Играть. Пока не надоест

На Францию опустилась ночь. Впервые за две недели небо прояснилось, и на черном полотне ярко засверкали звезды. Пятнадцатилетний король стоял, сложив руки на груди, и задумчиво перебирал взглядом плохо отесанные камни стен. Поднявшись в башню еще несколько минут назад, монарх так и не решился войти в камеру к своей матери — вместо этого он изучал одежду стражников, жевал воздух и, замерев перед массивной деревянной дверью, молчал. Прошло всего несколько дней со смерти короля Генриха, и Франциск скучал по отцу. С трудом сдержав эмоции на похоронах, новый правитель Франции едва ли оказался готов к тому, что произошло после... А теперь, стоя у камеры своей матери и не решаясь войти внутрь, чтобы сообщить ей о принятом решении, Франциск чувствовал, как тиски короны медленно сжимались на шее. Его не покидало странное ощущение, будто бы раньше, при живом отце, злиться на мать было гораздо проще... Сделав последнюю попытку пересилить себя, он выдохнул одному из пришедших с ним стражников: — Сообщите Ее Величеству, — и, развернувшись на каблуках, направился к винтовой лестнице. Прочь из башни. Дьявол бы побрал несчастного герцога, которому не нашлось времени умереть, иначе как на банкете после похорон короля... Франциск сжал руки в кулаки, спускаясь все ниже по ступенькам. Дьявол бы побрал его мать, Катерину Медичи, которая никак не могла на время похорон мужа остаться в башне и, закатив скандал, плавно перешедший в невиданную доселе Франциском истерику, настояла на своем присутствии. Дьявол бы побрал самого Франциска — за то, что не смог отказать матери, а ведь все могло уже разрешиться. Или нет. Герцог был бы мертв. Или жив. И в одном из двух случаев обвинения в убийстве мужа с Катерины могли бы быть сняты... Но теперь уже стало решительно поздно гадать. В то, что всего за две недели жизнь при французском дворе изменилась так сильно, верилось с трудом. Трагедия ситуации была вовсе не в том, что герцог умер, сидя за одним столом с вдовой короля. И даже не в том, что Нострадамус напрочь отказался солгать ради чести короны — объявить безвременную кончину старика естественной... Герцог, настроив придворных и чиновников против Катерины Медичи, ушел в мир иной от яда. Хотя и не того, каким убили самого короля Генриха. Было ли это местью Катерины за унижение, которому старик подверг ее, или чьей-то неуклюжей попыткой остановить расползавшийся по замку заговор — не знал никто. Но сын герцога грозил теперь стать ничуть не меньшей проблемой, чем его покойный отец — среди знати разгоралось недовольство; в воздухе витали хаос и безвластие... Франциск уже и сам не знал, где правда. Мать клялась, что не имела к произошедшему никакого отношения, но верить ей было трудно. Так и не решившись бросить ей в лицо свои подозрения о записке, Франциск сам сгущал краски, не в силах спорить одновременно и с придворными, и со своими советниками. Все, как один, пугали его возможным бунтом и требовали расследования. Все, как один, видели подозреваемой только королеву-мать. Расследование... Франциск мотнул головой, отгоняя от себя мысли о матери. За те дни, что прошли после похорон, он так и не взялся проведать ее в башне. Впрочем, Ее Величеству едва ли было одиноко — по крайней мере, Франциск успешно убеждал себя в этом всякий раз, вполуха слушая рассказ своей супруги о том, как обстоят дела у заключенной. Катерина вела себя весьма спокойно, учитывая обстоятельства; Мария предпочитала умалчивать о том, как сильно черная траурная одежда подчеркивала темные круги под глазами Катерины. Все еще подавленная смертью мужа, та не без удовольствия играла с девушкой в карты, живо интересовалась всем, что происходило в замке и — в особенности — касалось ее детей, щедро осыпала молодую королеву рекомендациями, как поскорее забеременеть, и даже предлагала ей снадобья из собственной коллекции... Однако от одной мысли о встрече с Катериной в юном короле вспыхивало непонятное ему чувство — убитая кухарка, яд, подделанная записка... Все это жило в памяти; и раз за разом гнувшие свою линию советники лишь подливали масла в огонь, в котором вот-вот могла вспыхнуть ненавистная для Франции итальянка. Вдова короля. Мать короля. Юный правитель Франции не помнил да и не понимал, как все дошло до такой крайности. Его супруга высказывалась решительно против и даже обещала обратиться за помощью к своему дяде, но Франциск не видел теперь другого пути избежать бунта — советники были правы, правитель обязан быть справедливым; он не может и не должен