Imago Dei

Это не первый раз. Это даже не десятый раз, но всё равно это достаточно ново, чтобы быть чем-то неизведанным для них обоих, и Кастиэль всё ещё поражён этим; тем, что ему дозволено быть частью этого сплетения тел. В первый раз Дин схватил его за плечи и потребовал смотреть в глаза, а между бровей у него образовалась тревожная морщинка. Он спрашивал: «В порядке ли ты?», «Ты уверен?» и что-то ещё смехотворное – «Нет ли у вас правил против подобного?». Кастиэль успокоил его, коснувшись его щеки. Он изгой, мятежник; он убивал своих собратьев; за ним охотились, его пытали и убивали во имя того, о чём просил его Дин, но то, что произойдёт сегодня, может испугать любого ангела. К счастью или нет, теперь у него есть свобода выбора. Он может делать то, что хочет, и в этом весь смысл. Кастиэль создан для поклонения, и эту задачу он выполняет хорошо, прижимаясь губами к впадинке на шее Дина, сжимая руки на его бёдрах. Они обнажены и прижаты друг к другу, сплелись конечностями так же бесстыдно, как Адам и Ева до грехопадения. Кастиэль помнит древние тексты, их слова высечены на его черепе изнутри - Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною – любовь – и про себя думает, что они далеки от истины. И всё же он лобзает Дина лобзаниями уст своих, даря признания даже впадинкам между его зубами. Он прослеживает линию шеи Дина своим языком, чувствуя соль, и мотельное мыло, и слабый привкус оружейного масла. Это всё человеческое, да, невероятно человеческое, но большей частью это всё Дин, и Кастиэлю всегда мало. Он касается Дина, как чего-то и священного, и мирского; лицо, плечи, бёдра, член, голени. Его пальцы на этой смертной плоти – почтительны. Уриэль оплакал бы его. Дин вздрагивает, чувствуя язык Кастиэля сбоку, там, где в его рёбра впечатаны символы; его мышцы дёргаются, когда Кастиэль касается его живота губами, зубами и языком, измазывая его слюной. Он задыхается, и вздыхает, и стонет, когда Кастиэль двигается между его ног, вознося кощунственные молитвы. Кастиэль принимает Дина в рот без капли сомнений, пробуя головку члена перед тем, как заглотить его полностью, крепче сжимая руки на бёдрах, напрягающихся под его прикосновениями. Дин всегда сдерживается сначала, пока Кастиэль не напомнит ему, что он не может причинить ему вреда даже в таком ослабленном состоянии. Тогда он начинает безудержно толкаться в рот Кастиэля, цепляясь пальцами за его волосы, каждый раз ощутимо задевая заднюю стенку горла. Он великолепен в своей развратности. Кастиэль подводит его к самому краю, обсасывая, вылизывая твёрдую налитую кровью плоть, пока Дин не содрогается под ним, задыхаясь, издавая неровные стоны. Только тогда он отстраняется, несмотря на исполненное жажды несогласное хныканье, и снова оказывается с Дином лицом к лицу. Когда-то он назвал бы этого человека самым совершенным шедевром своего Отца, но теперь он знает, что это не просто творение бога. Он смотрит на Дина и видит единение Мэри Кэмпбелл и Джона Винчестера, сошедшихся, чтобы создать неповторимого Дина, случайную последовательность спиралей ДНК, которой нет больше ни у кого во вселенной. Даже у Сэма. Кастиэль знает это тело лучше, чем своё собственное, ведь он запоминал его во всех подробностях – от самой глубины маленькой ямочки на его ключице до совершенства голубоватой зелени его радужек – чтобы воссоединить его вновь после смерти, совершить прекрасное действо воссоздания. Он поднимает руку и проводит ей по губам Дина, вжимаясь между ними двумя пальцами, и Дин мгновенно размыкает губы, впуская его. Это не первый раз, но Кастиэль всё ещё восхищён этим выражением доверия. Пусть он остался тенью себя прошлого, он всё ещё может разрушить этого человека силой одной лишь мысли, если пожелает, и всё же Дин доверяет ему. Дин был сломлен, Дин переживал насилие, Дин пал во многих смыслах, находясь в аду, и всё же он до сих пор способен выразить доверие Кастиэлю. Это не слепая вера. Это нечто, выработавшееся спустя месяцы болезненных усилий и ошибок, смертей и воскрешений, предательств и самопожертвований. Это взаимозависимость, взращённая в грёзах и кошмарах, в ночных стычках и признаниях сквозь слёзы на больничной койке, в жестоких наказаниях как ада, так и небес, и не гонимая прочь. Пальцы Кастиэля выскальзывают изо рта Дина, оставляя на его щеке мокрую дорожку слюны. Его глаза ни на миг не оставляют лица Дина, вглядываясь во всё ярче расцветающий румянец, во взмах его ресниц, когда первый палец проникает туда, где он уже частично растянут после предыдущего раза. Несмотря на это, Кастиэль не торопится, медленно подготавливая Дина и превращая его в извивающийся, умоляющий