Увалень. Два врача

Больница кипела людьми, шла школа-конференция кардиохирургов при международном симпозиуме, посвященном сосудистой хирургии. Их сторона была принимающей. И Эдуард на три недели просто выпал из простой обыденной жизни. Если учесть, что операции никто не отменял, потому как люди болели независимо от того, какой бедлам завертелся вокруг Эдуарда и его коллег, и сколько теперь в его отделении посторонних врачей. Телефон дергал его во время доклада раз десять и хорошо, что он поставил его на режим вибрации, так как выключить просто не имел право, ибо ведущий врач. А звенеть на всю внимательно слушающую его аудиторию, естественно, не хотел. После заключения Эдуард глянул мельком на номер и выпал в осадок, звонил Андрей. Эдик постарался быстрее разгрести все вопросы к нему и вышел за дверь. — Тебе чего? — буркнул он недовольно в трубку, как рядом с ним нарисовался Гудзон. У него был развернутый доклад связанных с кардиохирургией в свете всевозможных травм. Салтанович сухо глянул на издерганного Эдуарда и предупредил: — Недолго только, следующий доклад уже пошел. — Хм-м-м-м… какой божественный голосок, — в трубке раздался едкое замечание Андрея. — Передай от меня самый сладкий поцелуй в одно распрекрасное тайное местечко! — Обладатель сея голоса и тайного местечка уже ушел, семейный ты наш. И потом, не время лезть к Гудзону в жопу, он в таком же сейчас напряге, как и я. И настроение у него просто ниже плинтуса. — Что у вас за базар?! — хмыкнули по-деловому в трубку. — Симпозиум. Мы три недели как маньяки. Я не знаю, спит ли Гудзон вообще, я вот нет. Удается урвать не более двух часов и то через сутки-двое. — Хм-м-м-м, понятненько, а знаешь, сегодня уже четвертая суббота пошла. — Сегодня? Разве суббота?! — сверился со своими часами Эдуард, совершенно не вспоминая, что у него до того было по выходным дням, так как через неделю после их свидания с Галкой на выходных было несколько экстренок, да таких, что дернули всех. А потом началась долбанная конференция. — Ага… — заметили так сладко, словно переливали липовый мед. — Черт, еще одни выходные насмарку, — простонал Эдуард. — А я думал хоть на них отоспаться. — У-у-у-у! Как все запущенно… — хихикнули в ответ. — И чего ты ржешь? — не догнал умученный Эдуард. — М-м-м-м, это уже патология. Вас скоро с Гудзоном в дурку придется везти. Суббота, старик! И твоя черная птичка давно уже здесь. Эдуард, наверное, минут десять думал, какая птичка и где, слушая по телефону, как у Андрея играет живой блюз, пока не схватился за голову: — Господи… Я и забыл! И давно Галка торчит у тебя? — Тебе рассказать о сегодняшней субботе или о той, что была неделю назад, а может о той, что была до этого? — пропели сладким соловьем. — Только не говори мне… — Именно, вы поменялись местами. Так что поздравляю. Совсем мальчика с ума свел. И что ему передать? — Ничего. Я буду в следующий раз сам, — отрезал Эдуард и скинул звонок. «Если мой, то дождется, а если нет — значит не судьба!» — он тяжело вздохнул, потер виски и, глотнув энергетиков, вернулся в лекционный зал. Нужно было прослушать еще как минимум пять докладов. Они спали в ординаторской с Гудзоном валетом, вернее, усиленно пытались. Все другие поверхности были заняты другими храпящими страждущими. И позади было великое воскресенье. Всех приезжих отправили, посадив на поезда или засунув в самолеты. А у Эдуарда через три часа начиналось утреннее дежурство — на мозги наступил ебнутый понедельник. Кирюша обещал забрать Гудзона только утром к десяти. И посему они делили на двоих мягкий диван. — Спишь? — Нет… — И я тоже… перетерпел. — Главное, все позади. Ты как? Смену осилишь? — Хочешь помочь? — Не дождешься! У самого после обеда та же канитель. Гудзон облокотился, приподняв свою взлохмаченную голову, приобнял подлокотник, что заменял ему подушку: — Чего звонил Андрей? — Догадался-то как? — крайне удивились. — Ты на него шипишь по-особому, словно ногтями давишь вонючих клопов, — ухмыльнулись в ответ. — Да так… на мозги