Играть. Пока не надоест

Тьма. В последнее время это слово звучало при французском дворе слишком часто. Тьмой служанки пугали неугомонных малышей, угрожали друг другу в пылу ссор стражники; ею оправдывали свои поступки заключенные в казематах. Никто толком не знал, что представляла из себя эта тьма, но каждый боялся ее ничуть не меньше, чем самого Кровавого леса, где, по слухам, она обитала. Однако сегодня ночью тьма уже не была для жителей замка чем-то неосязаемым — и пока утреннее солнце, выбираясь из-за горизонта, пыталось разогнать в небе снежную черноту, их внимание было приковано к лежащему в забытье монарху... Никто не мог с уверенностью сказать, как слух об отравлении короля вырвался из его спальни. Уже к полуночи приглашенные на праздник придворные истерически выбрасывали из своих покоев остатки еды и напитков, подчас заставляя несчастных слуг дегустировать яства и внимательно наблюдая за появляющимися симптомами. Симптомов не было. Кто бы ни отравил Его Величество, едва ли желал смерти кому-то еще. И хотя королева не подпускала к мужу никого, кроме придворного провидца, а дофин с супругой закрылись в своих покоях, отказываясь пролить свет на произошедшее, покинуть замок не решался никто. Побег вызвал бы слишком много подозрений, и гости отчетливо понимали это. К утру, когда первая волна паники была позади, а слухи о заговоре уже прочно поселились в коридорах, из покоев короля вышел, пошатываясь от усталости, Нострадамус. Проведя у постели монарха всю ночь и дав тому едва ли не все существующие противоядия, он просто не видел более смысла находиться в одной комнате с королевой. В любой момент вспыльчивый нрав Медичи мог сыграть злую шутку — и Ее Величество обвинила бы провидца в произошедшем, вспомнив, что именно он дал ей проклятый пузырек со снотворным. Не то, чтобы Нострадамус боялся за свою жизнь. Нет, сколько бы ни пугала его Катерина, он знал: королева не решится избавиться от единственного в замке человека, которому доверяла. Но и помочь он сейчас не мог. Оставалось лишь ждать, когда подействуют лекарства. И пока гулкие шаги Нострадамуса эхом скользили по коридорам, в покоях наследника французского престола стояла немая тишина. Мать и близко не подпустила Франциска к отцу — того отравили, а значит, и жизнь принца могла быть в опасности. Уже позднее юноша услышал о том, что виновником — вернее, виновницей — произошедшего была кухарка. Искренне ненавидя традицию, по которой любая из служанок могла на день превратиться в королеву, Франциск еще сильнее ненавидел сейчас тот факт, что ничего не мог сделать. Стражники, верные его матери, никого не пускали к арестованной девушке. Обходя свои покои вдоль и поперек, Франциск нескоро заметил, как молчалива его жена. Было уже утро, когда он, на мгновение вынырнув из собственных мыслей, обратил внимание, что Мария сидит у окна и как-то слишком угнетенно смотрит на начинающийся снегопад. — Прости, — Франциск выдохнул, опуская голову. Не так давно Мария сама несколько раз подвергалась покушениям здесь, в замке, а оттого ей сейчас было не по себе. Впрочем, причиной ее молчания был не страх — вот уже который час, наблюдая, с каким отчаянием цепляется ее муж за надежду на выздоровление отца, она боролась сама с собой, решая, стоит ли рассказывать ему о том, чему стала невольным свидетелем. Наконец, она поднялась с подоконника, беззвучно ступая босыми ногами по ковру, и приблизилась к Франциску: — Ты должен понять ее, — Мария прошлась пальцами по его волосам, взгляд ее скользнул по крупным пуговицам и застрял на вороте рубашки. — Она хочет, чтобы ты был в безопасности. Это было правдой. Той единственно нерушимой истиной, в которую Мария еще верила, когда речь заходила о матери ее мужа. Королева готова была защищать сына любой ценой. В случаях же, когда ценой этой становилась сама королева, та щедро расплачивалась жизнями других — любого, кто оказывался слишком близко. Вздохнув, девушка посмотрела на лицо мужа: — Но есть кое-что... вчера... Франциск напрягся всем телом, внимательно рассматривая стоящую перед ним жену: девушка теребила руками платок и едва заметно