I Burn, You Smolder

Какой же сегодня дерьмовый день. А нет, вся жизнь такая. Я медленно иду, стуча каблуками о ровную поверхность блестящего пола. Подойдя к лифту, нажимаю с силой на кнопку и, собственно, жду, когда же подъедет кабина. Поправляю вечно сваливающуюся с плеча сумку, делаю шаг ближе к двери. Неприятный хруст ― и одна моя нога опускается до уровня пола с семисантиметровой шпильки. ― Черт, ― буркнув себе под нос, наклоняюсь за каблуком и снимаю сломанную туфлю. Покрутив две детали бывшей лодочки, понимаю, что не прикрутить мне их сейчас, как бы я не старалась. Со злостью скидываю и вторую туфлю подобрав все это в охапку. В груди появляется неприятное чувство, будто что–то сковывает легкие, окутывая слабой дымкой. Не могу дышать. Становится до ужаса больно, я, схватившись за край стены, прикрываю рукой рот. Жуткий кашель с хрипом и надрывами выходит из самой глубины легких, в глазах на мгновение темнеет. Дверь лифта открывается, захожу внутрь, скорее нажимая на кнопку первого этажа и, прислонившись к стене лбом, продолжаю откашливаться. Хорошо, что поехала на маленьком лифте, а то бы получилось не слишком приятно. Чувствую во рту сильный металлический привкус, будто бы четвертак на зуб попробовала. Убрав руку от лица, замечаю ярко–красные кровяные сгустки. Передо мной неожиданно из неоткуда появляется рука с платком. Смутившись, принимаю подачку, все так и не рискнув посмотреть на человека, наблюдавшего за моим припадком. Стирая кровь с губ, вспоминаю, что стою босиком. Ну вот, еще лучше. И что подумает человек за моей спиной? ― Я куплю вам новый платок, ― обернувшись, встречаюсь взглядом с двумя прозрачно–голубыми глазами, так пристально смотрящими за мной, ― мистер. ― Все в порядке? ― спрашивает он скорее из вежливости, нежели из интереса о моем самочувствии. ― Здоровой меня назвать вряд ли получится, ― засевший хрип в горле подкрался комком к нему, и я, закрыв рот платком, снова кашляю. Парень, не менее болезненного вида, с бледной кожей и ярко–выраженными синяками под глазами, с невозмутимым видом смотрит за мной. ― Прошу прощения, ― добавляю тихо, почти шепотом. Лифт останавливается на первом этаже, открыв двери. Я быстро выхожу оттуда, оставив незнакомца одного. Да, мне неловко и неудобно, еще подумает, что заразная. Сверкая пятками, подхожу к черному выходу и, быстро топая голыми ногами по асфальту, направляюсь к своей машине. Сильное дуновение ветра ― и мурашки холодными волнами пробегаются по спине, непроизвольно дернувшись, открываю дверь старенькой машины и, хлопнув ею, усаживаюсь на водительское место поудобнее. Вставляю ключ в замок зажигания, смотря, как на запыленное стекло падают мелкие капли дождя.

***

Зайдя в квартиру, темную и холодную, кидаю сумку у двери. Найдя на стене рубильник, включаю свет и подхожу к зеркалу. Черт, все губы в крови. Отмыть кровь никакого труда не составит, поэтому скорее иду в ванную. Собрав в хвост короткие волосы, наклоняюсь над раковиной, умываясь чуть теплой водой с почти незаметным запахом хлорки. Прихватываю с полки несколько упаковок с таблетками и направляюсь на кухню. Дождь стучит по металлическому подоконнику со стороны улицы, пробуждая во мне какие–то давно забытые детские страхи перед одиночеством. Достаю бутылку воды из холодильника и, высыпав на руку по таблетке из каждой упаковки, заглатываю эту горькую горсть. Хотя бы на время не больно, могу вздохнуть сырой запах моей квартирки. Есть не хочу, да и не стоит, потом выворачивать начнет, как и всегда, в принципе. Ползу до дивана с бутылкой и, плюхнувшись на него, закидываю ногу на ногу, включая телевизор. Расфуфыренный диктор балаболит об экономике и последствиях кризиса, но, честно, мне это неинтересно сейчас, пусть просто звучит голос. Чей-то голос. Защита от подступившего вплотную и уставившегося своими пустыми глазами одиночества. От громкого звонка, раздавшегося в коридоре, вздрагиваю и неспешно встаю с дивана, слегка потягиваясь. Стационарный телефон, дребезжа, чуть ли не падает с полки. ― Алло, ― хриплю в трубку, ибо не успела откашляться раньше. ― Эрика, привет! ― грубоватый женский голос оглушает. ― Мама? ― Звоню уже третий раз, где ты пропадала? ― беспокойство я чувствую сразу, поэтому с ответом лучше не медлить. ― Я работала, ты же знаешь. Там, в Оскорп, у меня такой график, с утра и до вечера, мам, я говорила тебе, ― тяжело выдыхаю в трубку. ― Вы получили деньги? Я делала перевод недавно. ― Да, Эрика. С тобой все в порядке? ― мамино чутье, эх, никуда от него не денешься. ― Все хорошо, как Джил? ― услышав голос младшей сестренки где–то в пределах комнаты, решаюсь спросить. ― Хочет приехать к тебе на следующих каникулах, ― мама смеется в трубку. ― Ладно, отдыхай и звони нам почаще. ― Я… да, ― почему–то запинаюсь. ― Пока… ― Стой! ― выкрикиваю до того, как мама кладет трубку. ― Я люблю вас. ― А мы тебя, милая, ― говорит она, дальше я слышу лишь короткие гудки. Медленно съезжаю на корточки, прислонившись спиной к комоду, а плечом к стене, покрытой потрескавшейся зеленой краской. Из кармана достаю диктофон, служивший мне дневником, и нажимаю на кнопку записи. ― Сто восемьдесят третий разговор по телефону, и я снова не смогла сказать. Наверное, вы услышите все эти записи потом. Но не в одной из них я не говорила о том, что случилось со мной, ― прикусываю нижнюю губу, все еще боясь даже на запись произнести эти слова. ― Я больна, и я не буду лечиться просто потому, что все равно меня ждет недолгая жизнь после операций и терапии. Рак третьей степени. Рак легких, ― склоняю голову набок к холодной стене. ― Опухоль уже семь сантиметров. Еще чуть–чуть ― и прямо в сердце прорастет, ― замолкаю на этих словах, стирая слезы, скатившиеся на щеки. ― Мама, папа, Джил, я уже мертва. Отключаю диктофон, вглядываясь в темноту комнаты, уже пропитанной каким–то странным запахом. Запахом смерти…