Возмутитель спокойствия

Возмутитель спокойствия...Переживания Холста или о вреде пьянки 1997 год Поток мыслей, соплей и слэша. - И-и-и, прости, ик, лю... лю... бля... любимый, - еле живой Дуб переваливается через порог и растягивается на полу. От полового контакта "лоб в лоб" с паркетом у басиста перед глазами летят симпатичные чёртики и звёздочки, в каждом из которых отражается усталое бледное лицо Холста, искажённое не то болью, не то отвращением к виду распластанного, мокрого, полубессознательного тела в собственной прихожей. Побыстрее от любопытных глаз соседей Холст прикрыл дверь и повесил цепочку. *** Его била крупная дрожь - на улице в ночь как назло зарядил дождь со снегом, а ему пришлось из последних сил тащить нетрезвого Дуба на себе несколько кварталов. Не верующий ни во что, кроме Ницше и Шпенглера с Камю пополам, Володя в душе молился, чтобы менты или бандиты, столь распространённые в тёмных углах Москвы 90-х, не попались им на пути. Он умолял Дуба не петь, затыкая ему рот, но тот изливался душевными балладами времён своей бурной юности. - Помолчи, прошу тебя, - капли дождя смешивались со слезами, стекающими по впалым щекам гитариста. - Чего? - вылупился Дуб. - Ить, это... д-д-душа требует, бля-я-я, не-е-е-е слы-ы-ы-ышны в за-а-а-аду даже-е-е шо-о-ор-р-о-о-охи-и-и-и… хи-хи, слышь, - полной грудью выдал басист и попытался сделать пару самостоятельных шагов, но тело не послушалось и со стуком упало на мокрый асфальт. Проклиная снова очнувшийся радикулит, Петрович осторожно поднял Виталика и посмотрел тому в глаза. Какой-то процент трезвости родился в затуманенных алкоголем глазах. - Всё-ё-ё здЁ-Ё-Ё-Ёсь заме-е-ер… - Дуб оборвался на полуслове, притягивая к себе гитариста. Влажные жадные губы впились в дрожащий уголок рта. Тяжёлое дыханье из смеси перегара, Беломора и чипсов сражало наповал даже привыкшего Холста. Тот задержал воздух и крепко целовал басиста, пытаясь отдать ему ясность сознания, немного силы воли, чтоб только дошёл, а не свалился мёртвым грузом в заснеженные кусты. Нет, это был не первый случай такого состояния Дуба. Но первый после той, едва не ставшей роковой, ночи. А как хорошо начинался этот чудесный весенний день… *** После долгого перерыва группу впервые снова пригласили на ТВ. Интервью о планах, ответы на вопросы зрителей и радиослушателей, возможность снова заявить о себе как о действительно живом и рабочем коллективе. Наглого и самовлюблённого Кипелова, занятого выпуском сольного альбома, решили не беспокоить с девизом "не трожь кое-что, оно и жизнь портить не будет", а Маня попросту уехал на море. Устал милый драммер от количества ругани на один квадратный сантиметр студии, где почти ежедневно встречались музыканты. Холст приехал за полчаса до начала - пробки в Москве только набирали обороты, но уже были малоприятны. - Владимир, здравствуйте, - белокурая администратор увлекла гитариста за собой, беспрестанно болтая о предстоящей программе. - Эфир прямой, никаких вольностей. Знаем мы вас, рокеров! Программу отсмотрит директор канала. А, к слову, ваши коллеги уже... Из бесконечного потока её словесной реки Вова вычленил главную мысль: "Дуб и Теря явились сюда час назад, покрутились, пощипали девчонок за задницу и ушли в неизвестном направлении". "За семечками", - так лаконично выразил мысль Виталий. Холст вздрогнул и вздохнул. Он прекрасно знал, что означают пресловутые семечки от Виталика: залить глаза любой алкогольной продукцией по самые уши. Но зачем? Неужели Дуб забыл, что с ним было? Неужели страсть к зелёному змию сильнее здравого смысла? Бойтесь зелёного дракона! Он придёт неожиданно и из ниоткуда, протянет когтистую лапу псевдопомощи, чтобы нанести решительный, сокрушительный удар в самый неподходящий момент. - Ах ты ж мля, ступенька! – развеселый тенорок Дуба резанул ножом по сердцу легендарного гитариста. В студию вломился двухметровый великан Теря, тащивший за собой трепыхавшегося басиста. - О, Петрович, сладкий мой, дай я тебя поцелую! - не стесняясь оператора, ведущую с валидолом под языком, Терю и административную группу, Дуб всосался мокрыми губами в гитариста и пьяным слюнявым шёпотом пробормотал не то оправдания, не то описания своих похождений на пару с Терей. POV Холста Сердце сжимается до пятикопеечной монетки, кровь стучит в висках от налетевшего вихря перегара. Теря стыдливо отводит взгляд, занавешиваясь волосами. Мои глаза мечут молнии, а нутро жжёт от боли. В груди колет, может, попросить у девчонки валидол? Виталик целует мою шею и ухо. Зачем ты это делаешь, изверг?! Распинать бы тебе всю задницу, чтоб сидеть не мог, да не могу, нога не поднимется… Ведущая приглашает на диван. Шоу должно начаться. Фанаты оборвали все провода. Как им объяснить, что группа где-то раздобыла выпивку и теперь находится в неадекватном состоянии? Камера, мотор, начали... End POV Гримёр пытается сбить красноту с лица Виталика, но получается плохо. Он хихикает, матерится, отворачивается. Неизвестно откуда извлекает поллитру Очакова и открывает её обручальным кольцом. Несколько глотков – пиво с угрожающим бульканьем исчезает в широком горле. Холст сдержан и улыбчив, но бледная рука сжата в кулак. Теря сопит, бубнит умные мысли, наматывает смоляные кудри на палец и смеётся. - Мы против наркотиков, мы за алкоголь! - гордо вещает Дуб, пошленько хихикая. Внутри басистского тела плещется около литра пива, глаза