капал. — А-а-а-а… — Соскучился, вот и позвонил. — Э-э-э-э? — Не бери в голову. Лучше скажи, как Валентин? — А что он?! — медовость скрестилась с карими глазами. — Работает? — А то как же. Иначе он вылетит у меня взашей, — пояснил Гудзон, а потом усмехнулся. — В последнее время сильно виляет задницей и хромает. Но ты ведь его не того? — Совсем меня не уважаешь? — покачал сокрушенно головой Эдуард. — Просто у Андрея в «Элегии» на Валькин растраханный зад нашлась пара любителей, и Валентин часто там теперь зависает. Пояснил Эдуард, подозревая всерьез, что Вальку подсадили на жесткий секс с атрибутами связывания и охаживания его ебливой задницы плетками. Но Эдика это устраивало, ибо пиявка отпала от него в раз и навсегда. Андрюша же на это только закатывал глазки, утверждая, что в его распрекрасной «Элегии» такое не практикуют. Во всяком случае легально. А что делается в VIP комнатах, не его ума дело. Никто не жалуется, а все остальное детали. — Ты — зверь. Наверняка его в «Элегию» сам и затащил, — уточнил Гудзон, он полусел и стал картинно распутывать гнездо своих медных волос. Эдуард тоже поднялся и теперь возлежал, как древние римляне на собраниях, откровенно наслаждаясь красотой замученного Гудзона. Со стороны они, наверное, смотрелись странно, тем более их ноги были скрещены и покоились под одним пушистым пледом, что с боем был отвоеван у ушлого, как еще и оказалось весьма мерзлявого Юрия. — А что мне было делать, Гудзончик! — засюсюкал как маленький Эдуард. Из соседней комнаты, где располагалось несколько кушеток, раздался нешуточный храп. — Ого! Кого это так приперло? — усмехнулся Гудзон. — Это Юрий, я вот думаю, жена у него именно из-за его убойного храпа решила развестись. Ты бы смог спать с кем-то и под такой оркестр? — хмыкнул Эдуард. — Да как тут уснешь? Словно орехи на твоей голове колют. А как выводит, как выводит даже с присвистом. Сон совсем пропал, правда Юрий, выведя очередной свой шедевр, вдруг странно хрюкнул и было слышно, что заворочался на лежанке. — Кто-то из мужиков его пнул, — пояснил Эдуард. — И не смейся ты так. В его ночные смены всегда такой ералаш. Но Гудзон уже не мог остановиться. Его смех нежный, серебристый, как звук колокольчиков, Эдуард любил всегда. — Можешь помочь? — завороженному Эдуарду сунули расческу. — Разбери клубок, а то мне не под силу. Эдик как к святыне прикоснулся к этим пленительным медным волосам. Как давно он не касался их, и как они маняще заскользили между его пальцев. — Как славно. Никак Кирюшу не могу научить расчесывать мне волосы. Дерет каждый раз, словно скальп с меня пытается снять. — А может это, на парик копит?! У Эдуарда всплыла картина из прошлого, как Галка тянет его локон волос и смеется. Нет, у галчонка совсем другой смех. Хрипловатый, раскатистый. Ему до утонченного Гудзона ой как далеко. Но, расчесывая медные тяжелые локоны, Эдуард мечтал о легких смоляных, стоящих вопреки всем законам гравитации вверх. Может он уже переболел Салтановичем? Эдуард собрал волосы вместе и, отодвинув, уставился в тонкую грациозную шею. Она у Гудзона чувствительна на ласки. И как захотелось к ней припасть, чтобы услышать сдавленный стон. И почувствовать, как оттопыриваются назад блядливые ягодицы, раздвигаются в стороны, открывая трепещущий полуоткрытый анус, дабы принять его всего без остатка. А на белоснежных, изумительной красоты полушариях, на одном из которых… И Эдуард завис… О, черт! А ведь у Гудзона нет никаких на заднице родимых пятен. Неужели Эдуард уже путает их? «Это просто измотанность. Я никогда не путал своих любовников. Не водилось за мной такого грешка!» — отогнал свои мысли в сторону Эдуард, как расслышал от двери. — Простите… На пороге ординаторской стояли оптические стекла в серой оправе волос, низ лица кутался в ворот крупной вязки. Сегодня на Павле был безразмерный свитер с веселыми кроликами. «Заусеницы пришкандыбали вместе с обветренными губами!» — возникло у Эдуарда в голове. Павел просто вперился своими мощными лупами в их композицию. «И чего это он на нас