дрожала. Через несколько немых мгновений она продолжила: — Я ни в чем не обвиняю твою мать. У нас с Катериной было много разногласий, но все они позади... — Франциск встряхнул ее, крепко обхватив за плечи. Надеясь, что она посмотрит ему в глаза: — Что ты говоришь? — в его голосе мелькнуло раздражение, мгновенно спрятавшись за толстой стеной беспокойства. Если речь заходила о его матери, причина для волнения появлялась всегда. — Вчера, когда Пенелопа нашла в своем куске торта боб, она заходила к твоей матери за украшениями. Я случайно услышала часть их разговора — и Катерина дала ей пузырек. Для короля, — Мария поморщилась. — Генрих безумен, ты знаешь. Но... что, если... — она не договорила. Франциск стоял в замешательстве. Какое-то время он просто смотрел поверх плеча Марии, будто на всем белом свете не было ничего интереснее снегопада за окном, а затем уложил ладони на плечи супруги, вопросительно заглядывая ей в лицо: — Почему ты молчала? — спросил он с нескрываемым удивлением, но уже знал ответ. Обреченно вздохнув, Франциск покачал головой. — Это означало бы, что мать пытается убить моего отца. Пытается убить короля Франции, — кривя губы, он обреченно опустил голову. Мария продолжала молчать. Где-то вдалеке послышался шум от захлопнувшейся двери — звук настолько неважный и незаметный, что на него никто не обратил в тот момент внимания — никому просто не пришло в голову, что у покоев наследника и его супруги мог — без традиционного объявления — оказаться кто-то из гостей. Герцог же лишь хотел известить королевскую чету о своем отъезде, но, услышав слова Марии о Пенелопе и выданном той снадобье, замер, стараясь не пропустить ни малейшей детали. Определенно, его отъезд откладывался: если итальянская жена короля попыталась убить своего мужа, необходимо было принять меры. Он победно оскалился — молодая супруга герцога вполне способна разродиться без его присутствия, а вот реальный шанс избавиться от надменной иностранки упускать никак нельзя. Между тем, сама Катерина еще не догадывалась, с какой скоростью сгущались над ее головой тучи — и пока ее сын, решивший, что снадобье королева могла получить только у Нострадамуса, расспрашивал провидца о состоянии короля; а сам Нострадамус отчаянно убеждал юношу, что в пузырьке было всего лишь снотворное, которое кто-то тайно подменил, королева Франции сидела у постели мужа, сонно уронив голову на перину у его плеча. — Диана, — послышался сиплый мужской голос. Катерина вздрогнула, отгоняя от себя сон, и потерла глаза рукой. Ее муж едва заметно дрожал. Лежа под толстым одеялом, он неразборчиво бормотал какие-то слова, взгляд его хаотично вычерчивал узоры на потолке, а руки сжались в кулаки. — Диана, — повторил Генрих, замерев взглядом на своей супруге. Он все еще был бледен и слаб. Возможно, он даже не видел перед собой ничего, кроме белой пелены, но для Катерины это сейчас не имело значения: она резко встала, кривя губы и борясь с желанием отвесить мужу отрезвляющую пощечину. Невероятно. Любовница даже сейчас занимала его мысли. Болезненно перебирая в голове все те ночи, когда, едва исполнив супружеский долг, король покидал покои жены лишь для того, чтобы поскорее предаться утехам со своей любовницей, Катерина медленно закрыла глаза. Когда-то давно, почти четверть века назад, Генрих был нежен с ней — и ее наивное сердце искренне верило, что это — любовь. И отвечало взаимностью... — Ее здесь нет, — раздраженно проговорила женщина, складывая руки на животе. Ее взгляд, пылавший мгновение назад обидой, наполнился сейчас снисходительностью, граничащей с жалостью — муж лежал на спине, растерянно моргая. — Что ты со мной сделала, ведьма? — наконец, прорычал он, пытаясь подняться и сесть на кровати. Но, как только спина его оторвалась от перин, король со свистом выдохнул и рухнул обратно. Прикрыв глаза и обреченно вздохнув, Катерина села на край постели, по-матерински гладя ладонью лоб супруга. Он все еще был горячим. Генрих мотнул головой, отворачиваясь от прикосновения: — Где Диана? — пробормотал он куда-то в сторону, елозя затылком по подушке. — Что? — Катерина отдернула руку