Если бы ты был городом, Джаред

Да конечно, Рио, чувак. Тут без вариантов – если бы ты был городом (черт, на письме это звучит, как весомый повод добровольно сдаться мозгоправу), то это был бы, конечно, Рио!.. Такой же шумный, и разноцветный, и бестолковый, и огромный. Ладно-ладно, не только в этом дело! Не злись. Просто, ну, вы с ним и правда похожи – оба кажетесь не теми, кем являетесь. Поначалу ни черта в вас не разобрать – просто бесконечный шумный карнавал, гребаная самба до головокружения и звона в ушах, и нестерпимо хочется закрыть глаза и очутиться в полной тишине… Цветастые тряпки, пестрые улицы, и зелень воды, и бирюза неба, и кипенно-белые дома, сбегающие с холмов прямо к океану – меня размазало этим городом в первый прилет. Почти так же, как в нашу первую встречу с тобой – все рецепторы разом взвыли от перегрузки, все в тебе было чересчур для меня тогда – слишком громко, слишком ярко, слишком красиво. Я тогда не знал, не мог знать, насколько ты – больше, чем твоя внешность и дурная привычка размахивать руками перед носом у собеседника, едва не вешаясь ему на шею спустя пять минут после знакомства. Рио-де-Жанейро тоже врет о себе случайным людям, дурит им головы всей этой мишурой, вытряхивает из брони костюмов даже самых серьезных и занудных, льется тягучей босановой из каждого окна, стелется под ноги черно-белой зеброй Копакабаны, остается во рту долгим сладким привкусом вездесущих кокосов, продающихся здесь на каждом углу вместо привычного кофе. И тому, кто пришел к нему именно за этим – за бездумным весельем и легкостью бытия, - Рио с лихвой отсыплет своей хваленой беззаботности, так и не показав главного, настоящего, способного навсегда купить твое сердце за горсть жемчужно-розовых ракушек и заставить тебя считать это лучшей сделкой в твоей жизни. Ты такой же, Джаред, знаешь?.. Забавно, что из нас двоих именно меня считают застегнутым на все пуговицы чуваком, скрытным, прячущим себя-настоящего под дежурными улыбками. Ты знаешь мой главный секрет – я ровно такой, каким выгляжу; и так же наверняка я знаю твой – ты совсем не тот, кем кажешься, Джаред. Я помню, как мы взяли напрокат лодку в Бузиосе – вода лежала в чаше бухты живым зеркалом, сливаясь с небом на горизонте, и казалось, под килем не больше шести футов до песчаного дна – вот же оно, просвечивает желтым холстом под узором волн. Ты знаешь, я неплохой ныряльщик – но только когда отработанный воздух стал жечь мне легкие, а толща воды надо мной становилась все плотнее, я понял, насколько тут глубоко. Я не сумел бы достигнуть дна этой бухты… и я не уверен, что достиг твоего – но, похоже, меня никогда не задолбает пытаться. Знаешь, что еще общего у тебя и Рио?.. Вы понятия не имеете, насколько красивы. Нет, вы любите прихорошиться, кто бы спорил! Ты способен убить серьезностью, с которой выбираешь очередную тряпку – и да, я буду стебаться над этим вечно… но ты действительно не подозреваешь, какой ты охеренно красивый, просто так – безо всяких ухищрений, сам по себе, когда спишь, например, и не держишь лицо, и если бы я умел рисовать – я рисовал бы тебя таким. Длинные плавные линии, перетекающие одна в другую, полный покой, в котором уже таится будущее движение. Красота, за которой нужно нырять на самую глубину, минуя мельтешение солнечных бликов. Рио, который ты показал мне – такой же. Под всеми этими цветами и красками, под запахами жареной рыбы, несущимися из фавелл, под блеском витрин центральных улиц – умытый быстрым утренним дождем, неприбранный, сонный, тонущий в предрассветном жемчужно-палевом, он по-настоящему прекрасен. По брусчатке Кастильос де Франса важно вышагивают толстые белые голуби, запоздалое гулкое эхо ночного веселья бродит по переулкам вокруг площади, скамейка с узорчатой спинкой холодная и влажная от росы; из обрывков молочного тумана вырастают витые колонны и витражи старого собора; утро неторопливо взбирается по холмам огромного города, ты лежишь головой у меня на коленях, и мне хочется, чтобы этот миг никогда не кончался. Твои глаза закрыты, и если провести подушечкой пальца по кромке ресниц, будет щекотно и немного колюче, и я прячу руку в карман, чтобы удержаться. Мы сидим так до тех пор, пока роса не вспыхивает острыми разноцветными искрами в первых лучах солнца, и на площади появляются рабочие со стремянками, принимающиеся развешивать на фасадах зданий цветочные гирлянды и флажки – городу пора просыпаться и накладывать ежедневный сценический грим, чтобы развлекать туристов. Нам, в общем-то, тоже. Но у нас еще будет долгих три дня после конвенции, после тысяч подписанных фотоснимков и фотовспышек, от которых под веками плавают горячие красные пятна, - и мы используем их на полную!.. До сих пор помню твое умоляющее и сумасшедшее «Дженс, ну давай не будем спать вообще, а? Так жалко тратить время на сон, это же – Рио!» И до сих пор не пойму, как подписался на эту дурость – но стоит признать, это были охеренные три дня. Похожие на калейдоскоп из цветных стеклышек, никогда не складывающихся дважды в одну картинку. Вот белые салфетки на красной скатерти в каком-то ресторанчике на побережье, открытая терраса нависает над пустынным пляжем, и прямо под нами плывут мерцающие огни, отражаясь в темных водах. Вот синее небо в зеленой решетке листвы раскидистых деревьев на аллее вдоль велосипедной дорожки, и у меня уже задница болит от скамеечных перекладин, а ты уже пятый раз орешь «это последний, Дженс, клянусь», проносясь мимо на очередной круг на взятом в прокат велике, и у тебя так горят глаза, что сил нету ни возражать, ни сучиться всерьез. Вот огромное раскаленное солнце тонет в океане, и он шипит, обжигаясь, и становится алым у горизонта, а по песку ползут длинные сиреневые тени, подбираясь к нашим ногам – только ты ни черта не видишь, слишком занят, выцеловывая горячие узоры на моей спине. Сопишь, дышишь тяжело и шумно, будто кто-то раздувает огонь в кузнечных мехах, и мне все сложнее держать спину прямо, когда ты вскакиваешь, осыпая меня похожим на сахар песком, и орешь «Не могу-у-у больше! Надо остудиться!», в длинные три прыжка достигая прибоя. Я смотрю, как ты исчезаешь в волнах, словно тебя нет и никогда не бывало на свете, и на минуту мне становится трудно дышать… Но ветер облизывает влажную дорожку оставленных тобой поцелуев вдоль позвоночника, а в следующий миг волна поднимает тебя на ладони – вскинувший руки в победном жесте силуэт на фоне закатного солнца, ненадолго прощающегося с благословенным Рио.