покрывать преступления, особенно когда они направлены против короны. Монархии непозволительно выглядеть слабой. Как и монарху. В конечном счете, ему и самому хотелось знать правду: мать неоднократно пыталась лишить жизни Марию; а если она была причастна и к убийству короля, чего еще от нее следовало ждать? Катерина всегда говорила, что эмоции и привязанности не должны затуманивать разум правителя, и хотя Франциску было до невозможности жаль свою мать, он знал, что та примет его решение. Но не простит. Особенно после того, как он малодушно сбежал из башни, так и не отважившись сообщить приговор лично... Он кивнул в ответ на реверанс одной из многих юных особ французского двора — дорогие юбки зашелестели прочь по каменному полу коридора; король так и не вынырнул из своих тяжелых мыслей. А между тем его мать смотрела на застывшего в дверях стражника и гадала, отчего тот столь бледен. Отвесив поклон Ее Величеству, солдат так и не заговорил, на какое-то время отдавая ситуацию во власть фантазий и страхов Катерины. Сдерживая раздражение, она ждала. О том, почему сын уже несколько дней не поднимался в башню, Катерина догадывалась — он снова не верил ей, позволяя юношеской обиде взять верх. Ситуацию несколько скрашивала его супруга — чьей идеей были ежедневные визиты Марии, Катерина не знала: возможно, Франциск просил жену присматривать за матерью. Возможно, та сама проявила инициативу, поддавшись не то угрызениям совести, не то жалости. Последнее, правда, сильно огорчило бы Катерину — еще в молодости она возненавидела все те взгляды, которые бросали на нее сначала родственники, а затем и придворные... «Бедная девочка, она так много пережила...» — за глаза говорили первые, поджимая губы и покачивая головами. «Бедняжка, ее муж снова предпочел ей свою престарелую любовницу», — шептали вторые — так, чтобы она обязательно слышала их. Но во взгляде жены сына Катерина не видела знакомых полутонов снисхождения — даже напротив. День за днем Мария приходила в камеру к арестованной женщине и вела себя так, будто ничего не происходило. Будто это все еще были королевские покои, а не промозглая башня, наскоро украшенная дорогими коврами и мебелью. Будто Катерина не пыталась организовать сначала изнасилование, а затем и убийство шотландской королевы, будто не от яда Катерины умерла одна из лучших подруг Марии... И будто не сама Мария сделала все, чтобы прошлое пребывание Катерины в башне стало настолько невыносимым, насколько это возможно. Тогда, лишив королеву Франции даже косметики и еды; оставив ей лишь черствый хлеб с безвкусной серой кашей и запретив прислуге выносить ночной горшок Ее Величества, Мария как будто мстила матери своего будущего мужа. Сейчас все та же девушка едва ли не единственная скрашивала мрачное пребывание Катерины в башне — рассказывая о младших братьях и сестрах Франциска, посмеиваясь над придворными дамами и исправно — с долей безнадежности — проигрывая матери супруга в карты, Мария напоминала той далекие времена, когда Франциск еще только учился держаться в седле, а его будущая жена уже изо всех сил старалась понравиться его матери. Семилетняя Мария с серьезным лицом и горящими глазами почти каждый день проведывала Катерину в королевских покоях, когда врачи запретили той вставать с постели на последних месяцах очередной беременности. Теперь Марии было семнадцать. Ее глаза уже не горели так ярко, но лицо по-прежнему оставалось серьезным. Катерине даже казалось, будто девушка что-то скрывала. Старательно. Так, чтобы никто не смог заметить и догадаться. А потому сегодня, когда та не пришла с уже привычным визитом в башню, Катерина чувствовала, что тучи сгущаются. — Ну, говорите же! — раздражено рявкнула она, будто выводя солдата из транса. Катерина резко встала с кровати, отставляя в сторону поднос с фруктами, и сделала несколько шагов в сторону мужчины. — Ваше Величество, король Франциск приказал... Его слова потонули в грохоте ее дыхания. Этого не могло быть. Невозможно. Среди всех ужасных мыслей, что она успела сегодня придумать, этой места в голове Катерины не нашлось. Все еще не веря, что ее сын мог на такое пойти, Катерина почувствовала, как ноги становятся ватными, а в голове мутнеет. Сильные руки подхватили ее сползающее на пол тело. По ушам прошелся громкий крик стражника: — Позовите Нострадамуса, Ее Величеству плохо! Следующее, что ощутила Катерина — резкий запах. Она закашлялась, пытаясь избавиться от жуткого режущего ощущения в носу, и широко распахнула глаза. Зрение возвращалось постепенно, а между