Хочется.

Хочется...       По огромному экрану, занимающему почти всю стену лаборатории, бегут строкой, толкая друг друга, маленькие зелёные закорючки; в золотистых глазах не отражается ничего, кроме безумного хоровода цифр - Маюри предельно собран. Собран до кончиков пальцев, оголёнными нервами танцующих по клавиатуре, до ненормально расширенных пульсирующей чернотой зрачков, собран до последней клеточки мозга: время почти на исходе. Если упустить момент, воспользоваться ошибочными данными или перепутать показания, то всё пойдёт насмарку - бессонные ночи, раздражённые Акон и Рин, а самое главное, на губах Киске снова будет плясать насмешливо-почтительная полуулыбка, до краёв полная без труда различимым издевательством: "Разумеется, капитан Куроцучи, Вы же великий учёный... Ну, раз Вы считаете, Куроцучи-тайчо, значит, так надо - я ведь не могу пропустить мимо ушей совет такого гениального специалиста... С той высоты, на которую Вас вознёс Ваш незаурядный ум, Вам виднее, Куроцучи-тайчо..."       Маюри не позволил себе скрипнуть зубами, не до того сейчас. Если всё получится, если расчёты верны, если теория, на которой основывается разработка, жизнеспособна и выдержит серьёзные проверки, то скрипеть зубами будет Урахара. Завтра. А сегодня - бесконечные караваны одному ему понятных знаков, ровными чёрными линиями ложащихся на бумагу. Всё расписано до простейших формул, даже первоклассник разберётся. Идеально. Хочется.       Сознание фиксирует ошибку интуитивно - взгляд машинально цепляется за неправильную строчку; рука учёного замерла над исписанным листом. Приборы продолжают непрерывно выдавать показания, провода всё так же гудят, глухо, размеренно-привычно, но что-то неуловимо меняется. Абсолютно совершенная система выводов рушится мгновенно и больше не кажется такой стройной и логичной. - Нему! Капитан двенадцатого отряда просматривает длинный список составляющих кислоты - ферменты полностью соответствуют друг другу. - Нему, какого меноса ты ещё не здесь! Пошевеливайся, идиотка! - Я тут, Куроцучи-тайчо. Большие чёрные глаза из-под густой фиолетовой чёлки бесстрастно смотрят на своего капитана; Маюри захлёбывается визгом, занося руку для удара. Напряжённая атмосфера разрывается звонким хлопком: на молочно-белой коже девушки краснеет яркая полоска свидетельства раздражения учёного. - Что ты стоишь, дура! Принеси мне старые отчёты по похожим опытам! Слёзы растаяли в воздухе невысказанной обидой: лейтенант не имеет права обижаться на своего капитана, даже если капитан не прав. Даже если капитан бесится из страха перед одной лишь возможностью ошибиться. Даже если капитан - твой фиктивный отец.       Маюри вертит в руках кисть для письма, не замечая, что чернила пачкают его белоснежное хаори тёмными пятнами. Надо поскорее разобраться со всем этим: никаких несостыковок не может быть - всё было продумано и учтено ещё много лет назад. Тогда, в полуразрушенном хранилище, где даже после смерти хозяина остался вязкий сладковатый запах, Куроцучи дрожащими руками просматривал сотни заметок о сотнях опытов, изучал сотни образцов... Этому аранкарру не хватило буквально чуть-чуть, чтобы подобраться к самой сути, но ничего, Маюри сумеет довести дело до конца, тем более что в своё время ему тоже приходила в голову такая идея. Хочется.       Тихие шаги Нему слышны ещё в коридоре; Маюри не надо оборачиваться на звук скрипнувшей двери, чтобы увидеть, как изящная фигурка, низко склонив голову и слегка сгорбившись, подходит к столу, крепко сжимая в руках разноцветные папки... - Я достала все отчёты за текущий год и присоединила к ним записи, которые мы нашли... У того аранкарра. Одно неловкое, слишком резкое движение - и пожелтевшие от времени листы, словно старые неуклюжие птицы, разлетаются по всей комнате, приземляясь на холодном каменном полу. - Кретинка! Подними сейчас же! Почему ты вечно всё портишь? Я создавал помощника, а не бесполезный набор функций, заключённый в оболочку искусственно синтезированного тела! Хочется. ***       Колонки цифр сливаются воедино, раздваиваются и растраиваются, сворачиваются в спирали, жужжание аппаратуры, такое привычное и успокаивающее раньше, сейчас напрягает сильнее, чем постоянные промахи лейтенанта. Голова раскалывается пополам, перед глазами плывут красновато-бурые круги, и Маюри кажется, что откуда-то доносится тот самый аромат - приторный, насыщенный, сладкий. Думать становится всё труднее и труднее, и Куроцучи даже не может вспомнить, почему этот запах знаком до щемящей боли в груди, почему в обрывках мыслей появляются серые бесконечные пески, голубое небо, руины... И янтарно-жёлтые глаза.       