Всё, что осталось

Дверь в кабинет одного из многочисленных офисов открылась, в дверном проёме показалась голова главного секретаря. — Альберт Васильевич, это вам... — сказала блондинка, протягивая какой-то свёрток. — А? Что? — недопонимал мужчина, оторвавшись от бумаг и монитора, потом перевёл взгляд и посмотрел на неё с грозным видом: в нём читался гнев и злость. Женщина тут же рефлекторно отступила, прижав вещи к себе. — Я же просил меня не беспокоить! — выпалил он, вставая из-за стола. — Вы не понимаете... — осмелившись, продолжила подчинённая нарочито тихим голосом. — Это очень важно! — и без страха взглянула на широкоплечего шатена, хотя физически боялась начальника, зная, что этот мужчина склонен и к рукоприкладству. Однако с ней он был всегда мягок и вежлив - друг детства, но вольностей себе никаких не позволял. В глазах директора сверкнула искра презрения и недоумения. — Чёрт! Это вы не понимаете! — его гнев быстро сменился яростью. — Что может быть важней сегодняшней работы? — выпалил мужчина как пулемёт, сверля несчастную своими иссиня-чёрными глазами, потом усмехнулся, подходя к кулеру, стоящему в тени подальше от окна, взял стакан, опираясь рукой о стену. — У меня поставки топлива на несколько миллионов долларов. И... Она всё это время стоявшая на пороге была невозмутима даже и не слушая его: не стала никуда отступать, и начала говорить своим тихим, спокойным, бархатным голосом. — Альберт... — обратилась секретарша к директору, предварительно, сделав несколько шагов в его сторону, затем обошла мужчину вокруг и села в большое кресло, стоявшее напротив стола. — Это связано с твоей прежней жизнью... — она замолчала, тогда шеф жестом показал ей, чтобы та продолжила; выражение его лица стало бледно-розового оттенка, вместо привычного насыщенного румянца; он притих и опустился на ближайший стул. — То есть с Майскийском... На Альберта, мужчину лет тридцати-тридцати пяти, самопроизвольно напал ступор, так и оставшийся пустым стакан выпал из его онемевших пальцев: только звук разбитого стекла смог вывести его из оцепенения. — Я п-понял... — начал заикаться он. — Извини, Лёль, не хотел тебя обидеть... — он посмотрел на подчинённую, взял её маленькую ручку в свою огромную ладонь и поцеловал, как это делают джельтмены. Потом добавил после короткого молчания, всё так же смотря на неё. — Давай. Выдохнув, бизнесмен обхватил голову руками и опустил её вниз, спустя десять секунд руководитель вернулся в нормальное положение. На его уже слегка морщинистом лице впервые за несколько лет появилась тревога; в его волевом взгляде читался настоящий неподдельный ужас; он человек примерно под два метра роста с угрожающей внешностью, пугающей кого угодно, сейчас сидел с реальным чувством страха. Он боялся, как ягненок, оказавшийся один перед огромной стаей голодных волков; его руки дрожали, плечи опустились, а всё тело сжалось, словно у раба ожидающего очередного удара. Сейчас можно было, как на ладони, увидеть всю его беззащитность перед окружающим миром. Ему сейчас как никогда нужна поддержка, но взять её ему было не у кого. Женщина деликатно убрала его руку, подвинула кресло к стулу и передала ему документы, завёрнутые в платок. Затем встала, и спустя несколько секунд собиралась уходить из кабинета, быстрым шагом направляясь к выходу. Он вскоре тоже встал и взглянул на Лёлю с нескрываемым разочарованием и болью, секретарша лишь прошептала одними губами: "Держись!" - и скрылась в коридоре, не забыв закрыть за собой дверь. А Альберт ещё долго смотрел на дверную ручку из светлого металла, ставшую для него уже родной за последние пятнадцать лет, вглядываясь в каждую щербину, в каждую выбоину, в каждую царапину. Начальник перевёл взгляд на врученный ему конверт и, вздохнув, принялся открывать его, хотя всё равно боялся: дрожь в теле ему вроде удалось унять, а вот чувство страха и тревоги так и не покинули его. Альберт не стал делать над собой усилие, и его рука сама потянулась к почти развёрнутой посылке: грубые и сильные пальцы убрали шёлковый платок, которым Елена её заворачивала, видимо в спешке и убирая от посторонних глаз. Добравшись, до толстой и шершавой бумажной обёртки, он нетерпеливо разорвал её: его взору открылись небольшая стопочка маленьких прямоугольных листочков, наверное, следствие разворованного тетрадного листа. Очевидно, что написаны они были в разное время, так как имели разный оттенок: от бежево-белого до почти коричневого. Эти бумажечки, а них текст. И такой знакомый почерк, скорее всего до онемения пальцев и языка, до мурашек, до боли в сердце о тяжёлых воспоминаниях того времени...