от головы мужа и замерла в удивлении. Как бы королева ни убеждала себя в том, что ей не было дела до чувств Генриха, ее детская привязанность, переросшая с годами в мучительно не проходящую любовь, жгла сейчас адским пламенем. — Моя любовница. Диана, — процедил Генрих, повернувшись к ней и напряженно сверля взглядом увесистый крест на ее груди, но не поднимая глаза на лицо. — Вы с моим отцом опять спрятали ее? Катерина перестала дышать. То, что отец Генриха несколько раз пытался выслать неугодную ему любовницу сына, ни для кого не было секретом — старый Франциск слишком ценил договор, заключенный с флорентийской семьей, чтобы позволить вдовствующей герцогине, в которую был без памяти влюблен Генрих, стоять на пути Медичи. Уже тогда Катерина отчетливо понимала, что делалось это не ради ее личного счастья, но все равно была благодарна. Король казался ей, четырнадцатилетней девочке, дряхлым стариком, но уважение, что он выказывал, льстило девичьему самолюбию. К тому времени, как Катерине исполнилось двадцать, она видела Франциска старшего едва ли не чаще, чем своего супруга. Виной тому была ее собственная неспособность зачать наследника, повлекшая скоропостижное возвращение любовницы Генриха ко двору. У той, как ни печально, проблем с деторождением не было, а потому некоторые даже говаривали, будто бы сама Диана выставляла молодого принца за дверь, приказывая посетить спальню жены... Но все это было в далеком прошлом. А между тем, здесь и сейчас Генрих продолжал неразборчиво бормотать обвинения в адрес своего отца, будто тот стоял за спиной Катерины. В порыве негодования Генрих громко выдохнул, закатывая глаза: — Ты уделяешь моей жене больше внимания, чем собственному сыну! Королева покачала головой. Надежда на ясность, сверкнувшую в глазах Генриха всего несколько минут назад, угасла вместе с взглядом короля. Он продолжал сходить с ума, и только слабость в теле мешала сейчас Генриху вскочить с кровати. Его голос, между тем, становился все увереннее. Катерина отошла к столу — прорицатель оставил несколько склянок с лекарствами, и они вот-вот могли понадобиться. Король уже не просто сыпал на жену угрозами и обвинениями — он кричал во все горло о том, что супруга была ему неверна. С его же отцом. И сколь бы вздорным ни казалось подобное, Катерина отчетливо помнила, чем закончилась прошлая охота на ведьм. Она едва не лишилась головы, когда Генрих вдруг решил вернуть ко двору того единственного мужчину, которого с королевой связывало намного большее, чем публичная ненависть. Возвращаясь к постели мужа, Катерина с ужасом наблюдала, как тот извивается на перинах. Он терял остатки разума. Среди булькающих звуков урчащей в горле Генриха слюны и его попыток кричать королева уже не пыталась узнать мужчину, в которого была влюблена четверть века и которому прощала любое предательство. Она застыла над супругом, крепко сжимая в ладони стакан со снадобьем. Легкое снотворное должно было успокоить мужа, пока тот не причинил себе вреда. — Ты травишь меня! Ты травишь меня, чтобы посадить на трон своего бастарда! — взревел Генрих на удивление внятно, и королева вздрогнула, едва не пролив жидкость. Она наклонилась над супругом, ладонью зажав ему рот и заставляя смотреть ей в лицо. Губы Генриха все еще шевелились под ее пальцами, но бормотание теперь было не разобрать. — Ты болен, Генрих, — голос Катерины дрожал. — Это не яд, я клянусь тебе, не яд, — она сделала глоток, ругая саму себя — очень скоро ее голова начнет кружиться, но другого способа заставить мужа выпить лекарство Катерина не видела — даже в безумии он оставался сильным мужчиной, и физически бороться с ним было бы бесполезно. На мгновение король замер, разглядывая стоящую над ним жену. Она убрала руку от его лица и скользнула пальцами по затылку, приподнимая ему голову. — Если это яд, стала бы я пить? — она говорила тихо, почти шептала. Король сделал неуверенный глоток и закашлялся. Такая простая ласка — прохладная ладонь на разгоряченной коже, скользящее прикосновение, утирающее с подбородка разлитую воду — и он снова был лишь маленьким сыном короля, напрочь лишенным