комок жажды, пусть его собственное тело и колотит от отчаянного желания. Когда он наконец проникает внутрь, то чувствует неописуемое давление; Дин узок, горяч, сжимает его со всех сторон, и если это ощущение не заполняет ту пустоту в Кастиэле, которая возникла там, где раньше были Небеса, то по крайней мере оно ближе к этому, чем всё, что он нашёл до этого. Его имя срывается с губ Дина с дрожащим выдохом: Кас – урезанное, богохульственное, но Кастиэлю нравится, как оно прокатывается на его языке, пропитанное привязанностью, похотью и чем-то ещё, чем-то большим, чем-то, чему они ещё не смеют давать имя. Он подаётся назад, проверяя угол наклона бёдер, прежде чем снова скользнуть внутрь и заставить Дина подавиться воздухом и выгнуться на кровати, потому что Кастиэль затронул его простату. Хочу видеть тебя, говорит он, и Кастиэль, закрыв глаза, являет свои крылья в этой плоскости. Они скорее для выставления напоказ, чем для чего-либо другого – его истинный облик всё ещё за пределами понимания Дина, он ослепит и поглотит того, кто посмеет на него взглянуть, но контраст маховых перьев и лопаток Джимми Новака, кажется, удовлетворяет Дина, так что Кастиэль позволяет себе это. Всё же крылья – часть его истинного облика, они восприимчивее, чем человеческая плоть, и, когда руки Дина утопают в перьях, по позвоночнику Кастиэля вверх и вниз пробегают раскалённые добела вспышки удовольствия. Он зарывается лицом во влажный от пота изгиб плеча Дина, пробуя его языком, нашёптывая благословения в противовес нескончаемому потоку ругательств, исходящему от Дина. Он уже близок, тепло уже собирается внизу его живота, завихряясь с каждым движением бёдер, и он снова подаётся назад, потому что хочет, чтобы Дин кончил первым. Он целует его зажмуренные веки, про себя произнося тексты древних благословений, которые никогда не озвучил бы, зная, что Дин, услышав их, неловко бы поёжился. Он обхватывает плечо Дина там, где на коже выжжен отпечаток его ладони – это собственническое движение, жадное, алчное, но он не может сдержаться. Дин, кажется, не возражает против того, чтобы быть помеченным, во всяком случае, таким способом: его руки крепче сжимают основания крыльев Кастиэля, и он надломленно и гортанно хнычет, когда маховые перья рисуют на его коже дразнящие узоры. Он обхватывает талию Кастиэля ногами, прижимая их тела ещё ближе друг к другу, потираясь о него и чувствуя, как между ними разгорается влажный жар. Кастиэль чувствует член Дина своим животом – он оставляет влажные следы на его коже – и тянется к нему, лаская в том же ритме, в котором толкается в него, вызывая ещё большую эйфорию каждым поворотом ладони. Амулет висит на его шее, тяжёлый и холодящий – всегда холодящий – кожу, покачивающийся при каждом толчке. В первый раз Дин с ухмылкой провёл по его полированному металлу пальцами, пробормотав что-то насчёт «колец обещания», чего Кастиэль не понял. Он всё ещё ищет Отца в зыбучих песках и посреди гималайских пиков, но уже не ждёт, что талисман вдруг вспыхнет, согревая его кожу своим теплом. Ангел без цели опасен – достаточно вспомнить Габриэля – но Кастиэль теряет свою с каждым новым днём. Он думает, что ближе всего он к ней именно в такие моменты, когда Дин распластан под ним, содрогающийся и такой живой, когда он хватает воздух раскрытым ртом и запрокидывает голову, когда он горячо и влажно изливается в руку Кастиэля. Голос Дина произносит что-то бессмысленное, словно надломленное аллилуйя, и, когда дыхание Кастиэля перехватывает от его собственного оргазма, это словно откровение. Позже он слизывает доказательства разрядки Дина с его бёдер, живота и груди. Очищает его тело так же, как когда-то очистил душу, избавленную от адских мук. Дин стонет и извивается под прикосновениями его языка, всё ещё сверхчувствительный. И выдыхает Боже, Кас, что ты со мной делаешь. Кастиэль ценит это чувство и вторит ему. Дин Винчестер не Бог. Он даже не близок к нему. Он сломленный, порочный человек. Он принадлежит Небесам, но испробовал Ад на вкус; он праведник, лгущий, обманывающий, грешащий, живущий ради насилия и кровопролития, цепляющийся за жизнь зубами и когтями, полупьяный от адреналина, бурлящего в его крови. В этом они не так уж и различны. Они оба сломлены войной и утомлены сражениями. Они оба святы и оба изгои, солдаты, брошенные своими отцами на битву, в которой у них нет надежды на победу. Дин Винчестер не Бог, но Бога не найти. Так что Кастиэль возьмёт этого сломленного, порочного человека и соберёт его по кусочкам, пока у него не останется больше ничего, что можно отдать. Это даёт ему понять, что он падает, но падать - так сладко.