мечтательно скользят по изгибам тела. Нет, не ведущей, а Холста. POV Дуба Мой сладенький, ой, ненаглядный, как ж я, ик, люблю тебя! Чего нахмурился? Ну, выпил я, немного же, а сколько-то?.. Бля, не помню. Не, в пределах нормы, не боись, Вовка. Как в тот раз не будет! Вот за это надо выпить? Ах, хорошо пошло. Хоть и тёплый пивас, похож на мочу ослиную, но пить можно, в мозги вставляет. О, вопрос о наркоте. Оп-па, идея, надо рассказать этой целке! Ну, не колюсь я и не нюхаю, но был случай… - Ну, - начинаю смущённо, - меня, правда, вытаскивали, когда у меня был коллапс алкоголический, - задушевно говорю я. Теря ржёт. Чего давишься, буйвол? Правду же глаголю! End POV Ведущая в лёгком шоке. Таких откровений от легендарной группы она явно не ждала. Терентьев обмахивается плакатом и уписывается со смеху. По лицу Холстинина ходят желваки, руки скрещены на груди, на губах застыла окаменелая улыбка. После программы ведущая расскажет, что, даже сидя на расстоянии от Холста, её затрясло, почти раздавила волна злости и боли, исходившая от гитариста. Его лицо почти слилось с ярко-синими шторами на заднике, но он продолжал натянуто улыбаться. Железная выдержка. POV Холста Ты ранишь без пистолета, режешь без ножа. Господи, дурак ты, Виталя! Руководятел я. Может, и он самый, но ты балбес! И отчитываться ты завтра будешь не передо мной – мне не нужны твои оправдания, наслушался за нашу долгую жизнь. Перед собой будешь каяться, твою душу басистскую истерзают трезвые мысли, надеюсь. Какого чёрта ты вспомнил? Мне больно, понимаешь?! Я мог тебя потерять! Ты сам не знаешь, но стал для меня глотком воздуха. Кто, если не ты, будет рядом со мной? Пройдя сто дорог и омывшись сотней дождей, я осознал: самый близкий и родной человек для меня – ты, но ты, сука такая, гробишь себя, день за днём вбивая острый гвоздь в собственный гроб. Ты же обещал ни капли в рот не брать, обещал! Если бы не эта девчонка, я бы разрыдался от собственного бессилия, что не могу тебе помочь. Я думал, что не умею плакать, и ошибся. Все вспоминают это неприятное умение в какой-то момент, когда душа, если она есть, конечно, не может удержать внутри себя всё накопленное горе. Я оплакивал тебя, корчащегося на диване в конвульсиях, я поседел в ту ночь, а ты... Внутри забили барабаны, точно Маня колотит соляк, стало трудно дышать, стараюсь держать лицо. Перед глазами пролетают кадры хроники недавних дней. End POV Некоторое время тому назад - Я не еду с вами в тур, итак уже второй год катаемся! - в очередной раз устало пробормотал Кипелов, закрывая уши руками от громких воплей Дуба. - Альбом я дописываю, еще подставлю ребят. - А так ты нас подставляешь! - Извини, Виталик, тут интересы разнятся. Я хочу движения вперёд, а не долбиться головой в тупую стену. Я хочу работать от души и для души, а не из-под палки под симфонию перегара и мата. Сборище алкоголиков и имбецилов! Маня уныло сполз в барабаны, выискивая там наушники. Ну, хоть бы раз наоборот - пришёл в студию, а там тишь да благодать. А не последний день Помпеи. К нему, пытаясь быть незаметным, подобрался Теря. - Мань, может, ну их, и по пивку? - гитарист прикрылся инструментом на случай организованного нападения. - Да погоди, я хочу увидеть, чем дело кончится. Нашла коса на камень, понимаешь! Ещё главный не вступал в дело. Главный, то есть Владимир Петрович, действительно помалкивал, тихонько пощипывал гитару, выискивая гармонию для очередного шедевра. Перепалка между вокалистом и басистом началась не вчера, и тратить свои нервы на этих двух раздолбаев ему не хотелось. Двое дерутся, третий не лезет. А тем временем очередной скандал набирал обороты. После обсуждения животрепещущей темы "кто в группе "Ария" главный идиот" дело съехало на обвинение в беспрестанном алкоголизме. Кипелов крошил неслабый батон на запойного басиста. - Да что б ты писал такие песни, как и я! Сочинил опусы на полтора аккорда и радуешься! - Алкаш проклятый! - Валерий сам честно пытался бросить пагубную привычку и ему это местами удавалось. Но забывая свои подградусные похождения, он прекрасно помнил все выкрутасы нетрезвого басиста. - Да я сейчас все выпью! И сок твой, и полироль для гитары! - Дуб от души врезал в глаз Кипелову, сбивая того на пол, и выбежал из студии, хлопнув дверью так, что с потолка обрушилось изображение группы в рамке. Обиженный и оскорблённый Кип с наливающейся под глазом синевой обиженно всхлипнул и забился в угол. Бравировал золотой голос: хоть и записывал альбом, но дело шло медленно. Некуда ему было убегать в настоящий момент, бузил вокалист больше для проформы, для установления собственного величия и реализации звёздной болезни. А вот Холст переполошился: басист умчался в никуда. Бежать за ним? В холодный декабрьский вечер? Гитарист только выскочил в чём был из студии, но на полпути его остановил заботливый Манякин. - Куда ты без одежды? Минус двадцать же, остановись! Дуб побесится и вернётся, - мягкая ладонь драммера нежно погладила его меж лопаток. Обняв трясущегося и дрожащего гитариста, Маня тихонько увёл его в тепло, подальше от бури со снегом, летящим со всех сторон. Холст, полный злобы, отчаяния, боязни за жизнь и здоровье, буквально вцепился в вокалиста, вытряхивая из него каждое слово, жест и взгляд Дуба, чтоб хоть немного понять, что тот собирался натворить. Взгляд голодного матёрого вампира прожигал золотой голос насквозь, из ноздрей