Ему потребовалось около тридцати секунд, чтобы осознать, что пристально-оценивающий взгляд цвета карамели - не выдумка больного воображения, и без того вымотанного бесконечными нагрузками. Он реален, реален, как и его обладатель, сидящий на столе; реален, как и ослепительно белая, без единого пятнышка, форма; реален, как счастливый смех с проскальзывающими нотками сумасшедшего торжества. В эту реальность трудно поверить, почти невозможно - и тем не менее сейчас необходимо принять как должное. - Никому не под силу возродиться из мёртвых, Заэль. - О, шинигами, ты правда так считаешь? - медовый голос обволакивает, разъедает до основания; Октава потягивается, как сытый кот. И довольно щурится. Маюри пытается собрать воедино остатки рейацу, хотя бы для кидо. Не получается. А глаза следят за ним, издевательски сощуренные и безумно желанные; Заэль подмечает тень каждой эмоции, проскальзывающей на лице своего убийцы, и забавляется, вслушиваясь в надсадный хрип - нелепые попытки наполнить разрушающиеся легкие кислородом. - Хочешь /безумно хочу/ совет, Куроцучи? Экономь жизнь. Ты уже не контролируешь свою силу, слишком много ресурсов ушло на моё возрождение. - Не может быть никакого возрождения. Твоё время остановилось. Тебя больше нет и никогда уже не будет. - Силы тают стремительно, Маюри с трудом заставляет себя говорить. Приторный запах душит, растворяет медленно, но ощутимо. - Моё время - оно всего лишь замедлилось, и только. Не скрою, ты доставил мне много проблем, Куроцучи. Много боли и много, скажем так, неприятностей. Но, в конце концов, я здесь, живой, а ты медленно умираешь, пока я пью тебя по капле. Какое теперь имеет значение то, что было когда-то давно? Маюри не слишком беспокоят слова Заэля, он боится другого. Боится, что Гранц поступит так же, как поступил он сам сразу же после той битвы в Лас Ночес. И сознание собственного бессилия высушивает окончательно, отзываясь ноющей пульсацией между рёбер. - Ты... Заберёшь все мои... Записи и исследования? Заэль снова запрокидывает голову и смеётся. - Ты ведь так и сделал, верно? Ты прибрал к рукам сотни лет моих трудов. Но я не последую твоему примеру - мне ни к чему твои жалкие разработки. Здесь, в Готей-13, тебя сдерживали ограничения хотя бы с этической точки зрения; когда я вернусь домой, то получу полную свободу действий, вряд ли вы со своими законами и понятиями сможете дать мне больше. Сердце сбилось с ритма, ускоряясь в каком-то бешеном темпе, и - резко замерло, почти прекращая пульсировать. Глупо. Надо собраться. Надо нанести решающий удар, пусть и не на поражение. Надо приподняться на локтях, упорно игнорируя кромсающую виски боль; надо увидеть смятение и непонимание в жёлтых глазах - как в тот раз. Чтобы снова почувствовать себя живым. Гранц ведь не знает, что Айзен в тюрьме а все остальные убиты, значит, у Куроцучи есть отличный козырь. Главное - применить его как надо. - Ты допустил очень серьёзный промах. - Рука судорожно комкает исчирканную бумагу. - Не думаю, что твоему Ками понравится, если опыт не удастся: в конце концов, ты всего лишь Восьмёрка, один из наиболее слабых. А слабых устраняют в первую очередь. Хочется.       А глаза всё-таки бездонные, блестящие. Но, определённо, искорки испуга их только украшают, как и исказившиеся до неузнаваемости черты лица. Да, так лучше. Так хочется больше. *** Обжигающе-громкий шёпот щекочет ухо; Маюри думает, что он весь состоит из одного запаха. - Ты просто боишься умирать. - Ты тоже. - Ты ведь не знаешь, что там, дальше. За смертью. За последним выдохом. - Ты тоже. - Хватит, я не шучу. Я ушёл - и вернулся, я был там, я видел, слышал, осязал... Не тебе меня упрекать, Куроцучи. - Но ведь ты здесь, со мной. Дышишь мной, возрождаешься из меня, чувствуешь меня. Значит, ты всё-таки не дошёл до конца. - Не трать силы на бессмысленные споры, их и так немного осталось. Раз так уверен в моей ошибке - исправь её. Пройди дальше. Тебе же хочется жить? Слишком близко. Слишком сладко. Лабораторию заволакивает какой-то золотистой дымкой, и уже поздно кричать или звать на помощь. Маюри медленно закрывает глаза, в последний раз вдыхая этот грёбаный медовый воздух. В той смерти, которую он представлял себе, не было Гранца с его смехом, запахом, силами и жизнью, только гарь и пепельный цвет - верные спутники битвы. В той смерти, которую он представлял себе, не было нереального, извращённого, почти животного желания другого тела. И не было слабого, переходящего на нет шёпота: - Хочется.