уставился?» — не понял Эдуард, а потом сам прикинул со стороны свое расположение тела, Гудзона, и сматерился трехэтажно. Еще бы, распутывая вихры своего бывшего, они сидели на разворошенном ложе практически в обнимку, словно после продолжительного и страстного секса. — Здравствуйте, Павел, — начал за здравие Эдуард. — Какими судьбами? У Гудзона остался еще один не распутанный клубок, Эдик нечаянно дернул и медноголовый недовольно зашипел: — Эй-эй! Полегче! Как будешь сдавать меня моей половине? Лысым? — Прости, Салтанович! Потерпи, осталось всего чуть-чуть, — отвлекся от воспаленных губ Павла Эдуард, разбирая буквально по волоскам, последний медный катыш. — Я… отца привел на запланированный осмотр. А никого нет… будто все вымерли. — Который час? — вдруг допетрил Эдуард и, справившись с задачей у Гудзона на затылке, прошелся по распутанным волосам умело расческой. У Гудзона от наслаждения прикрылись медовые глаза: — Боже мой! Эдик, в этом — ты определенно мастер. Спасибо! А я-то думал, придется выстригать. — Десять уже, — сверились со своими крупными часами на запястье, похожими больше на будильник. — Как десять? — Эдуард всучил расческу в протянутые руки Гудзона. — Десять минут одиннадцатого… — уточнил Павел, стеклами упираясь в огромные стрелки, тикающих у него на запястье ходиков. — О, дьявол, мое дежурство! — Эдуард забегал по ординаторской, ища в куче разбросанных вещей свои. — Да не суетись ты так, ты же в своей больнице. И если тебя никто не искал, значит ничего экстренного нет, — Гудзон сидел на диване, как принцесса, и собирал свои волосы в низкий хвост. — А кто будет-то? — Эдуард завис, а потом сунулся в соседнюю дверь. — Все же здесь дрыхнут. Рота подъем! Одиннадцатый час пошел! Как сзади застывшего Павла всунулся Кирилл: — Прости, Гудзон, в пробке застрял! — О, это за мной, Эдик! — Гудзон поймал в свои тонкие руки мечущегося высокого мужика и, дотянувшись, нежно чмокнул в щечку. — Успокойся. Все хорошо! Пока, дружище. И не напортачь с больными. Гудзон проскользнул мимо застывшего, словно статуя, отмороженного Павла в коридор к Кириллу и помахал охуевшему с такого представления Эдуарду. Чтобы Гудзон поцеловал его при постороннем? Да еще при своем Кирилле? Пускай даже в щечку! Нет, завтра точно будет всеобщий потоп. — Что за… — протянул Эдуард, хватаясь за свою полыхающую щеку от влажного чмока своего бывшего. — Полный трындец! Из соседней комнаты показалась голова заспанного Юрия: — Что за шум? Вы с другом что, диван не поделили? — Какой диван! Буди давай всех, уже больные пожаловали на осмотр. А врачи все спят, как сурки! — рыкнул Эдуард, и тут все забегали наконец-то, засуетились. Через пять минут в ординаторской стояли только Эдуард и, так и не растаявший от прилюдного представления Гудзона, Павел. — А у вас вообще, что тут было? — выдавил юноша из себя. — Что? Аврал на три долбанных недели. Международный Симпозиум! Только за полночь всех гостей отправили восвояси, — Эдуард сам стоял у зеркала и остервенело прореживал свою буйную гриву массажкой. Волосы у него были скатаны похлеще, чем у Гудзона, а разбирать свои завалы уже было некогда. — Эдуард Владимирович, — появилась из-за спины Павла вздернутая медсестра. — Ваша жена приехала с Эриком! Эдуард завис на полушаге, вот только ему этого и не хватало. София с Эриком и как прошило тут же. — Что с моим сыном? — Она просто из больницы Гудзона Салтановича. Его там не оказалось. Ей передали, что он у нас здесь, — запричитала девушка. — Я спросил о другом! Что с моим сыном? — рыкнул Эдуард. — Подрался в школе… И видно упал на ту ногу, которую ему собирал ваш друг… Ну вот… Эдуард уже ничего не слышал, он несся по коридорам и лестницам вниз, проклиная все на свете. Как бы то ни было, но своих сыновей он любил всем сердцем, и причем обоих. На то чтобы вызвонить Гудзона и завернуть их обратно с Кириллом ушло полчаса, если не больше. Затем выделить им смотровую, так как тащить охающего Эрика на другой конец города не было ни смысла, ни времени. Естественно, Кирилл