вылетали облачка дыма. Кип был уверен: если бы не свидетели, утро для него бы не наступило ни белое, ни чёрное. - Володя, отпусти меня, вытрясешь ведь! Хочешь, я спою? Сильная рука толкнула вокалиста к микрофону с гортанным рыком: - Если бы ты не был нужен как источник звука на концертах, я б тебя пришиб за Виталика, и мне похрену, что ты там супервокалюга! Каждая минута, каждая секунда, казалось, тянулась вечность. Каждый стук за дверью Володя мог говорить о явлении Виталика обратно в студию. Холст даже позвонил домой его жене, сообщая о том, что её супруг задержится до ночи на репетиционной базе. Группа пишет альбом, и было бы кощунством отвлекать её, когда только пришло вдохновение. Время было выиграно, разборка отсрочена хотя бы на том фронте. Струны дергались всё с большим нетерпением, мелкая колкая метель все громче и сильнее гудела за окном. Часы подбирались к вечеру, пробило шесть. Теря с Маней, передвигавшиеся к выходу, заметили какое-то шевеление внизу. Чёрная тень – колосс на глиняных ногах – воевала на пропускной, пытаясь вломиться по лестнице наверх. Пожилая вахтёрша не желала пускать нечто похожее на внушительный сугроб, облитый этиловым спиртом и присыпанный солеными орешками. - Бля, впусти меня, я не этот, не террорист, на репети... ик... цию пришёл! Лоб хочу разбить в покаяньях, а также рожу этой сволочи поющей! Пусти, не доводи до греха! Бабка судорожно отшатнулась, признав в малоадекватном парне обычно улыбчивого арийского басиста. На четвереньках он вполз по лестнице, отсалютовав ногой коллегам, и, собрав волю в кулак, поднялся на трясущиеся ноги, радушно распахнул объятья. - Как я вас всех люблю, серпентарий мой арийский, и ты - гюрза главная, Кипелыч! Ты чего смотришь как неродной? А ну, иди ко мне… Дуб придушил в пылких объятьях в уже охрипшего и уставшего вокалиста, рождая в том новые пронзительные фа-диезы. Рука ловко пролезла в карман куртки, завязанной на бёдрах. Там нашёлся огромный сочный апельсин. - Закуска! Ты прости, Валерка, приватизирую у тебя его, как политота наша конченая, - захихикал он, вонзая зубы в жёсткую кожуру. - Немытый же! - Похрен! Где моя басуха? Я соляк сочинил, закачаетесь! - Откуда ты такой красивый явился? - издалека начал Холст, дёргая щекой и глазом. - Стресс снимал! Петрович, ты не представляешь! Это лучше, чем секс с тобой… ой, простите, я этого не говорил, - Виталик пьяно усмехнулся и с размаху уселся на многострадальный стул, с которого постоянно падал. - И хорошо наснимал, - хмыкнул из угла Маня. - По лицу видно. - Чего ты против моего лица имеешь, ты, пельмень с глазами, Диккинсон недоделанный! - Шёл бы ты... спать, Виталя, - спокойно послал его Маня. Холст подключился к процессу успокоения басиста, потому что прекрасно осознавал примерное состояние коллеги-любовника и понимал, что дальше начнётся буйство и обвинение во всех смертных грехах не только Кипа, но и всех остальных. Ох, как не хотелось ему, несмотря на то, что ребята в курсе, показывать своё особое отношение к басисту! Но что поделаешь... Сдержанный и даже иногда прохладный, Петрович вспомнил умение разговаривать томным шёпотом и ласково обнял нетрезвого басиста: - Пойдём, солнышко, на диванчик, полежишь, поспишь… Уже поздно, а ты устал… Давай-давай, пошли, - мягко, но настойчиво гитарист тащил Виталика вглубь студии, в зону отдыха за небольшой перегородкой. Виталя задорно смеялся, лапал Холста за задницу, посылал Кипелова по всем адресам и доедал кожуру от позаимствованного апельсина. Кипелов страдальчески улыбнулся и подмигнул Мане с Терей, осторожно надевая свою куртку и шарф. - Может, останемся? – Маня покосился на полутёмные фигуры за дверью. - Мало ли, помощь понадобится… - Да брось ты, сейчас Холст прочитает нетрезвому оступнику лекцию из Конфуция или Камю, а потом они перетрахают друг друга, - поморщился Валера. - И утром пивом дружно будут похмеляться. Всё как всегда! - Я точно пошёл. Меня жена потеряла уже, - Терентьев с выражением лица, не допускающим никаких возражений, исчез в тёмном лестничном пролёте. До чутких ушей вокалиста долетел хриплый стон. Близорукие глаза усмотрели силуэты, двигающиеся вразнобой. Картина рисовалась следующая: Дуб пытался завалить гитариста, орудуя непослушными руками и ногами и покрывая засосами его лицо и плечи. А Холстинин стойко оборонялся, но преследовал главную цель - успокоить, усмирить, усыпить басиста, даже если для этого придётся пожертвовать собой и быть изнасилованным насухую с безбожно пьяных глаз. С губ рвались ругательства, обвинения, взлетали птицами прошлые обещания Витали, что основная беда русского человека – пьянство – больше никогда не коснётся басиста. Это самое "никогда" обрывалось примерно раз в две недели, что ранило наиболее чувствительные уголки души гитариста, беспокоившегося о любовнике больше, чем о себе. - Ты меня не любишь, ты холодный, как ледышка! - простонал Дуб, откидываясь на подушки. Сознание плыло, все силы ушли на борьбу с равновесным противником. - Отсыпайся! - устав от пьяных истин и обличительных речей, Холст накрыл басиста пледом и вышел в студию. Маня с Кипом истуканами замерли на пороге. - Вы чего тут? - Ну, вдруг помощь нужна. - Как ему поможешь? - словно сбрасывая с себя стальную оболочку и становясь мягким и уязвимым, человечным, каким за всю совместную работу коллеги видели его едва ли пару раз. - Давайте дальше... работать, через