a kiss (goodbye) goodnight

Кисоп искренне не может вспомнить, как раньше делал это. Странно, он ведь человек. И этот обязательный рефлекс, такой человеческий и такой живой, не должен забываться. Но Кисоп дважды забывал, как дышать. Просто кто-то пальцами щелкнул, а Кисоп забыл. Забыл, когда встретил его. И еще раз забыл, когда пожилой врач сообщил диагноз. Ли Кисоп-щи, это не конец. Ли Кисоп-щи, вы должны быть рады, что мы обнаружили опухоль не на последней стадии, мы еще можем выиграть вам с десяток лет жизни. Ли Кисоп-щи просидел возле кабинета главного врача еще пятнадцать минут. Он все никак не мог понять, когда задолжал все эти "вы должны быть". Он не помнил, память напрочь отбило на эти моменты. А может, и не было их? Кисоп точно знает, что должен зайти в магазин после обследования. Кисоп помнит, что сегодня на обед — яичница с помидорами. И он не должен перебивать себе аппетит чем-то другим. Джесоп будет злиться, хоть и не смертельно все это. И все же, будет. Он — единственный, кто следит за рационом Кисопа. И он — единственный, кого Кисоп благодарит за жизнь без гастрита или изжоги. Джесоп — единственный, кого Кисоп должен за что-то благодарить, хоть за что-то, ведь этот парень с кошачьей улыбкой делает для него все и чуть-чуть больше этого, благодарности каждый раз застревают в горле чем-то с острыми наконечниками, царапают и давят. Кисоп научился благодарить Джесопа за самые глупые мелочи, чтобы невысказанные слова благодарности не сжимали горло в тисках и не мешали жить. Он чувствовал себя должным благодарить Джесопа, чтобы однажды не пожалеть. Чтобы однажды его трахея просто не переломилась от тяжести несказанных "спасибо" или "ты меня просто спас, я без тебя как без рук". Кисоп должен был. Как сказал Джесоп, жить для него же. А остальное — мелочи, и Кисоп сам решает, должен он это делать, говорить, или нет. Кисоп... решил для себя, что должен. И это слово, которое раньше не нравилось им обоим, стало чем-то общим, положительным и необходимым. Не потому что их больше ничто не связывает, потому что это их фишка. Быть должниками друг друга. А потом смеяться над этим, чувствуя дрожь по спине из-за смеха, что растворялся в их губах. Кисоп вновь должник Джесопа, ведь он ни с кем еще так классно не целовался. Джесоп же — должник Кисопа. С этим парнем, были все его первые поцелуи. С этим парнем, Джесоп не сомневается, будет и его последний. Иначе быть не может. Кисоп задыхается прежде всего не из-за того, что его жизнь теперь в чьих-то руках, а смерть, до этого совсем далекая, теперь так близко, а из-за того, как все это сказать. Джесоп сейчас наверняка разбивает яйца о край сковородки и смотрит детективный сериал, который всегда показывают в это время. Кисоп вяло улыбается, выбирая в торговом автомате ту содовую, которую Дже любит. Он знает и, кажется, совсем скоро унесет это знание с собой в могилу. Джесоп бы не пожалел яиц и замахнулся бы на него той сковородой. Тефаль, или что там. Если бы прочитал его мысли. Это была его самая горькая в жизни яичница с помидорами. И самая дрянная содовая. — Пауки к счастью? — усмехается Джесоп, когда вечером хочет воспользоваться ванной, а по ее белой эмали ползет членистоногое. Джесоп не говорит сам с собой — он чувствует, что Кисоп тоже здесь. Натянул рукава трикотажной синей кофты до самых пальцев, скрестил руки на груди. Джесоп может не поворачиваться, он все это видит. Калейдоскопом на веках. Самыми красочными татуировками там же. Осторожно смывает паука, включая душ. Рука задерживается на вентиле неестественно долго, а потом так же неестественно с него падает. Он спрашивает: — Когда первый сеанс химиотерапии? Кисоп отвечает: — В следующий четверг. И Джесопа рвет на клочки там, внутри. Какой, к чертям собачьим, следующий