Стена между нами или 7 ночей

      Что за нахер?! Чуть не влепились! Три раза! Либо я проклят! Либо Леха херовый водила!       — Ты мудак! — заорал на него, когда у ворот кладбищенских остановились.       — В курсе, — спокойно так. Бесит аж.       Вышел, с психу дверью хлопнул, вдохнул полной грудью. Черт бы его побрал, голова кружится. Он убить нас обоих хотел? Скотина! Да я чуть… м? Что за… Знакомая машина.       — Тебя ждать?       — А? — дернулся от неожиданности. Тишина мертвая, а он тут басом своим мне в ухо. Хрена вообще в окно высунулся?! — Нет.       — Еще раз подумай, — хмыкнул Леха.       Да, понимаю, но… Указал рукой на опель темный чуть дальше по дороге.       — И что? Может, маньяк какой-то — некрофил.       Охерел совсем?!       — Это машина моего отца, — бросил я на него злобный взгляд.       Он замер на секунду, хрипло усмехнулся, поняв, как он его обозвал.       — Ладно. Погнал я тогда… некрофилы. — И по газам, только из форточки донеслось: — А еще Я́ ненормальный!       Вот же дебил, и шуточки у него под стать. Но в какой-то степени он даже прав.       Машина скрылась из виду, и я взглянул за зловещие ворота. Не то чтобы я боялся призраков и прочего, просто как-то не по себе посреди ночи топать между могил. С моей фантастической везучестью на приключения реально опасно бродить тут в темноте. Рядом с кем-нибудь лягу. Успокаивает то, что отец где-то тут. Это же и настораживает. Что за прятки? Почему ночью?       Осторожно отодвинул одну створку, та со скрипом посторонилась, да такой скрип, словно цепи по полу перетащили. У меня явно разыгрывается воображение. Фух, ладно. Я здесь, отступать нельзя. А хочется…       Первые шаги мне дались легко, настраивал себя по пути, что все хорошо, я смогу. Был тут в первый и последний раз на похоронах, потом не приезжал. Спасибо отцу, что не был настойчивым. И теперь с каждым метром ко мне возвращалась память урывками, картинками. Тот самый день, когда Ее в гробу закрытом несли, в землю уложили. Как все люди в черном, с каменными лицами, говорили что-то, плакали, а я даже тогда не проронил и слезинки, задыхался от боли, не мог плакать.       Чувства вернулись, сжимали сердце. Мой страх снова здесь, рядом, ведет за руку, шепчет что-то. В тумане, словно на ощупь иду вперед, ноги все равно двигаются, хоть и цепляюсь кроссовками за землю, проваливаюсь куда-то. Вот этот ряд могил, я на месте. Вижу силуэт темный на скамейке. Отец. Не напугать бы его. И шага вперед сделать не в силах. Замер, дышать тяжело, вырубать начинает. Для этого пришел сюда? Чтобы сознание потерять? Не верю. Я хотел понять, принять, простить… Хотя бы просто напиться сполна болью от утраты. Я должен пережить это сейчас. Не смогу двигаться дальше без этого. Даже навстречу Андрею. Надо закончить начатое, надо попрощаться сейчас, раз уж раньше не смог.       — Па, — все, что сорвалось с губ в этой кромешной тиши.       Он вздрогнул, замер на мгновение, испуганно обернулся. Смотрит, как тогда, на лестничной площадке. Понимаю. Все прекрасно понимаю.       — Ты… откуда тут? — бледный, встревоженный и глаза… глаза красные, мокрые.       Заметил мой взгляд, лицо ладонями протер. К чему теперь прятаться? Ему тоже больно. Знаю это. Не должно быть стыдно.       — Извини, что напугал, — рядом с ним всегда становилось чуть легче. Чувствовал его защиту.       Смог передвинуть ногу, покачиваясь, подошел, сел рядом. Посмотрел на могилку ухоженную. Отец постарался да тетя. Больше ведь некому. На плите серой ― фотография ее, улыбка та же самая, теплая, заботливая. Мало что помню о матери, странно это, но самое четкое в памяти — улыбка эта и нежные руки: она часто по голове гладила.       Теперь уже я вздрогнул от ладони отца, которую он положил мне на затылок. Не, пап, у тебя шершавые они, тяжелые, однако, все равно приятно.       — Рад, что ты пришел. Нашел в себе силы.       — Да, — кивнул, все еще напряженно, плотно сжимая губы.       Печет в груди, колет, смотрю на фотографию, вижу ее, как живую, напротив и раз за разом, прерывая этот образ, появляется тот самый, жуткий, холодящий вены. Сжимаю кулаки, еще сильнее ― зубы. Нельзя позволить воспоминаниям взять верх над реальностью. Этого уже нет. Нет. Просто нет. Прошло. Теперь есть я, отец, и мы здесь, у нее на могиле. Надо бы извиниться перед ней. Надо бы…       — Она просила не говорить, — голос сиплый, с дрожью, не нравится, у меня в горле комом отзывается.       