неделю в тур. Так и быть, Валера, до следующих выходных я тебя не побеспокою, пиши альбомы, можешь хоть на Луну слетать! - Спасибо, Петрович! - абсолютно искренне выдал Кип. Знакомая до боли фонограмма, ещё не прокуренный, воистину золотой голос заполнил студию, мягкими тёплыми огоньками нот согревая застывшие стены и сердца. Даже у Холста немного отлегло, пальцы уже уверенно перебирали струны, а Маня перестал промахиваться по тарелкам. Вьюга за окном притихла, прильнув к окошку послушать балладу о безвозмездном предложении своего сердца. Тонкое, хрупкое равновесие установилось в студии. Даже насосавшаяся валерьянки вахтёрша мирно вязала бесконечный шарф своим внукам. - Мань, тут по тарелкам не надо бить, - заметил Холст, услышав мелодичное перезвякивание не к месту. - Я только по хэту стучу, я ж не... Такого лица Кип и Маня не видели у него никогда: злое и обречённое одновременно. Рывок с места - Холст уже в дверях, застыл каменным изваянием. В зеркале рядом с ним зоркий Маня увидел дрожащие ресницы гитариста и слезу, медленно стекающую по щеке. В два прыжка Маня и Кип, не сговариваясь, оказываются рядом с Холстом. - Не надо туда, - тихо шепчут побелевшие губы, рука сосредоточенно растирает грудь. Но вокально-ударный дуэт оттесняет Петровича. На полу разбитая бутылка, крошки от гранёного стакана. В воздухе тяжёлый запах спиртного. Тишину разрывают натужные стоны, тупой иглой пронзающие мозг. На диване, постепенно сползая на пол, лежит Дуб, закатив глаза. Лишь желтоватые белки, словно кадр из ужастика, приковывают к себе взгляд замерших в дверях арийцев. Руки изрезаны осколками, темная вязкая кровь капает на светлый ковёр, но его это мало волнует. Басиста трясёт в припадке, как на электростуле, движения хаотичны и отрывисты. Изо рта тонкой ниточкой тянется коричневатая пенистая слюна, мокрые волосы прилипли к синеватому лицу. Могучая прекрасная челюсть свёрнута набок, обнажая все зубы в леденящей душу сардонической улыбке. Дыхание прерывисто, грудь то поднимается, изгибаясь судорогой, то снова падает и вжимается в диван. - Виталя, - негромко зовёт самый смелый Маня. Реакции ноль, только очередной всплеск всем телом и падение с дивана. Холст не выдерживает, срывается и прижимает к себе трепещущее полубессознательное тело. В горле рождается слабый вой, идущий по нарастающей. Гитарист раскачивается из стороны в сторону, точно средневековая плакальщица, но это не кино или картина, здесь всё всерьёз. - Володь, надо скорую вызывать. Отпусти ты его, а то ещё хуже будет! Он в коме. Алкогольной. Я не знаю, сколько он выжрал, но закончиться это может плачевно… Безумный и ненавидящий взор в сторону говорящего. Всё будет хорошо, не нужно ничего, это только временное явление! Но это обман, тело Виталика бьется в лихорадке, рвется из ослабевших рук Холста, прикладываясь затылком в пол. Он кашляет, на губах, обсыпанных крошками сухариков, пенится тёмная слюна. - Маня, держи его, я вызову сам, - взяв себя в руки, Холст поднимается, толкает драммера к бессознательно трепыхающемся Дубу и направляется к телефону. Жалость, боль, страх... Всё потом, главное спасти его! Пальцы дрожат, промахиваются мимо цифр, застревают в диске. Короткие гудки. Снова звонок. Долго никто не отвечает. Нервы на пределе. Чувствующий себя отчасти виноватым в сегодняшнем Кип успокаивающе кладёт Холсту руку на плечо. Тот, несмотря на натянутые отношения между ними, не стряхивает её, а благодарно принимает поддержку, снова и снова набирая заветные цифры. - Скорая слушает, - усталый женский голос с маленьким окладом звучит как с другой планеты. - Приезжайте скорее, человек умирает! - голос срывается, слёзы забивают горло. - Успокойтесь! - властно требует голос. - Все умирают когда-нибудь. Что с человеком? - Скажи, сердечный приступ, - громко и тоном, не требующим возражений, шепчет Кипелов. - Сердечный приступ, - уже увереннее говорил Холст. - Мужчина, тридцать девять лет, белый, хронических заболеваний нет, - повторяя в беспамятстве слова из американского сериала про скорую помощь, выдаёт гитарист. - И сердце прихватило? - Работа напряжённая. Композитор он, - трубку перехватывает более адекватный Валерий. – Заслуженный артист, между прочим! Приедете быстро - заплатим! - Адрес... Ждите, - коротко бросил потеплевший голос, записал место назначения и отключился. - Какого хрена сердечный приступ?! - набросился на вокалиста Холст. - Володь, к алкашам они не ездят, считают их пропащими, третьим сортом, - голубые глаза Валерия решительно сверкали в полутьме. – И в наше время всё решают деньги. Из-за меня херня эта с Виталиком случилась, в общем, - вокалист помялся и вытащил несколько купюр, - отдашь врачу. И я останусь, вдруг узнают, натурой расплачусь. Холст нервно засмеялся, представляя, как женщина-врач, типичная гром-баба лет пятидесяти с габаритами шпалоукладчицы, узнает в Валере патлатого врага народа, кумира её дочери или сына, и захочет отомстить рокеру путём его изнасилования. Ну, Валерка, сам напросился, так тебе и надо! Улыбка тут же слетела с его лица, как только он обернулся и увидел Маню, залитого чёрт пойми чем, всклокоченного и потного. Он едва удерживал брыкающееся тело, крепко вцепившись в язык Дуба, чтобы тот не закупорил глотку и не привёл к летальному исходу. Глазные яблоки басиста плясали, как им заблагорассудится. Руки искусаны в кровь - зубы бритвой резали тонкую мягкую