Голос

Маска-череп ничего не выражает, и в первый момент Дауд ловит себя на мысли, что ее стоит снять. Хочется, невообразимо хочется увидеть, чем лорд-протектор лучше его. Что такого увидел в нем Чужой. Отравленный пытается поднять голову — из гордости, наверно, ведь Дауд еще не сказал ни слова. От тивианского яда в голове мутится, ассасин прекрасно это знает — видел, не раз. И даже у непобедимого Корво Аттано сейчас не будет никаких сил к сопротивлению, каким бы живучим счастливчиком он не был. Дауд принимает из рук безымянного ассасина тяжелую коробку. Конечно же, Корво был неплохо подготовлен. Но не к предательству. Дауд говорит, потому что синие линзы уже направлены прямо ему в лицо, цепляют отстраненной, безличной внимательностью, на которую у их хозяина нет возможности. Приоткрывает коробку. Взгляд цепляется за сложенный меч — наверняка чертовски удобный и беззвучный. Он берет в руку заинтересовавшее его оружие и с наслаждением раскладывает его. На редкость эстетичное орудие смерти. Корво пробирает дрожь, он бессильно дергает головой, но вслед упавшему снаряжению почти и не смотрит. Этот бесстрашно насмешливый взгляд исподлобья направлен только на ассасина. «Мне жаль. Императрицу», — мысленно договаривает Дауд и наотмашь бьет маску в область виска — жестко, умело, так, чтобы не убить окончательно. Корво обмякает, повиснув на борту обшарпанной кабины.

***

Давно пора отдать приказ — и верные служители легко скинут обессилевшего лорда-убийцу в яму, где он, преданный, сломленный и вновь лишившийся чести, встретит следующий день. Но Дауд медлит. Он молча смотрит на Аттано: раскрытый плащ, застиранная сероватая рубашка, пустые карманы-патронташи на поясе и крест-накрест на груди. Спящая маска. Да, в металлических глазницах не горит за стеклами пронзительно-кобальтовый гнев, не скалится медной проволокой оскал. Демон в Корво спит. Что же в тебе заинтересовало Чужого, вслух повторяет Дауд. Это не то, о чем стоит думать, но короткий вопрос занимает все мысли. С неудовольствием ассасин видит, как вздрагивает пленник. Очнулся. Быстро он. Что-то в попытке лорда-виновного то ли встать, то ли скрутиться в безопасный комок вызывает у Дауда недоумение. Бесшумно подойдя к жертве, он приседает на колено и интуитивно пытается снять маску. Уверенные касания мягкой кожи перчаток в попытке найти крепеж заставляют Аттано замереть. Ассасин быстро теряет терпение, негромко ругается — ну же! — и, словно благословленный Чужим, железный череп сползает. Корво снова вздрагивает, но до того, как кончики пальцев случайно, бесчувственно проходятся по скуле. Темно-синие глаза не похожи на льдистые линзы, в них страх и легкий болезненный стыд. Чуть вьющиеся черные волосы уже не собраны в короткий хвост, лицо бледное, болезненно заострившееся. Во имя Бездны, тихо смеется Дауд, Чужой же выбрал тебя не из-за того, что ты похож на его повзрослевшую аватару? Корво прикрывает глаза и тихо выдыхает. Яд наверняка не выветрился окончательно, поэтому без своей маски он выглядит настолько… беззащитным. Быть может, это твоя последняя возможность сказать что-то убийце нашей императрицы, повторяет попытку ассасин. Что-то неправильное есть в этой обыденной не совсем тишине Затопленного квартала. Аттано хмурится до почти сошедшихся на переносице бровей. Невольно вздрагивает верхняя губа в животной попытке оскалить зубы — крепко его пробрало. И, вместе с тем, очень уж знакомо разъезжаются колени. Нет, Дауд правда не любил унижать заказанных. Это противоречило его внутреннему кодексу. Но сейчас… Чувствуя, как непослушные губы раздвигаются в почти глумливой ухмылке, Дауд коротко командует теням-ассасинам — свободны, — и наклоняется чуточку ниже, пока за спиной послушно развевается дым от перемещения. Вот как, Аттано, — тянет он для проверки, неосознанно выделяя каждый слог, и кладет тяжелую ладонь на бедро. Лорд-протектор медленно сглатывает, выгибается, пытается избежать касания и, наверно, очень сожалеет, что руки ему предусмотрительно связали. Заметную выпуклость на кожаных штанах накрывают пальцы, ласково сжимаются, добиваясь закушенной губы и злого, очень злого взгляда. Злого, растерянного и уже поплывшего. Конечно, понимание столь откровенного осквернения собственного тела не дает Корво просто так взять, расслабиться и перетерпеть все. Даже пытки Берроуза не сравнятся в жестокости с таким умелым унижением. Ладонь Дауда все так же поглаживает и стимулирует, заставляя едва ли не рыть пятками деревянный пол и негромко шипеть неразборчивые ругательства. Когда тиски черной кожи расходятся, лорд охает, но как-то смирившись, благодарно. Ассасин понимает, что ухмылка прилипла к лицу до судорог. Аттано не открывает глаз, он с той же страстностью, с которой минуту назад ненавидел, вскидывает бедра и сдавленно постанывает, когда шероховатая подушечка проходит по уздечке или, надавливая, сдвигает крайнюю плоть. Вдруг что-то такое холодящее касается виска, и Дауд произносит с не свойственной ему интонацией: слишком вкрадчиво, слишком по-наставнически, слишком отстраненно для такого фарса: — Корво, Корво… Лорд-протектор сдавленно вскрикивает, зажав связанными кистями рот, и кончает, снова вырубаясь. Кажется, Дауду только что наглядно показали, что же увидел в Корво Аттано древний скучающий бог.