Неженка

Мне тринадцать лет. Я ненавижу свою семью. Сколько подростков могут написать то же самое? Думаю, что очень многие. Только вот почти все потом перебесятся, поймут правоту родителей, возьмутся за ум… и создадут собственные семьи, которые невольно сделают копиями тех, в которых выросли. Это самый большой на свете порочный круг. Дурацкий подростковый бунт. Это даже почти норма. Только вот я – не такой. Я ненавижу свою семью глубоко и искренне, почти с тех самых пор, как помню себя. Скажете, я ненормальный? Психопат? Выродок? Уверяю вас, что это не так. Попробую объяснить, в чём дело. Представьте вдруг, что в утином выводке случайно появился на свет цыплёнок. Непонятно почему, неизвестно с чего. Появился. Будет ли он любить тех, на кого так не похож, чьи инстинкты и привычки ему глубоко чужды и противны его собственной природе? И, самое главное, будут ли они любить его? Мои родители – люди простые. Отец – работает автослесарем, мать – продавщицей. У меня есть брат и сестра, я – самый младший. А ещё у нас есть неплохая трёхкомнатная квартира, доставшаяся от бабушки с дедушкой, маминых родителей, собственноручно построенный отцом сарай на шести сотках, гордо именуемый дачей, и машина. Нет. Даже не так. МАШИНА. Её отец гораздо больше любит, чем нас всех, вместе взятых – недаром столько времени проводит в гараже после работы, доводя её до ума. И эта убогая уёбищная шестёрка отвечает ему полной взаимностью – безотказно бегает по всем делам, возит нас на дачу и с дачи и почти никогда не ломается. Родители довольны. У них всё, как у людей. Квартира, машина, дача… замечательный сын, уже пошедший по стопам отца и обучающийся в колледже на автослесаря. Прекрасная дочь, мечтающая о достойной надёжной профессии врача-стоматолога. Они были бы куда более счастливы, если бы у них не было меня. Потому что я – сплошное недоразумение. Слабак. Хлюпик. Неженка, по недосмотру природы уродившийся мальчиком. Ненавижу. Моя мать вообще не планировала третьего ребёнка. Им вполне хватало двоих, тем более, что сын-наследник уже был. Но случилось то, что случилось, мать, кстати, сначала даже не почувствовала, что беременна, думала какие-то неполадки по-женски. Но, пока она дошла до гинеколога, выяснилось, что аборт делать уже поздновато. Да и опасно для жизни. Пришлось рожать. Когда я родился, мать была в некотором шоке. Попробуйте-ка объяснить мужу, отчего у двух белобрысых коренных россиян родился ребёнок–мулат. Мать устроила истерику прямо в палате, требовала главврача, кричала, что её ребёнка подменили, рвалась писать отказ… Она прекрасно представляла себе реакцию отца – тут было без вариантов. Отец всё-таки узнал, какого колера наследник появился на свет, напился, чуть было не побил стёкла в ни в чём не виноватом роддоме, называл мать «сукой» и «блядью», хорошо охрана его быстро нейтрализовала и сдала в милицию, да… Вас удивляет, откуда я так хорошо осведомлён об обстоятельствах моего появления на свет? Очень просто. Мать столько раз перетирала эти подробности в разговорах с соседками, что я уже успел выучить наизусть эту убогую мизансцену. Положение спасла моя бабушка. То есть мамина свекровь. Именно она приехала к сыну каяться. Дедушка к тому времени был уже в могиле – неумеренное потребление продукта под названием «Русская горькая» уложило его туда куда раньше срока, так что распадом семьи ей это признание не грозило. Оказалось, что это она в молодости согрешила с красивым парнем из дружественной африканской страны, а под венец с дедушкой отправилась уже будучи беременной, с ужасом ожидая, что будет, ежели сын пойдёт в отца… Но бабушке повезло. Отец унаследовал её круглую рязанскую физиономию, нос картошкой, светлые волосы и белёсые свиные ресницы. Парадокс, да… Так что семейная жизнь потекла как по-писаному – от одного