кожу, но драммер не издавал ни одной жалобы, только сдавленный мат. Кипелов же метнулся к аптечке, увидев бледного как смерть Холста. Того трясло не меньше, чем Виталика. Собственное бессилие, страх потерять первую и последнюю свою любовь, горечь во рту от хлёстких оскорблений когда-то. Он не видел, что проглотил, аж подавился и сморщился, но спазмы в горле разжались – сослепу Валера слегка переборщил с корвалолом. Время тянулось, как резина, часы отбивали свой ритм, Виталик, точной одержимый бесом, бился, Маня матерился – его наконец сменил Холст. Теперь басист грыз уже пальцы гитариста, однако тому было плевать, что он не сможет играть: лишь бы все в порядке было! Он шептал слова любви, которые Дуб не слышал по причине забытья; ронял слёзы на грудь, желая, чтобы этот солёный поток, словно в детской сказке о Финисте – Ясном Соколе, пробудил жизнь в нём, в его бестолковом басистском солнышке. Маня искал какие-то документы Дуба, влажное полотенце, суетился и бегал по студии с пользой для дела, а Кип, в кои-то веки решивший побыть хорошим, прыгал по заснеженному тротуару в ожидании кареты скорой помощи. Громкий стук в дверь вывел гитариста из ступора. - Скорую здесь вызывали? - на пороге стоял молодой врач лет тридцати, а за ним стояла пожилая медсестра и здоровенный санитар. - Да, - Кипелов впустил последователей Гиппократа. - Где сердечник? - Вы б ещё дольше ехали! - пробурчал Маня. - Та-а-ак, ну, что это за шалман? Боже ты мой! - медсестра увидела распластанного Виталика. - Взрослые люди, а врут, как дети. Опять пропойцы эти, с виду серьёзные люди, а всё туда же! А вы вообще кто ему будете? Лицо знакомое. - Валерий Кипелов, - честно представился Кип. - Упырь! - выдала она. - В тебя моя дочка влюблена. Врач аж хлопнул себя по лбу. - Тьфу ты, а я думал, чего адрес знакомый, студия же "АрияРекордс"! Я на ваших песнях вырос, месяц назад на концерте был! - ошалелые глаза молодого человека скользили по лицам арийцев, все такие знакомые, такие родные и первый раз личная встреча, но по такому печальному поводу. На полу трясётся в конвульсиях его кумир, автор его любимой "Улицы Роз"... Двадцатый век сошёл с ума. - Всё равно упырь! Все упыри! - причитает медсестра. - Согласен, помогите человеку, плохо ему! - Да вижу, что не хорошо! Серёжа, ты чего там делаешь? Иди сюда, будем проветривать гражданина... - Дубинина. - Дубина он и есть! Вась, сбегай в машину, принеси физраствора побольше. Мы тут надолго. - Ничего, мы оплатим. - Распишитесь моей дуре где-нибудь, вот что попрошу. Оба сотрудника скорой склонились над Дубом. - Язык держите, это хорошо. Сейчас почистим, - полость рта и горла басиста в ту же минуту была очищена ватными тампонами от всякой гадости. – Пульс – пятьдесят ударов в минуту, давление падает. Ну, рокеры, алкоголики-тунеядцы! - медсестра хрустнула пальцами и с силой придавила немаленького басиста к полу. Маня и Кип уволокли Холстинина за собой подальше от адских процедур. ***Расписывать их здесь - жестокость по отношению к читателям. Скажу одно - неприятно, не пытайтесь довести себя до такого, чтоб пришлось откачивать*** - Атропин в вену, это внутрь. Тазик подставь, глюкозу сорокапроцентную с аскорбинкой внутрь, энтерсорберты вот эти, они посвежее… Держи его, Вася, вен не видно, может, в другую руку? Вот оно... Челюсть свело, в рот ему чего-нибудь вставьте, да хоть апельсин, чтоб он только язык себе не сожрал... Давай, парень, действуй! Подобные фразы, достойные медицинского фильма ужасов, доносились до забившегося в угол Холста и Кипа с Маней, которые буквально вжали гитариста в стену. Оба успокаивали и его всеми правдами и неправдами. Несмотря ни на что, непримиримый Петрович вырвался и стал свидетелем не самой приятной сцены: полунаркотический препарат, введённый для купирования приступа, дал свой эффект. Дуб лежал абсолютно мокрый, но уже спокойный, дыхание выровнялось, в вену поступал физраствор. Медсестра изучала реакцию глазных яблок на свет и восстановление рефлексов. - А, получайте вашего приятеля, почти в порядке. Мы действовали, простите, на глазок почти, неизвестно, сколько он выпил и чем закусывал. Зависит от индивидуальной реакции организма. - Он у нас стойкий, - слабо улыбнулся Холст. - Но лучше б чтоб больше не пил, здоровье у нас одно, у него тоже. И у вас. Вы что-то бледненький, вам вколоть чего-нибудь успокаивающего? - Спасибо вам... Не надо, я в норме. - В-В-Володя, - слабо донеслось с дивана. Прикрытый пледом, абсолютно измученный экстремальными процедурами, с капельницей в онемевшей руке, Дуб ещё смел нагловато улыбаться. - Любимый, - слова сами слетели с губ, - ты как? - Жив, ой, почти здоров, полежу тут немного, в голове туман и ты... Медсестра стала свидетельницей странных отношений между участниками группы. Она было покинула комнату, но замерла на пороге. Гитарист уткнулся лицом в грудь Дуба и разрыдался; тот не остался в долгу. В крови всё ещё гулял хмель, правда, далеко не убойная доза, а страх оказаться за чертой жизни и никогда больше не увидеть Володю был силён как никогда. Виталик также ронял крупные слёзы и непослушными губами что-то шептал гитаристу. Он увидел поседевшую прядь в кудрявых волосах любимого, и сердце заныло. Басист корил себя последними словами, матерился беззвучно, спрашивая, зачем он обиделся на оставившего его Володю, когда тот ушел репетировать. Зачем он дополз до своей заначки и словно