ждать больше не мог, у него были свои пары, окно кончилось, в которое он и обещал своего любимого перебросить из одной больницы в другую. Посему Гудзон Салтанович застрял у Эдуарда в его родных медицинских пенатах надолго. — София! Вы, как и всегда, обворожительны, — медноволосый хирург склонился над ручкой изящной девы. — Гудзон, сколько лет, сколько зим. Как мой сынишка? — Теперь все нормально. Отделался трещиной, правда весьма значительной поверх старого перелома. Но так бывает очень часто, — Гудзон предложил присесть даме рядом с собой на кушетку в коридоре. Он решил оставить отца и сына наедине, поболтать. — Из-за нас вы остались без транспорта. И мы здорово нарушили ваш неприкосновенный график. — Ну что вы, такие мелочи жизни. Вы же прекрасно знаете, для меня вы и ваши детки с Эдуардом — как родная семья. — Нас, как я понимаю, все же перебросят в вашу клинику? — Да, через час, я лечащий врач Эрика. И так будет лучше для всех нас. Но не переживайте, месяц походит в лангете, попрыгает на костылях. И возможно, будет более бережно относиться к своему телу. — Ох… Гудзон, Гудзон… И что бы мы делали без вас? — Эдуард бы нашел другого хирурга. Или встал за операционный стол сам. Хотя, оперировать родных и близких… Я бы не позавидовал ему, — Гудзон коснулся шрама на своей груди и пробормотал. — Ваш муж сильный человек. Намного сильнее меня. Я бы не смог его оперировать, а он… София прижала свою руку поверх Гудзона: — Еще не надумал? Смотри, у меня в запасе максимум пять лет. Если Кирюша ревнует, то вы можете быть вместе. — Я говорил с ним… он и сам очень хочет увидеть моего ребенка. Воспитывать его вместе со мной, растить. Но мой ответ пока в силе. — С мягким характером Эдуарда, пройдет еще, наверное, десять-пятнадцать лет, а может он и вовсе не найдет то, что ищет. — Моя дорогая, — Гудзон снова поднес ладонь женщины к своим губам. — Мне кажется, что не потребуется столько времени. — М-м-м-м? — протянула София, поднимая удивленно бровь. — Неужели… — Ну-у-у-у, это только мои догадки. Так что, я думаю, мы вместе с Кириллом вас вскорости побеспокоим своим присутствием. А теперь мне надо спешить, столько неотложных дел. И никто из них даже не заметил, как за углом коридора замер серый, как стены этого помещения, Павел. Только мультяшные кролики выделялись на общем протокольном фоне. — М-да… вот невезуха, придется на такси, — Гудзон вылетел на больничную парковку и буквально чуть не снес своей грудью свитер с веселыми кроликами, грызущими вечную морковь. — Простите, — пискнули в тисках рук Гудзона. — Ах, это вы, молодой человек. Нашли вашего врача? — оторвал от себя хирург вляпавшегося в него тонкого парня. — Да! Я слышал, что вы ищете такси. Вам же в областную? Если хотите, я вас подброшу до больницы, мне все равно в ту же сторону, — предложили, мило розовея скулами. — Премного благодарен. Гудзон рухнул в открытую дверку джипа и даже не удивился, что у такого замухрышки машинка небедная. Конечно, не как у него. Но все же… Мальчик был не так прост, как казалось. Взяли с места в карьер. И повели так, как обычно гоняют заправские гонщики, профессионалы. На одной из пустынных улиц на светофоре Гудзон заговорил первым: — Вам не кажется, что придуманный вами имидж слишком уж далек от настоящей действительности? — Имидж? — Павел сверкнул стеклами, скосившись на сидящего рядом с ним божественного мужчину. Гудзон повернулся к нему полубоком и, оперевшись игриво на свое кресло, поигрывал своими медными волосами: — Именно. И долго вы будете играть в прятки с Эдиком? — Ка-аким Эдиком? Эдуардом Владимировичем, что ли? — промямлили из-за руля. — Им самым. Может, остановимся на обочине и поговорим? Я не желаю попадать в ДТП! — заметили сладким голоском, и когда Павел таки припарковал джип у какого-то городского парка, продолжили. — Кстати, я вас должен поблагодарить. Ведь благодаря именно вам мой друг связался с вашим братом, и мы выиграли процесс. — Правда? — пробурчали, смотря тупо вперед. — Но я ничего не сделал. Все заслуга Петра