дедушкиного запоя до другого. И вот теперь ошибка её молодости вскрылась. Отец, конечно, не особо поверил своей матери, распотрошил заначку и заказал анализ ДНК в платном медицинском центре. Результат оказался именно таким, о каком говорила его мать: мои родители – это мои родители, мать отцу не изменяла, и меня пришлось растить. Никуда не денешься. Ненавижу. Хотя, мои родители честно выполняли родительский долг. Они меня поили, кормили, одевали. И продолжают это делать до сих пор. Но я просто кожей чувствую, что это всё – не моё. Одежда, которую я донашиваю за старшим братом, комната, которую я вынужден делить с ним, его тупые приятели, которые постоянно называют меня Мальвиной и делают объектом для своих идиотских шуточек, сестра, которая откровенно стыдится меня и постоянно кричит, чтобы я не показывался на глаза, когда к ней приходят её подруги, мать, которая на день рождения стабильно дарит мне что-нибудь практичное – например, упаковку трусов. Или носков. Или серую рубашку в противную клеточку. Отец, которого я раздражаю самим фактом своего существования, и не было дня, чтобы в мой адрес не прозвучало: «слюнтяй», «неженка», «тряпка», «баба». Ненавижу. Мы живём в типичном «спальном» районе, здесь все такие же простые, как и моя семья. Здесь все вкалывают пять дней в неделю, и пьют в выходные. Ходят друг другу в гости, чтобы есть жирный оливье и тупую селёдку под шубой. И снова пить, и орать после выпитого хором: «Ой, мороз-мороз…» или «На поле танки грохотали…» Ненавижу. Здесь нужно быть правильным пацаном, курить с семи лет, пробовать спиртное с десяти, в тринадцать начать трахаться, непременно драться по поводу и без повода, обзавестись собственным мопедом, чтобы летними ночами гонять по району, вызывая раздражение старшего поколения, выражающееся в громких матерных руладах. Ненавижу. Кое-как отучиться в колледже, получить специальность или, как с придыханием говорит мать, «кусок хлеба», отслужить в армии, вернуться, жениться, родить пару-тройку спиногрызов, пропадать в гараже и пить пиво со старыми дружками, периодически гонять жену и детей, чтобы «баба страх не теряла», смотреть футбол сидя у телевизора, стареть, лысеть, сдохнуть. Ненавижу. Это всё не моё. Ведь не может же быть моим то, от чего мне плохо – мешковатая одежда, пахнущая дешёвым порошком, борщ с жирной свининой, ванная комната с вечными пятнами плесени, с которой мать упорно воюет не первый год, брат-дебил, который норовит пнуть исподтишка, сестра, удивительно похожая на отца, с её белёсыми жидким волосёнками и свиными ресницами, тупые одноклассники, которые называют меня не иначе, как «ниггер», «ботан» и «цвяяяточек»… Учителя, которые упорно не замечают подножек, тычков, затрещин и плевков в стакан с компотом в школьной столовой. Ненавижу. Я ненавижу всё это так сильно, что уже всерьёз задумывался о том, чтобы покончить со всем. Мне тринадцать. Ещё пять лет я просто не выдержу. Единственное, что меня пока удерживает – это тётя Линда. Тётя Линда – это двоюродная сестра моей матери. В своё время ей удалось выйти замуж за очень состоятельного человека, а потом она овдовела и унаследовала всё его имущество. Она так и не вышла замуж во второй раз, хотя ей и предлагали это. И не один раз. И не только из-за денег. В отличие от матери – тётя Линда красива. У неё тоже светлые волосы, но у неё голубые, а не водянисто-серые глаза, а ресницы, может и белёсые, она умело подкрашивает. У неё стройная фигура, как у девушки, и она всегда держит спину. Ровно. Идеально прямо. В молодости она была балериной, и достаточно талантливой, чтобы периодически исполнять сольные партии. В большой семье она была младшей, подозреваю, что такой же лишней, как я, и когда выяснилось, что у неё соответствующие способности, родители с радостью отдали девочку в особую