воду вылил в глотку поллитру водки без закуски? А когда почувствовал, что мир уплывает, пытался позвать, но за рёвом музыки его слабые стоны не были слышны. И Холстинин это понял без слов. В теплых объятиях друг друга они молчали довольно долго. Холст и бровью не повёл, почувствовав укол пониже спины. Сострадательная Мария Николаевна таки воткнула седативное в задницу гитаристу. Тем временем Кип и Маня устроили фото- и автограф-сессию, как и обещали. Хмурый санитар Вася вспомнил своего друга, у которого был сын, обожающий Арию, а врач просто заходился в восторге от фотографии в обнимку. А уж когда к ним подошёл умиротворённый Холст с пачкой подписанных виниловых пластинок Ночь Короче Дня, они расплылись сладкими лужицами. Кипелов попытался всунуть деньги за такую заботу врачам. Те мялись, отнекиваясь, мол, помогли легенде вернуться в строй, тому и рады. - За молчание, - серьёзно произнёс Кип, насильно засовывая деньги в мятые халаты. Часы пробили полночь. Измождённые арийцы смотрели друг на друга и на захлопнувшуюся дверь. - Всё закончилось хорошо, уф, - отрывисто произнёс Маня. - Виталь, ты как? - Хорошо, апельсин вкусный, - это уже был второй апельсин, съеденный с кожурой неуёмным басистом. - Шутишь – значит, в норме. - В норме, перед глазами вы летаете, в голове дурман, кайф неимоверный, как же мне хорошо! Володь, побудь со мной, а? Кип с Маней деликатно оставили их наедине: самих уже давно потеряли жёны, дети и прочие родственники. В полночной тиши в мглистой высоте приветливо горела платиновая луна. Почти под ручку арийцы поплелись домой. - Они встречаются? - вдруг спросил Кип, с трудом выбирая нейтральный термин. - Спят вместе, - поделился Маня. - Уже давно, если ты не замечал. Дуб – уродец! Петрович чуть сам богу душу не отдал! Я видел, он у этой, которая тебя упырём назвала, просил таблетку. - Но он его простит обязательно, жертвуя собой ради любимого. Ты видел, у Петровича седой клок нарисовался в висках? - Конечно, видел. Я тоже скоро поседею от тёщи, - Манякин засмеялся чему-то своему и распрощался с Кипом. Валера осторожно по стеночке поплёлся домой. Райончик, где он проживал, был далеко не самый благополучный по количеству гопников на подворотню. *** Холст не замечал ничего вокруг себя. Словно прикованный, он просидел рядом с Виталиком, уснувшим от подействовавших седативных препаратов. Следя за каждым вздохом басиста, Вова тихонько ругался, клял себя последними словами, что, как только Дуб выздоровеет, он его запинает. Хватит, крови попил больше Кипелова! Но мысли тут обрывались и тонули в нежности к бессознательному, всё ещё разящему бормотухой телу. Кап-кап-кап - физраствор входил в отравленное алкоголем арийское тело. Им вторили мелкие слёзы гитариста, потекшие непроизвольно, не то от напряжения, не то от облегчения, что всё закончилось. Почти... Сон сморил его под утро. Он, инстинктивно чувствуя, как холодеет басист, прижался к нему и отдавал своё тепло, пока температура не нормализовалась. Виталик очнулся где-то в полдень. Сначала он не понял, что происходит, потом уже искалеченное сознание услужливо подкинуло картину вчерашнего вечера. Ему было стыдно. Его штормило и мутило, но он доблестно выдрал капельницу из онемевшей руки, сбегал отлить и умыться, попутно испугавшись собственного отражения в зеркале. - Здравствуй, лицо! Когда ты стало рожей? - пропел он пересохшими губами и медленно стёк по лестнице. Зимний полдень кишел прохожими, шарахающимися от измятого шатающегося мужика в распахнутом пуховике (пальцы не слушались застегнуть) и с выхлопом как от запорожца. У продавца цветочного ларька день в принципе начался хорошо. Ну, и продолжился неплохо, не считая падения аморфного тела на прилавок с зажатыми в зубах мятыми долларами. - Розы, тёмно-алые, - пропыхтело тело и попыталось подняться. Батарейки садились, надо срочно было возвращаться. Огромный букет сильно осложнил обратный путь: Виталик трижды падал, но героически поднимался и таки дополз до студии, столкнувшись на лестнице с Холстом, поседевшим уже симметрично. Мат застыл на губах, басист рухнул на колени. - Прости, я никогда не буду больше так делать! Ты плачешь? Я увидел это за двадцать лет знакомства второй раз. И из-за меня, умоляю, прости! - горячий лоб с готовностью гулко впечатался в бетонный пол. Холст забыл, что хотел сказать, вдыхая терпкий тяжёлый аромат бордового веника из роз. Губы лишь шептали "никогда"... *** Холст усмехнулся в душе, но смех был настолько горький, что только железная выдержка помогла ему удержать лицо. Это пресловутое "никогда" закончилось сегодня, продержавшись полтора месяца. Дуб приплясывал, щупал Терины коленки, хлебал пиво напоказ и изображал из себя умственно-отсталого. Когда оператор выключил камеру, Дуб откинулся на спинку дивана и сладко потянулся, точно большой сонный кот. - Теперь бы потрахаться ещё, - мечтательно протянул он. Не доводя до греха, Холст, помня о радикулите, почти пинками выгнал на морозец провинившихся арийцев. Теря был послан прямиком... домой, а вот Виталик, которого развезло от свежего воздуха (организм ещё не восстановился после криза окончательно), рухнул в сугроб, не дожидаясь маршрута отправки. Гитарист, выдыхаясь и матерясь, дотащил тело до своей квартиры, оплота мира, тишины и наказания для пьяной рожи. Рожа с трудом поднялась на ноги с пола прихожей, сделала пару шагов в комнату и пала на