые уроки литературы, Ганс понял, что перед ним небылица, сказка, вещь не очень полезная, но интересная для детей. Правда, эта формулировка, использовавшаяся старой классной дамой, показалась Гансу странной. «Русалочка», по его мнению, не подходила для детского чтения. Детям нужно давать что-то серьёзное, назидательное, а не это… Ганс прочитал «Русалочку» несколько раз и уснул, положив голову на раскрытую книгу. Ему снились русалки, подводное царство, глупый принц в красной мантии и что-то странное, малопонятное, обозначенное автором как «бессмертная душа».***
Холодная капля упала Гансу на нос, и он, выругавшись, поднял воротник пальто. Спустившись в подвал, он огляделся и поморщился, обнаружив за столом Алису. Она сидела рядом с Томом, вальяжно развалившись на стуле. В тусклом свете мигающей лампочки она казалась младше своих лет. Когда Ганс вошёл, Алиса обернулась и, чмокнув Тома в щёку, встала со стула. — Долго же тебя не было, — пропела она, слегка покачиваясь. Ганс заметил на столе бутылку и два бокала, а стоило Алисе подойти ближе, уловил горьковатый запах винного перегара. — Пришёл за помощью? — Том тоже поднялся и теперь стоял рядом с Алисой, заботливо придерживая спутницу за талию. Ганс вздохнул. За последние семь дней он десятки раз перечитал «Русалочку», но так и не осилил рукописную часть книги. Осознание собственной беспомощности терзало его. Не хотелось сознаваться в провале, но надо было сказать правду. Он кивнул, затем попытался знаками объяснить свою проблему, но по презрительным взглядам, которыми обменялись Алиса и Том, понял, что придётся говорить. — Я не прочёл первую часть, — признался Ганс и по давно сложившейся привычке посмотрел на счётчик. — Не понял? Ганс кивнул. — Можем почитать вместе, — предложил Том, и Ганс почувствовал себя униженным. Он отрицательно покачал головой, потом, решившись, сцепил пальцы в замок: — Что такое «бессмертная душа»? Том и Алиса озадаченно переглянулись. Их лица сейчас были так похожи, что стороннему наблюдателю сцена могла бы показаться смешной. — Я могу рассказать тебе, что такое «революция», «справедливость», «свобода», — произнесла Алиса, отойдя к столу. Затем налила себе ещё вина и осушила бокал несколькими судорожными глотками. Ганс снова покачал головой. — Мы не можем, — отрезал Том, и Ганс понял, что никто ему ничего не объяснит. Это раздражало и печалило одновременно. — Почему? — произнёс он и, не дождавшись ответа, вышел, хлопнув железной дверью.***
На следующий день его нашла Катерина. Она подкараулила Ганса после работы и, потянув за руку, довела до укромной беседки. — Том попросил меня поговорить с вами. Ганс кивнул, вглядываясь в это круглое лицо, обрамлённое жидкими светлыми волосами. — То, о чём вы спросили, не существует, понимаете? Она протянула к нему руку, но Ганс не ответил. Заявление Катерины казалось ему лживым. Он не верил ей. — Нам нужно думать не о пустоте и безделушках, а о будущем… — продолжила она, но Ганс встал, не дав ей договорить. Он знал, что сказки — это лишь небылицы для детей, однако «Русалочка» была такой реальной, осязаемой, и слова… В них была какая-то сила. Перечитывая снова и снова выученные наизусть строки, Ганс всё больше убеждался в истинности написанного. Нет, не мог Андерсен врать. Да, и зачем ему это? Он так глубоко погрузился в свои мысли, что не заметил сомнения и боли, отразившихся на лице Катерины. На мгновение она вся передёрнулась, точно от удара током, но затем снова выпрямилась, улыбнулась и произнесла изменившимся, не желающим слушаться голосом: — Тогда вам нужно вернуть книгу. Ганс ожидал чего-то подобного. Он кивнул и, не оборачиваясь, пошёл домой. Катерина смотрела ему в след, прислонившись к деревянному столбу, который служил опорой для беседки. Начинался дождь.***