Что сейчас скажет? Не хочу слушать. Но я ведь за этим сюда пришел. Надо научиться понимать. Даже если не хочется. Это важно. В первую очередь для отца. Должен уважать его желание поделиться со мной. Поэтому, пусть ногти до крови в ладони, но услышу то, что мне сказать пытаются.       — Ты взрослый уже, — с горькой усмешкой. Ему тоже тяжело. Мы давно с ним не разговаривали по душам. Слишком давно. — Поймешь теперь. Сможешь.       Промолчал в ответ, только сердце громче в груди. Хватило бы сил. Хватило бы…       — Больна она была, — на выдохе, с каменным лицом, взгляд с легкой злостью.       — Больна? — еле выдавил из себя, не понимая, о чем речь. Как? Чем? Когда? Почему?       — Никто не знал, кроме нее и меня, — кивая головой и все с тем же выражением лица.       Не удивлен. Ошарашен. Смотрю на него, не мигая. Почему молчишь так долго?       — Нарушение речи, — прошептал он, взглянув на меня. Что? О чем? Не понимаю. — Нарушение координации движения, — уже чуть громче, загибая пальцы. — Обмороки, — даже выплюнул, и так на меня смотрит... Он же перечисляет ту хрень, что со мной происходит. — Головные боли, слабость, спутанность сознания и рвота, — остановись же, хватит. Меня сейчас накроет! К чему это все?! — Тошнота, головокружения, нарушение органов чувств, к примеру, зрения. — Обо мне речь. И мне это не нравится. Совсем. — Снижение умственных способностей и психические расстройства. — Стоп. Этого у меня нет. Уверен. Тогда… — Это признаки рака мозга.       Теперь я совсем уже ничего не понимал. Устало обнял голову, начинавшую болеть. Томография не показала ничего. Я к этому списку имею лишь частичное отношение. Но… неужели…       — Каждый раз, когда ты теряешь сознание, — снова тихо произнес отец, — мне страшно. Страшно, что все повторится. Страшно, что я потеряю и тебя. Понимаешь? Страшно. Ударил тебя вчера, а теперь проклинаю себя за это. Кирилл…       — Пере-стань, — Божечки, уже заикаюсь, как Андрей. — Пожалуйста. Я уже…       — Ты здесь, значит, готов узнать, — непреклонно, решительно. Я даже ответить ничего не смог. — Ты ведь не знал. Просто не знал. Она в последнее время даже парики носила. Вставала с постели лишь иногда. — Сердце сейчас разорвется. Больно. До одури. До треска внутри. Не надо. Прошу тебя. Замолчи. — А я все врачей искал. Не замечал, что все хуже некуда. Не помогли ей и походы к психиатру. Боль… та боль, что она терпела каждый день…       Наконец. Смолк. Тихо снаружи. А внутри — клокочет, мучительно, горячо. Почему только сейчас сказал? Зачем? Я же… не знал ничего. Больно. Как же больно. Дышу отрывисто. Чувствую его ладонь у себя на спине. Зябко. Нет. Холодно. По венам, под кожей, мороз, пот с лица градом стекает. Для этого пришел сюда? Это узнать хотел?       Правда…       Правда…       Почему вцепился в это слово? Что в нем хорошего? Только боль причиняет.       — Ничего, ничего, — приговаривает отец, — поплачь, — принимая пот за слезы.       Не плачу. Даже сейчас. Даже от боли. Не знаю, почему. Не получается. Не хочу.       Извинения просить хотел. Не могу. Слов в голове нет. Глухо. Пусто. И все сильнее, быстрее, неистовее боль во всем теле, словно иглами весь истыкан. Отец не видит этого. Не знает, что чувствую. Даже рад этому. Пусть так, даже одно и то же горе разными людьми воспринимается по-разному.       Улыбка Её, все равно помню. Улыбалась мне. Быть может, пугать не хотела. Быть может, радовалась, что боль уйдет. Быть может, меня даже не видела тогда. А я все это время жил в незнании, накручивая себя, считая себя виноватым. Оправдываться? Не стану. И ее винить больше не буду.       Отпускаю, сквозь надрывный стук сердца, начинающего привыкать ко мне новому.       Отпускаю, надеясь со временем, не сейчас, а со временем смириться с этой правдой.       Отпускаю, принимаю боль, пусть разрывает на части, но она моя, собственная. Захочу, поделюсь с Андреем, если примет.       Отпускаю, тихо, без слез и с улыбкой, едва заметной, лишь уголками губ.