просторную кровать. - Кое-что не меняется, - Холст с олимпийским спокойствием отправился на кухню накапать себе чего-нибудь, грамм эдак сто. Уподобляться Дубу, конечно, отвратительно, но лучшего лекарства от хандры еще не придумано. Из комнаты доносились гулкие хрипы, стоны и мат. - Можно мне кофе? - Володя аж вздрогнул: Виталик стоял, прислонившись к косяку, и виновато смотрел на него. Умелые руки быстро соорудили нескафе для особо привередливых. - Володь, блять, не знаю, что сказать. - Какое значение имеют слова? Я не буду напоминать тебе, что ты обещал... - Это ещё паршивее. Короче, сука я... Как ошибку мне исправить? - Ошибки совершать не надо. Только и всего. В тебе говорит хмель. Утром ты проспишься, а через какое-то время снова это повторится. Я не железный это терпеть. Я тебя люблю, ты мне дорог, как никто другой, но всё же... Мне приятны были твои розы, но тебя, дурака, они не заменят! Ты сам убиваешь себя. Плевать на меня, но ты как цветок, политый нитратами, качаешься и гибнешь. Сам-то пойми это, в конце концов! - Холст ударил кулаком по столу, задевая острый нож. Капля крови прорезалась сбежала по коже и капнула на белый кафель. Повисло неловкое молчание. А что говорить? Всё и так очевидно, глаза скажут лучше - зеркало души, как-никак. - Я спать, - Холст решительно поднялся и отправился в спальню. Спина его мелко подрагивала, но ни слова, ни жеста больше. Измученная нервная система отключилась сразу, как только кудрявая голова коснулась подушки. Тело рвалось на кухню, где задумчиво курил трезвеющий басист. Холста, обладателя стальной выдержки, начало слегка потрясывать, по груди и животу пробежали мурашки. Брови слетелись к носу - он был в шоке: организм требовал разврата. Как такое возможно? Он зол на алкаша-басиста, жутко хочет спать, а тот со своими проклятыми однодневными извинениями сидит на кухне. "К счастью, хоть не нажрётся, - подумал Володя. - Самое крепкое там – кефир и сок яблочный". Но уже полтора месяца с того самого алкокриза, даже чуть дольше, они не спали вместе. Точнее, наутро, прямо на острых мясистых розах они выплеснули всё, что могли, друг в друга. Виталя неумело, хоть был большим специалистом, ласкал нечувствительными руками любовника, а Холст обрушивал злобу, с ожесточением вбиваясь в мягкий зад басиста, попутно честя его последними словами. Тот соглашался, терял сознание, приходил в него обратно... И это был прощальный аккорд длинной песни. После этого подвели черту, да и столько всего навалилось: объяснения родственникам, потом альбом потребовал внимания. Что такое для ещё молодого и здорового мужчины почти два месяца воздержания? Лёгкое безумие как данность, а вот когда в нескольких метрах за тонкой стенкой сидит любимая и желанная телесная радость, то на голову выливается кипяток настоящим Ниагарским водопадом. Низ живота судорожно сокращается и теплеет. Плюнуть на гордость? Забыться во сне? Что делать, и кто виноват? Холст почти вырубился, предпочтя второй вариант, но скрип двери заставил его очнуться от грёз. Он лежал с прикрытыми глазами, осторожно наблюдая за Виталиком. Подойдя к кровати, басист нежно провёл подушечками пальцев по щеке Холста и резко шагнул к окну. Он чем-то позвякивал и ругался, подёргался чуть-чуть и замер со вздохом. Гитарист охренел – Дуб нашёл цепь от собачьей будки, обмотал себя и приковал к батарее. - Петро-о-ович, - жалобно простонал он, - проснись! Ну, я же хороший! - Ты чего с собой творишь? Обожжёшься же! - гитарист вытаращился на любовника. - Уже, - печально отозвался басист, показывая алое пятно на руке. - Я простил тебя, но пойми меня, мне больно, что ты такое делаешь с собой… Себя не жалеешь, меня хоть пожалей! - Ты сам-то веришь тому, что говоришь? Простил он меня, да ты смотришь хищником! Хочешь – разбей мне башку, мне будет легче и тебе, - Виталик всхлипнул и обнял горячую секцию. Холстинин медленно сполз с кровати, на коленях подбираясь к басисту. Рука сама нашла ладонь друга. Виталя зажмурился, ожидая удара или обличительной речи, но был лишь короткий сладкий поцелуй. Обалдевший басист дёрнулся, цепи звякнули и распались. Всем телом Дуб навалился на гитариста, боясь прикоснуться к нему. Два тела, одно дыханье на двоих и тяжёлая цепь сверху. - Кажется, минула вечность, - выдохнул Дуб. - Я так ждал этого! - Чего? - Тебя. Потолок поплыл и обрушился белыми волнами на обоих. Раскалённая плоть требовала яростной ласки. Холст сжимал Виталика так, словно обрёл его снова после сотни лет скитаний. Он всё ещё дышал злостью на него, но она плавно сменялась нежностью и медовыми стонами. Он не верил, что басовое солнышко опять дарит свои лучики ему, что его крепкое тело аккуратно касается его. Соски нагло обжёваны кривоватыми клыками, а чувствительная зона чуть ниже пупка исцарапана так, будто ошалелая от валерьянки кошка драла дорогую мебель. - Ты мой пирожок, - мягкие губы скользят по родному телу, разглаживая мелкие складочки. Моё, моё! Они останавливаются, только чтобы подцепить зубами тугую пряжку и сбросить её. Холст, точно большая кошка, скребёт спину Виталика, а тот вовсю разруливает носом дорожки волос в паху с упоительным запахом мускуса. Всю длину алого крупного члена басист вылизывает, как кошка своих котят: тщательно, но энергично. Петрович уже где-то на седьмом небе от счастья, лишь пот, выступивший от прикосновений, заливает глаза, и хочется воспарить свободной