тем, на ее лоб опустилась прохладная ладонь, и до невозможности знакомый мужской голос прошептал: — Это всего лишь обморок, Ваше Величество, сейчас вам станет легче. — Что... — тихо выдохнула Катерина, разглядев, наконец, над собой прорицателя, и откинулась головой обратно на подушку. — Нострадамус, я... — она зажмурилась, пытаясь успокоить разбушевавшееся дыхание и понять, что случилось. Впрочем, от этого понимания легче не стало. — Шшш, — он уложил вторую руку Катерине на плечо, придавливая ту к постели и не позволяя встать. — Мой сын, — неслышно прошевелила губами женщина. Ее глаза расширились до невозможности, зрачки хаотично забегали. — Он приказал пытать меня! — начав фразу шепотом, Катерина перешла на истерический крик, с силой сбрасывая с себя руки прорицателя и почти свалившись с кровати на пол. Напряженное лицо Ее Величества исказила гримаса отвращения, плавно превратившаяся в отчаяние. — Я знаю, — он слегка наклонил голову, помогая Катерине встать. — Слухи по замку расходятся быстро. Только я надеялся, что Мария все же сумеет его переубедить... Знаете, она даже написала своему дяде, герцогу де Гизу, прося у того помощи, лишь бы только вам помочь... Катерина замерла и перестала дышать. О том, чем заканчивалась любая связь с злополучным дядей Марии, она помнила — даже отец девушки, король Шотландии, выслал герцога за чрезмерную тягу к власти. А власти этой у де Гиза было более, чем достаточно. Мысль о том, что самому дьяволу открыли ворота дворца, всецело поглотила Катерину: — Зачем?! — Положение у Франциска слишком неустойчивое. Многие видят в смерти короля Генриха заговор, и некоторые даже причисляют вашего сына к убийцам, — Нострадамус говорил, почти не меняя интонации — он будто объяснял простые истины, не требовавшие объяснения. И только глаза Катерины выдавали все усугублявшийся ее страх — она знала, что смерть мужа не принесет ничего хорошего. Но две недели в башне — практически без связи с миром — сделали свое дело: такого Ее Величество не ожидала. Нострадамус замолчал, изучая мгновенно осунувшееся лицо женщины. — Мы с вами знали, что это опасно... Делать такое с королем, — через несколько мгновений прошептал он. — Он сходил с ума, — глухо отозвалась Катерина, глядя в одну точку. — У нас не было выбора. — У Франциска его тоже не осталось, — прорицатель покачал головой, замечая, как сильно дрожит Ее Величество, и накинул ей на плечи одеяло. — Пока неясно, поддержит ли юного короля дядя Марии, а между тем у вашего сына остается все меньше сторонников. Им сейчас руководят его советники... В дверь камеры резко постучали. На пороге снова показался стражник: — Ваше Величество, — он поклонился, — Его Величество король приказал позвать Нострадамуса. Катерина бросила на прорицателя затравленный взгляд. Послышался скрип двери — солдат вышел. Дотронувшись пальцами до плеча Катерины, Нострадамус вынул из кармана маленькую склянку: — Мы с вами храним слишком много секретов, чтобы позволить им вырваться завтра утром наружу. Выпейте это, когда я уйду, — он вложил флакон ей в руку и накрыл ладонью. На что способны дворцовые палачи, Нострадамус знал не понаслышке — не прошло и полугода с тех пор, как король Генрих приказал его пытать, чтобы выбить признание в любовной связи с королевой. Об этих ужасных мгновениях — часах? — днях? — прорицатель вспоминал с дрожью по всему телу. Глядя, как резко ушел в свои мысли ее собеседник, Катерина прикрыла глаза, сжимая руку со снадобьем в кулак. Она отчетливо понимала, где находилось сейчас сознание Нострадамуса. Она помнила ужасающие подробности пыток, которыми делился с ней муж, всякий раз пугая, угрожая, что Нострадамус вот-вот согласится назваться для суда ее любовником. Генрих знал, что это было ложью — его жену и придворного прорицателя никогда не связывало что-то большее, чем изощренная дружба. Нострадамус снабжал королеву снадобьями для зачатия детей и от недугов. Катерина покровительствовала его научным и медицинским изысканиям... Но значения это не имело. Как сейчас не имел значения тот факт, что Катерина не убивала своего мужа. Уже рисуя в мыслях страшнейшие муки, она отрешенно смотрела на медленно закрывающующуся за прорицателем дверь. Разжав кулак, Катерина бросила взгляд на флакон с мутной жидкостью. Сын не мог с ней так поступить, это было невозможно. Ее Величество поежилась, отставляя флакон на стол и поправляя на плечах соскальзывающее одеяло. Она все еще лелеяла надежду, что утренняя экзекуция будет лишь спектаклем. Франциск способен на это. Конечно, способен...