и только. — Ну-ну, не прибедняйтесь… Вы тоже приложили к этому свою тонкую руку. Гудзон нежно провел по плечу задрожавшего юноши, а потом с силой дернул за серые локоны волос. Парик сполз, и из-под него показались непокорные черные вихры. — Вы слишком переигрываете, Павел. Или лучше сказать… Галка! На Гудзона поверх мощных линз очков глянули огромные темно-синие глаза: — Как давно вы догадались? И вообще, как вычислили меня?! — Не беспокойтесь вы так, — Гудзон повертел в руках серый парик с тщательно расчесанными буквально по линеечке волосами и заметил. — Вообще-то, вас вычислил не я, а мой мальчик, Кирилл. — А-а-а-а, один из барменов «Элегии», — кивнул Павел, когда с него сорвали маску, он тут же превратился в совершенно другого человека. — Красивая детка! Вот не думал, что он также умен, как и смазлив. И как он быстро понял? И чем я себя таким выдал? — Кирюша профессиональный художник. И вот этим его не обмануть. Как говорится, умеющий летать уже не поползет на брюхе! Я сам не поверил, когда он обратил на вас мое внимание и поинтересовался, что вы тут забыли. Извините, Павел, но я так был замордован последние недели, впрочем, как и Эдуард, что даже если бы мне под нос сунули черный квадрат и сказали при этом, что это белый круг, я бы это воспринял за чистую монету. А потом я проанализировал ваши посещения и понял, что возможно Кирюша и прав, ведь ваш отец должен появляться в терапевтическом отделении один раз в месяц на проверку, а не каждую неделю по пять раз. Павел, ваши движения рук, ног и грацию не испортит ни одна протокольная одежда даже с кроликами вырви глаз. — Поэтому вы сегодня специально поцеловали при мне Эдуарда? — руль стиснули так, что заскрипела обмотка кожи. — Да, и ваш синий огонь глаз просто меня убил наповал. А вы очень ревнивый мальчик! Так почему же вы до сих пор не признаетесь Эдуарду, что безумно любите его? Галка взлохматил свои черные вихры и тяжело вздохнул: — Сам не знаю… наверное, мне попросту страшно. Я так по глупости уже влюблялся. И это ни к чему хорошему не привело. Было очень больно и противно, когда мне заявили, что нашли достойную женщину. А я… оказался не у дел. И сегодня я узнал самое ужасное. Эдуард женат и очень любит своих детей. — Павлик! Да, Эдуард женат и уже очень давно. Более того, он любит своих мальчишек, как одержимый. Но вы не учли одного. Он — гей! Был им всегда и останется им до самой смерти. — Но жена?! — распахнули свои глазищи поверх зверских стекол. — Всего лишь верная подруга и официальная ширма, — заверил взволнованного юношу Гудзон. — Значит, дети не его? — Ну… Почему же, его, — улыбнулся Гудзон. — И как я понял, старшенький пошел в своего голубого папа и тоже предпочитает мальчиков. С одним из них, кстати, вы наверно его тоже знаете, Костиком — любимой половинкой хозяина «Элегии» он подрался так, что теперь я обеспечен работой на целый месяц. И не зыркайте так на меня! Я вам даже скажу по секрету, что жена Эдуарда давно предлагает родить ребенка мне. — Вам?! — распахнул свой обветренный рот Павел, а потом резко потух. — Хотя да… вы же были любовниками с Эдуардом, да? — Нет, мы были секс-партнерами! И хотя Эдик ко мне испытывал нежные чувства, я же воспринимал его только как близкого друга и соратника по профессии. И не более того. Поверьте, Павел. Эдуард очень одинок, а теперь у него появились вы. Галка уткнулся носом в гудок и прошептал: — Я не уверен, что нужен ему. Гудзон тяжело вздохнул, а потом, протянув руку, снял с паренька его мощные очки. — Наденьте линзы, они же с вами? — А?! Да, конечно. Галка порылся в бардачке машины и вытащил небольшую коробочку, а потом мастерски вставил себе линзы, смотря в зеркало общего вида. — Так намного лучше! Такие глазки и прятать под таким убожеством. Теперь я вижу, что вы похожи на своего братишку. Галка глянул так на Гудзона, что у того побежали мурашки по спине. — Может, поделитесь своими страхами со мной. Считайте, что сегодня я ваша личная жилетка для слез, — предложил щедро хирург. — Зачем вы это