птицей в сияющий день. Ноги наливаются приятной свинцовой тяжестью, очень хочется кончить прямо в это нагло врущее горло, но Виталик отстраняется, без лишних слов тащит на себя тело Холста, устраивая за своей спиной. Тот не сразу понимает, что от него хотят, но приоткрытые ладонями ягодицы не оставляют вариантов. Гитарист в блаженном тумане, но удивлён экстримом, на который решился Виталя. Будет больно! Ему! Физически! А что такое физическая боль? Лишь реакция на повреждение. А душевная боль, напротив, – это тысячи иголок, пронзающие холодным огнём живое тело и разрывающие его, словно кенобиты своих жертв. Терпеть больше нельзя, это выше его силы воли. Со смятым "извини" он вошёл на всю длину. Вой, который издал Виталик, был сравним с воплем обращающегося в зверя юношу из "Американского оборотня в Лондоне". Остервенело двигая даже теми мышцами, которые обычно не задействованы, Холстинин ритмично долбился, удерживая трепещущее тело, которое собрало весь мат, что знало. Но ведь он сам этого хотел! Виталик сам нарвался на грубость, на жёстокость. Ходить наутро будет проблематично, да и сидеть тоже, но это цена – лишь малая доля того, что он мог дать гитаристу, чуть не потерявшему сердце. Даже без сознания, под сильным кайфом Виталик всё видел и слышал. Лицо плачущего Холста останется навсегда самым страшным кошмаром в его жизни. Ещё чуть-чуть и, будто в порнофильме, тела подлетают и падают, между бёдер стекает сперма с кровью пополам. Не разжимая объятий, оба арийца засыпают младенческим сном. Дела всё сказали лучше слов. В быстрой фазе сна Виталик шепчет невнятно и быстро, кодируя себя, клятвы летят, как пепел по ветру. Слова обжигают, хлёсткими цепями обвивают тело, бой закончился, на сегодня точно. Зелёный дракон повержен ангельской нимфой любви. *** Жаркое лето 1997 года. День рождения Кипелова. Несмотря на конфликт в группе, вокалист созвал всех арийцев на дачу, заодно прихватив коллег по "Смутному Времени". На шампурах шкворчит сочное мясо, откуда-то орёт Ласковый Май, вино с шипением обнимает нежные куски, и тут же все добро вливается в широкую глотку. Обычно главный участник таких действий – Дуб – молчалив и спокоен. Он трезв как стекло, стоит поодаль, в глубине сада, подъедая Кипеловский ранний крыжовник. Полгода ни капли алкоголя. Много это или мало? Организму точно понравилось. Щеки порозовели, глаза прояснились, руки сами потянулись к заброшенным под диван гантелям. Холстинин в доме, помогает крошить салаты, а Виталий бродит в одиночестве здесь. Ну, не совсем в одиночестве – у него крыжовник здоровенный есть. Из-за угла нетвёрдой походкой появился Теря. - Оп-па, Дуб,! Ты какого тут забыл? Пойдём, там уже налили. - Я не буду, - тихо отвечает Виталик, устремляясь глазами куда-то вниз. - Даже за здоровье Кипелыча? Валерка, именблинник, иди сюда! Виталя пить не хочет! Поддатый Кипелов, ставший добрым и вежливым, как таиландская массажистка, материализовался рядом с двухметровым гитаристом. - Ну, что как неродной? Давай, а то я обижусь! - Спасибо, Валер, правда, не буду, - Виталик сорвал пару ягод с куста и с наслаждением проглотил. - Двадцатый век сошёл с ума, остановите планету, я сойду! - вытаращился Кипелов. Он, конечно, не забыл ночное бдение над помирающим басистом, но такой реакции уж точно не ожидал. Дуб нажирался много раз, ну, до комы первый, но всё-таки скорую уже как-то вызывали, давно правда. Стареет, что ли? А ведь они ровесники! Язык сказал быстрее, чем голова подумала: - Виталь, если б ты не был мужиком, и я б не знал тебя много лет, то подумал бы, что ты в положении. Здоровье бережёшь, все дела... - Да даже если б так и было, тебя, Валер, это не должно волновать. Я тебя сердечно поздравляю с днюхой и с удовольствием поем шашлыков, если Мавр их не спалит, но пить не буду точно, разве что сок. Раскулачу тебя на апельсиновый. Кипелов недоумённо улыбнулся и медленно отполз вместе с Терей к колдующему над шашлыком Сергею, матюгающемуся, что опять нашёл в маринаде частицу Грановского – чёрную, вьющуюся, длинную. - Алик, твою мать!.. На вопль из дома вышел Холст, но направился не к рыжему источнику шума, а к Дубу. - Я всё искрошил, - улыбнулся гитарист. - Ты не скучал? - Да мне было чем заняться. Смотри тут красота какая, - крупная алая ягода проскользнула в рот Володе. - А что Кип тут распылялся? - Спаивать пытался меня. А я взял и отказался, - гордо выдал Дуб. Холст удивился, правда, поменьше, чем Кип и Теря, и не стал строить ирреальных предположений. Он просто сплёл пальцы на талии Виталика и положил ему голову на плечо. - Признайся, ты просто боишься? - Чего? - Сам скажи. - Да, Петрович, прорицатель ты мой гитарный! Вот думал я много – благо, пока есть чем. И вдруг осознал, что тогда… - голос басиста сорвался, - тогда я был как никогда близок к краю, к своему концу. Помедли скорая, окажись в ней менее компетентные и сострадательные врачи, что бы было? Как бы я без тебя жил? На том и этом свете… - Не думай об этом. Я же с тобой, всегда буду с тобой, чтобы ни случилось, дурень ты мой любимый, - Холст без малейшего смущения поцеловал басиста прямо в губы. Весьма зоркий, когда не надо, Алик упал в маринад почти целиком от созерцания крепкой мужской дружбы небесного цвета. - Белые розы, белые розы, - подпевал Кипелов, страшно фальшивя и заливая глаза. Ему, именблиннику, сегодня можно. День рождения продолжался. AngieAsh (c) 2014