Открыв дверь своим ключом, Ганс прошёл на кухню. Жены не было дома. Некому было сидеть на табурете напротив и смотреть на него долгим изучающим взглядом. Ганс чертил вилкой на толченом картофеле узоры и вспоминал подвал. Алиса, Том, Катерина, высокий тип в сером жилете, давший ему совет рыжий и многие другие… они все хотят свободы, а чего хочет он? Он написал на картошке своё имя, в который раз подумав о том, что оказаться тёзкой человека, так хорошо придумывавшего истории, было бы неплохо. «Придумывал… так придумывал или нет?» Составив посуду в раковину, Ганс прошёл в комнату. Жанна подошла незаметно, легко, как кошка. Встала за его спиной и настороженно наблюдала за тем, как он переворачивает страницы. Когда Ганс оглянулся, то увидел, что жена плачет. Слёзы стекали по её щекам, а она стояла, точно ничего не произошло. Ганс протянул к ней руки, но она, как в тот роковой для их семьи день, сделала шаг назад. Прислонилась к дверному косяку и, сделав над собой усилие, произнесла: — Хорошо, но избавься. Ганс понял её, кивнул, обнадёживая и, положил книгу в пакет. Ему хотелось поговорить с Жанной, расспросить её о том, что именно она успела прочесть из-за его спины, но он не знал с чего начать. С их жизнями что-то происходило, но слов не было, всё оставалось необъяснимым, и Ганс чувствовал себя несчастным. Он принёс жене чаю с мёдом и, будто поменявшись с ней местами, сел напротив и долго смотрел, как она пьёт, осторожно прихлёбывая горячую жидкость из белой фарфоровой кружки.***
Звонок раздался неожиданно. Прорезал тишину и застыл, добравшись до кабинета. Ганс с сожалением подумал, что ночной посетитель разбудит недавно успокоившуюся жену, и пошёл открывать. На пороге стоял полицейский. Ганс посторонился, пропуская стража порядка в дом. Седой мужчина в униформе показывал ему какие-то документы, но Ганс лишь качал головой. Когда полицейский спросил о книге, Ганс пошёл в кабинет и принёс пакет. Ему было жалко отдавать полюбившийся том, да и людям, доверившим ему книгу, могло не поздоровиться. «Система — благо, но за благо надо платить». Ганс помнил эту истинную, высеченную на монетках. Сейчас давно известные слова показались ему зловещими. Жанна проснулась, когда полицейский объявил, что Ганс должен поехать с ним. Вышла, даже не накинув халат, и стояла в лёгкой, почти прозрачной ночной рубашке, ёжась от холода. Глаза у неё были покрасневшие, а руки тряслись, когда она обняла его за шею так крепко, словно боялась чего-то. Ганс же совсем не боялся. Страх покинул его, не успев появиться. Ганс верил в благо и знал, что непременно вернётся. Он не видел, как упала на пол Жанна, когда дверь за ним закрылась, издав странный, хлюпающий звук.***
В комнате, где его допрашивали, было светло. Около стен стояли рядами высокие шкафы. На подоконнике увядал диковинный цветок с фиолетовыми листьями, похожими на умирающих бабочек. — Вас обманули, — без предисловий начал полицейский, и Ганс с удивлением посмотрел на него. Кто мог обмануть его? Разве не он сам подвёл Тома, не заинтересовавшись рукописной частью? — Мы выслеживаем группировки, желающие разрушить всеобщее благо уже много лет, и вы стали жертвой одной из них. Это типичная схема… Ганс вопросительно посмотрел на собеседника. Тот кивнул, одобряя его молчание. — Дело в том, что мы уже два месяца охотимся за одной бандой. Они распространяют опасные книги, — полицейский кивнул