любви и родительского внимания, а оттого готовым ненавидеть весь мир. — Ты принимаешь моего отца в своих покоях... все годы нашего брака... Неудивительно, что ты не могла забеременеть, — взгляд Генриха снова блеснул ясностью. И яростью. Отец, не вспоминавший о нем чаще, чем того требовал дворцовый протокол, женил сына на богатой иностранке, которую Генрих успел возненавидеть еще до личной встречи. Как смела она лишать его шанса на счастье и любовь? И почему из всех других непривлекательных особ отец выбрал именно эту... Генрих широко оскалился. — Скажи, как ты чувствовала себя, возвращаясь в свои покои из спальни моего отца и находя там меня? — его глаза разгорались, зрачки бесновато бегали. Он, казалось, нашел, наконец, ответ на давно мучивший его вопрос. Катерина едва заметно покачала головой, не веря тому, что слышала. — Мне даже интересно... Франциск. Чей он сын? Мой или моего отца... Шлюха! — выкрикнул король и замолчал, тяжело дыша. Его лицо покраснело, и он рассек кулаком воздух перед собой, будто стараясь кого-то ударить. Катерина услышала за спиной щелчок и звук открывающейся двери. На пороге стоял дофин. Каким бы сумасшедшим ни был сейчас его отец, Франциск с отвращением прокручивал в голове услышанное, отчаянно стараясь отогнать от себя эту сумасшедшую мысль. Король бредил. Не мог мыслить здраво и лишь оттого бросал подобные обвинения. Наверное. Коря себя за сомнение, Франциск сделал шаг вперед — что бы ни происходило между его родителями в прошлом, он не хотел верить, что они способны хладнокровно убить друг друга. Впрочем, отец уже доказал обратное, едва не казнив свою жену, а потому испытывать судьбу дважды и ждать, что сделает Катерина Медичи с потерявшим рассудок мужем, Франциску не хотелось. — Твоему отцу нехорошо, пожалуйста, выйди, — королева, закусив губу, отвернулась от сына, продолжая внимательно наблюдать за Генрихом. Судороги в теле короля стали не так заметны, но он все еще хватал ртом воздух. В тот момент, когда взгляд Катерины стал мутнеть, она почувствовала на своих плечах руки сына. — Отойдите от него, матушка, — прошептал Франциск, подталкивая ее в сторону. Она пошатнулась и схватила руку сына в поисках опоры. — Я прикажу страже проводить тебя в твои покои, — продолжил он, с юношеским раздражением наблюдая, как мать отрицательно мотает головой. — Пожалуйста, не устраивай сцену, — прошептал он ей на ухо, крепче прижимая к себе. Катерина не шевелилась. Усталость и выпитое ради спокойствия супруга снотворное — хоть и в малой дозе — лишали ее способности спорить с сыном на равных. — Стража! — крикнул Франциск и почувствовал, как мать напряглась в его объятиях. — Проводите Ее Величество в покои и не выпускайте, — он сделал глубокий вдох, готовясь встретить гнев королевы, — ее оттуда до дальнейших указаний. — Что ты делаешь? — прошептала Катерина, слыша, как приближаются стражники. В голосе звучала смесь обреченного страха и обиды. Она отстранилась от сына, делая шаг назад — солдаты застыли в поклоне: — Ваше Величество. Франциск растерянно смотрел на мать — она была напугана. — Я хотел бы верить, что... Я хочу верить, что это лишь случайность, но как будущий король Франции не могу рисковать жизнью отца. Оставайтесь в своих покоях, матушка. Так будет лучше. Королева засмеялась. — Выйдите, — грубо приказала она, но солдаты не сдвинулись с места. — Я ваша королева! Я — королева Франции, и я приказываю вам покинуть покои моего супруга! — она перешла на крик, но от этого ничего не изменилось. Бросив еще один испепеляющий взгляд на стоящих по бокам от нее стражников, она попыталась дать сыну пощечину. Тот перехватил ее неуверенно занесенную для удара руку. — Пожалуйста, — повторил он умоляющим голосом, и Катерина попятилась. Споткнувшись о длинный подол платья, она оступилась и едва не потеряла равновесие — один из стражников подхватил ее, помогая снова встать на ноги. Катерина осуждающе посмотрела на сына и направилась к выходу. Солдаты последовали за ней, понуро опустив головы — участвовать в арестах королевы стало в какой-то мере черной меткой. Ее Величество не прощала подобного унижения.