делаете? Вы же были с Эдуардом, что решили пристроить его в хорошие руки, раз стал нелюб! — А зачем вы решили отвезти меня до моей больницы? Разве не для того, чтобы поговорить и разузнать все об Эдуарде? Даже несмотря на то, что уже знали точно, что он женат. И потом, я же сказал — Эдуард мой близкий друг и только. И он не виноват, что вашим первым мужчиной был ваш старший сводный брат — Петр! И не вина Эдика, что с вами так погано обошлись. — Откуда… — Павел буквально чуть не рухнул к ногам Гудзона. — От верблюда. Мир гомосексуалистов мал до безобразия! Я попросту поговорил с хозяином «Элегии». И так вышел на вашего взбешенного дружка по Медакадемии из семьи почтенных дантистов. И он сдал всех: и наших, и ваших! Просто потому, что его, видите ли, обидели и увели прикормленную дырку. — Козел… В прочем, он всегда был таковым, — безрадостно хмыкнули в ответ. — Дальше — больше. Каким бы не был великим прокурором ваш брат, и как бы он не помог уличить того гада, что сделал из детишек Ванечки сирот, но и сам он оказался в определенных кругах известным садистом. Ведь в ваших отношениях он был инициатором, да? — Да… Он обвинил мою мать в том, что наш отец ушел к ней. И я оказался разменной картой. — Я боюсь даже спрашивать во сколько лет он вас сделал своим? — Гудзон был отменным психологом, а главное, намного проницательнее открытого и доверчивого в этом плане Эдуарда. — С детства он уже связывал меня и сажал в клетку, но сзади не брал. Ждал, когда я подрасту, а вот когда я подрос… — Он приручил вас, как зверька. А когда нашел необходимую женщину, вышвырнул вон, как расхожий материал. Не думаю, что то, что вы чувствовали к нему, можно назвать любовью. Поверьте, это отношение палача и приговоренного или заключенного и тюремщика, но не более того, — подвел черту Гудзон, и видя, как сотрясаются тонкие плечи юноши, прижал нежно к себе. — Поплачь. Сегодня можно, я никогда об этом не расскажу Эдуарду. И, почувствовав, как на его груди зарыдали навзрыд, предупредил: — Только… Это… не потеряй свои дорогущие линзы! — Ага, я постараюсь, — зашмыгали в районе живота Гудзона, а потом вынырнули красной моськой у него в руках, поправляя плывущие в слезах линзы. — Эдуард очень нежный и ласковый мужчина. Давно ты на него обратил свое внимание? — Не знаю… Пару раз видел в «Элегии». Но он был тогда вместе с вами. Он так на вас глядел таким любящим взором… На меня так никогда не смотрел никто в моей жизни. Вы были такой красивой парой. А о вас, Гудзон Салтанович, вообще ходили настоящие легенды. — И ты решил и сам стать легендой? Недоступной и манящей! Да, Галка? Где научился так танцевать? — В театральном школьном кружке. Это была настоящая для меня отдушина. Я играл и в спектаклях только и жил! Ибо дома… окружал настоящий кошмар. — Неужели твой отец не догадывался? — Нет… брат пригрозил, и я молчал. Он и меня трахал только потому, что не хотел испортить раньше времени свою железную репутацию и засветиться с доступными женщинами. Петр… страшный, холодный до мозгов прагматик и ужасный человек. — Это я понял по тому, как он вцепился на суде в этого прохиндея-убийцу. Хорошо, что он все же отпустил тебя и нашел своему естеству «голодного волка» лучшее применение, — Гудзон стал укачивать на руках льнувшего к нему доверчивого юношу и тихо шептать на ушко, поверху которого, сережек конечно сейчас не было, но проколы были видны, ибо их никуда не денешь. — А потом ты Эдика встретил в больнице, да? — Ага! Я и не думал, что он знаменитый кардиохирург, и не предполагал, что именно он спасет жизнь моего отца. И общаясь с ним там, понял… что люблю. Как последний идиот, как круглый дурак. Как маленькая девочка-писюшка! — Знаешь… время еще есть. Давай-ка поворачивай свою колымагу и назад. — Нет… я ни за что не подойду к нему без парика! Ибо Галка это Галка, а Павел… это… — Думаю, пора обе эти личности совместить в одну, а то Галка слишком уж отвязный, а Павлик чересчур робкий. И не упрямься, малыш. А послушай лучше дядюшку Гудзона, он плохого не посоветует.