школу-интернат. И вздохнули с облегчением. Отделались. А тётя Линда с радостью окунулась в мир, в котором ощущала себя нужной. Она стала самой настоящей балериной, ездила с гастролями по всему миру, её имя было на афишах, но, как она сама мне рассказывала, она прекрасно понимала, что век балерин короток. Артисты балета уходят на пенсию в тридцать пять лет, и если к тому времени ты не обзавёлся надёжным тылом… всё может быть очень и очень печально. Не у всех хватает сил начать жизнь заново, возможность преподавать получают единицы… А остальным… Остальным приходится как-то устраиваться. Не все могут выдержать такой перелом. Тётя Линда всё это прекрасно поняла. И когда в двадцать восемь лет у неё появился постоянный поклонник – солидный, богатый и надёжный, она ответила на его ухаживания. Мужчина потерял голову от прекрасной танцовщицы, развёлся с женой, оттяпавшей довольно большой кусок от его состояния, и женился на тёте Линде. Они прожили вместе три года, а потом на скользкой дороге в гололёд машина мужа тёти Линды потеряла управление… Муж погиб, тётя Линда выжила чудом, её спас ремень безопасности. Полиция расследовала аварию, но не нашла ничего подозрительного. Не справился с управлением человек. Бывает. Но, незадолго до своей смерти муж составил завещание по всем правилам, сделав тётю Линду единственной наследницей, и она в одночасье стала богата и независима. И тут о ней, как водится, вспомнили родственники. И получили от ворот поворот. Все. Кроме моей матери. И я знаю, в чём причина. Тётя Линда хочет усыновить меня. Она единственный человек на всём белом свете, которому я не безразличен. Поэтому она приезжает к родителям в гости на своей дорогой машине, дарит подарки, даёт деньги. За это отец иногда разрешает мне провести с ней выходные. И это самые замечательные дни в моей жизни. Мы ходим вместе с тётей Линдой в кафе и в кино, в театры и в консерваторию. Да-да, мне нравится классическая музыка, но об этом лучше не упоминать при моей семье. Они не понимают, как можно любить «эту тягомотину», как может нравиться балет, или зачем часами сидеть перед картиной в музее, обсуждая мельчайшие детали, пытаясь понять, что хотел сказать художник. Я люблю эти дни с тётей Линдой – с ней можно... разговаривать о том, что мне действительно интересно. Но потом… когда выходные проходят, мне всё тяжелее и тяжелее возвращаться туда. Туда где мне плохо. Где меня не любят. Где я всех ненавижу. Тётя Линда сначала пыталась делать подарки и мне – покупала дорогую одежду, телефон, планшет, ноут… Но подарки на следующий же день оказывались безнадёжно испорченными: одежда – изрезанной в клочья, гаджеты – раскуроченными так, что они не подлежали восстановлению. Так мои братец и сестрица давали мне понять, что я - ничтожество, что я не должен быть лучше, чем они, выглядеть лучше, чем они, вообще выделяться в лучшую сторону. А отец… он ни за что не согласится на то, чтобы тётя Линда усыновила меня – ведь деньги, которые она даёт матери все перекочёвывают в отцовскую заначку. Он копит на машину – новую иномарку. И, по-моему, ему осталось совсем немного. Но хуже всего – приятели моего брата. Я помню, как в день его рождения они всерьёз предлагали пустить меня по кругу, а братец только пьяно смеялся и говорил, что мне на роду написано стать шлюхой и сосать у мужиков за сотню в подворотне. Как я тогда вырвался от них – не знаю, бродил по улицам до позднего вечера, вернулся домой только тогда, когда вернулись родители и сестра с дачи. Так мне же ещё и попало. Отец меня тогда выдрал так, что я три дня сесть не мог. А брат… С тех пор я стал бояться брата – кто знает, что придёт ему и его дружкам в голову во время следующей пьянки. И даже если случится… страшное, никто за меня не вступится – ни сестра, ни родители. Скажут, что я сам виноват. Сам