четверг? Они что, не могут начать лечить Кисопа уже сейчас? Они... издеваются? Джесоп не понимает. Джесоп едва дышит. Джесоп кусает язык, лишь бы сдержаться и не развернуться, коснуться Кисопа. Там, где диафрагма, что изуродована опухолью. А ведь обнаженный Кисоп — красивый, без единого изъяна, эти косточки, каждая из них, которая выпирают и манят... Джесоп вздрагивает, когда его затылка касаются губы. Губы, определенно, знакомые. Он — должник этих губ. Он их пленник, кроме того. Он пленен Кисопом, а Кисоп пленен раковым заболеванием, от которого нет лекарства. Химиотерапия — это яд. Это ничто иное, как яд. И после нее, Кисоп уже не будет прежним. Даже если замедлится распространение опухоли, ее рост, Кисоп уже будет уничтожен. Тем ядом, что наполнит его до краев на страшных сеансах. После которого люди, одновременно с надеждой на жизнь, приобретают еще кое-что. Билет на экспресс. До скорой смерти. — Мне пойти... с тобой? — Нет, — Кисоп едва мотает головой. Его губы все еще касаются затылка Джесопа, но он чувствует все, если это Кисоп, и ни за что не ошибется. Только сейчас немного не верит своим ушам, вот и все. — пожалуйста. — Точно? Может, тебе понадобится помощь. Никогда. Ничего подобного. Не было в их жизни. В их общей жизни. Кисоп не смог подавить сдавленный стон, предвещающий его крупные, досадные слезы, а Джесоп сжал и разжал кулаки. Все равно не смог успокоиться. Они впервые не захотели быть должниками друг друга. Кисоп впервые сказал то, что на шаг-два отдалило его от Дже. Но следующим ход все равно за ним. Он бросит кости и, возможно, догонит Кисопа. А может, перегонит его. Еще, есть вероятность того, что он не сможет его догнать. Но об этой вероятности не хочется думать. Совсем-совсем. — Джесоп-а, ничего. Первый раз я сам, а потом... может... Джесоп не может так больше. Кости, ходы, догонялки. Должники, еще что-то. Какой маразм. Он просто поворачивается и целует Кисопа. Вот просто. Так хочется. Но Кисоп не... — Что с тобой?.. Кисоп?.. — Прости. Он бормочет что-то о сонливости, которая вдруг одолела, о желании сегодня вместо Джесопа застелить кровать. Джесоп, он не верит. Он не верит, так что не отпускает. Кисоп на него даже не смотрит — смотрит на пальцы Джесопа, сильно сжимающие его запястья. Когда-нибудь, они превратятся в песок из-за этого. И вены уродливо будут торчать из него, как такого же синего цвета провода из строя вышедшей техники. — Чего ты от меня хочешь?.. — Чего я от тебя хочу? — Джесоп делает вид, что задумывается. Но он прекрасно знает, чего хочет. Так всегда было, это и есть Ким Джесоп. — Поцелуй на ночь. Кисоп задумывается ненадолго. Проходит время, но он целует Джесопа в щеку и пытается улыбнуться так, чтобы засчиталось. Не улыбается совсем, вот не улыбается, и все здесь. Но Кисоп пытается. Джесоп будет его должником, снова. Ведь Кисоп, несмотря на страх и вытекающую из него нервозность, пытается поддержать равновесие в их отношениях, чуть не потерявших его за обеденным столом. — Поцелуй на ночь? — А что же еще? — он хмыкает и, еще подумав, добавляет. — Разве я могу тебе соврать? Это его как будто бы железное алиби. И когда дверь за Кисопом закрывается, Джесоп садится на бортик ванной, всей ладонью проводя по поверхности лица, на самом деле жалея, что он не может этой самой рукой забраться в Кисопа и вырвать с корнем чертовую опухоль. Будь она неладна. Этот день вырвал из-под Джесопа горизонтальную поверхность, по которой было так легко идти. Кисоп, Джесоп понимает это, чувствует себя еще хуже. Им обоим теперь придется карабкаться по оставшейся вертикали. И... Этот поцелуй на ночь. Джесоп несколько раз бьет по собственной груди, там, где сердце заворчало острой болью то, что Джесоп и так знал. Что этот поцелуй на ночь был больше похож на прощальный.