на лежащий рядом с ним пакет, который он забрал из дома Ганса, — собирают людей. А тех, кто не принимает их взгляды, они оставляют нам. Некоторых уже поймали, но лидеры… Вы назовёте нам их имена? Полицейский смотрел на него с надеждой, почти с уверенностью. Этот взгляд смущал Ганса, тревожил его, заставляя определиться. Выбрать. От мысли о том, что его использовали, что их встреча с Томом, скорее всего, была неслучайной, Гансу стало тошно. И эти люди… улыбчивые, желающие убедить его. Все они заранее знали, что в случае осечки он будет брошен, и ничего не сказали. Приняли это… почему? — Алиса, — произнёс он после недолгих размышлений, — Гертрен. Фамилия Алисы, внезапно пришедшая из далёкого прошлого, напомнила о том, что когда-то он поручился за неё. «А она предала меня». Тома он не выдал. Сейчас, когда судьба этого человека, относившегося к нему, точно к подопытному кролику, была в его руках, Ганс почувствовал, что может позволить себе широкий жест. Ганс спасёт его. Спасёт второй раз, несмотря на прошлое. И, может быть, потом Том объяснит ему, что же это такое… «бессмертная душа».***
Второй раз за ним приехали через месяц. Теперь всё было иначе. Жанна не видела, как его забирали, её руки не сдавливали его шею, а глаза ничего не обещали… Жанна была на работе, и Ганс с тоской подумал, что вряд ли встретится с ней когда-нибудь. Он сразу понял: его судьба решена. И когда следователь стал расспрашивать его о сказках Андерсена, Ганс сказал правду. — Читал только «Русалочку». — Да, спрашивал о «бессмертной душе». — Нет, не узнал. — Хочу узнать. Ганс не думал, что это преступление — стремиться узнать. Книга ведь уже была у них. Конечно, им сказала Алиса. Она всегда была слишком словоохотливой. И жёсткой. Неприятно жёсткой.***
На небе не было ни одной звезды, даже самой маленькой. Ганс перевернулся на другой бок и попытался укрыться дырявым казённым одеялом. По полу что-то прошуршало. Кажется, крыса. Лёжа в темноте и пытаясь отыскать хотя бы маленький лучик света, Ганс вспоминал русалочку и дочерей воздуха. Он закрывал глаза и видел их юные добрые лица, силуэты, окаймлённые облаками. В камере было холодно: Ганс чувствовал, как коченеет правая рука, пытался шевелить пальцами. Он не увидит завтра. Доктор приходил час назад. Ввёл препарат и ушёл. С тех пор мороз крепчает. Ганс прикусил губу. Боль говорила о жизни. Его изменившейся, перевернувшейся, полетевшей в неизвестность жизни. Интересно, он сможет стать одним из тех духов, которые помогают людям и получают возможность уйти в то невиданное царство? Ганс не помнил первого слова. Что это за царство? Там, наверное, очень хорошо, вот только Ганс так и не узнал, что значит это слово. И душа… Ему казалось, что жена стоит рядом с его постелью и молчит. Смотрит, будто просит о чём-то. — Жанна… Жанна, — позвал он. Хотел посмотреть на счётчик и не смог. Голова не слушалась. Ганс рассмеялся хриплым, болезненным смехом. Сейчас, когда до смерти оставалось совсем немного, он вспомнил то, над чем так мучился тогда… Когда книга ещё не была открыта. Его имя… Имя, данное ему дедом и грустная улыбка старика. Старая пьеса. И слова: «Трудное имя, но красивое… Правда, мальчик?» Ганс слышал музыку. Ту самую, далёкую и прекрасную, мелодию из детства, а в комнате пахло морем, и Жанна улыбалась так, как раньше никогда не могла. Цифры исчезли, а слов было так много, и Ганс мог выучить все. — Кажется, я знаю… — произнёс он, прежде чем замереть на деревянном топчане, обитом дешёвой тканью. Рука, невесомая, как воздух, закрыла глаза Ганса. Тёмное, грозное небо усыпали белые звёзды.