нарвался. Они всегда так говорят, когда я прихожу из школы с очередным «бланшем» от «добрых» одноклассников. Конечно, я говорю об этом с тётей Линдой. Конечно, она предлагает мне остаться. Не возвращаться. Но я слишком хорошо понимаю, что у неё могут быть неприятности – наше родство настолько дальнее, что стало почти призрачным. Поэтому я возвращаюсь. Но помню её слова: - Если бы ты был сиротой, я бы смогла усыновить тебя… Но я не сирота. И мне нужно терпеть ещё пять лет. А две недели спустя, перед Новым Годом в нашей семье разражается новый безобразный скандал. Я давно хотел проколоть себе ухо, накопил денег, купил серебряное колечко… А потом просто решил сделать себе подарок на Новый Год – пошёл и проколол. Я думал, что моё семейство этого не заметит – я неделями порой чувствовал себя невидимкой. Не тут-то было. Братец заметил колечко первым, стал называть меня «пидором» и «гомосеком», к нему присоединился пришедший с работы не в духе отец, заявивший, что «не растил давалку», мать невозмутимо молчала, глядя в сторону, сестрица откровенно злорадствовала. А отец распалялся всё больше, в конце концов он ударил меня по лицу, и тут… тут я не выдержал, оттолкнул его руку, крикнул: «Да пошли вы все на хуй!», схватил с вешалки куртку и бросился вниз по лестнице, пробежав мимо шушукающихся соседок. В спину мне летел грозный рев отца: «Только попробуй вернуться, блядёныш! Убью!» Несколько часов я бродил по улицам, замёрз так, что зуб на зуб не попадал, пойти к тёте Линде я не решился, боясь втянуть её в неприятности, мне просто хотелось сесть где-нибудь на скамейку и тихо замёрзнуть. Весёлые люди, нарядные витрины магазинов, мигающие огнями ёлки – всё это напоминало мне о том, что я чужой… лишний… ненужный… В конце концов, я понял, что и вправду замерзаю, мне как-то стало всё безразлично и ноги сами понесли меня к дому. Отец снова побьёт? Ну и пусть. Не в первый раз. Я понял, что покончить с собой у меня не хватит духу. Я же неженка. Однако, когда я вошёл в знакомый двор, я увидел, как отъезжают пожарная машина и «Скорая». И там была ещё одна машина – железный ящик, в который хмурые мужики вносили на носилках чёрный мешок… а потом ещё один… А потом я понял, что окна нашей квартиры зияют чёрными обгорелыми провалами. Стоящие кучкой у подъезда соседки, окружившие полицейского, обернулись в мою сторону, всплеснули руками, до меня донеслась реплика одной из них: - Бедный сиротка, один остался… Все ведь сгорели… А потом… потом я потерял сознание. Очнулся я уже в больнице, рядом сидела тётя Линда. Она держала меня за руку и я понял, что моя мечта стала реальностью, пусть и таким ужасным образом, потому что первые её слова, сказанные мне, были: - Теперь ты будешь жить со мной, малыш… Я уже похлопотала об этом. Потом были похороны. Скромные, но пристойные, их тоже оплатила тётя Линда. Пожар в квартире моих родителей был признан несчастным случаем – выпили люди лишнего, потом легли спать… Но кто-то забыл выключить газовую конфорку. И когда среди ночи отец или брат пошли на кухню покурить и зажгли спичку… Рвануло так сильно, что выгорела вся квартира. Никто не виноват. Вернее, сами виноваты. Мне нравится моя новая жизнь. Я больше не ощущаю себя чужим и лишним, мне хорошо с тётей Линдой, мне хорошо в новой школе, я смогу увидеть весь мир, учиться за границей, я никогда не вернусь в гнусный спальный район, в котором провёл первые тринадцать лет моей жизни. Исключено. К тому же я всегда буду помнить, как долго, очень долго сидел на чердаке, ожидая наступления ночи, как пробрался в наш подъезд так, чтобы меня никто не видел, как открыл дверь своим ключом и убедился, что все спят… И как открыл все конфорки на газовой плите, прекрасно зная, что отец или брат непременно встанут ночью покурить. Иногда у нас просто нет другого выхода.