Ein schwaches Kerzenlicht Draußen vor der Türe Im Kampf um Glanz und Wärme Im Kampf um Glanz und Wärme Mein kleines Lebenslicht - eine Flamme im Wind Mein kleines Lebenslicht - eine Flamme im Wind (c) Lacrimosa
Джона всегда завораживало то, что писатели называют «волею случая». Глядя на улицу за окном своей квартиры, он наблюдал действие этой незримой силы повсюду; весь город был оплетён ею, как сетями Wi-Fi. На переходе сталкиваются юноша и девушка: минутная неловкость, рассыпанные по горячему асфальту учебники и личные вещи, её слегка смущённая улыбка, его непослушные русые волосы — и через несколько лет они женаты и живут вместе. За столиком уличного кафе сидит бледный немолодой мужчина, перед ним — чашка горького остывшего эспрессо, в его голове — комок из ежедневного стресса, претензий постаревшей и подурневшей жены, капризов детей, никуда не исчезнувших по достижении ими совершеннолетия, тревог о нелюбимой, но необходимой работе. Он смотрит на движение в парке: дети с мамами, почтенные пенсионеры, чинные собаки на поводках, сосредоточенно бегущие адепты здорового образа жизни в стильных спортивных костюмах и зажатыми в руках плеерами. Одна из бегунов — молодая блондинка с розовой повязкой на голове — внезапно останавливается, вытаскивает наушники из ушей и разочарованно смотрит на плеер, который, очевидно, разрядился. Бледный мужчина смотрит на неё и вдруг ему приходит в голову мысль, что люди, возможно, имеют нечто общее с техникой. Люди не умирают — в них просто садятся батарейки. Он думает об этом день и ночь. И, в конце концов, пишет роман, который становится настоящим хитом и удостаивается престижных литературных премий. Если бы на том переходе девушка столкнулась с другим или её будущий муж был бы менее рассеянным — её жизнь не стала бы той, какая она есть сейчас. Если бы бледный мужчина не сидел в то утро в том самом кафе напротив парка, а выпил кофе дома, то не написал бы книгу. Магия стечения времени, места и обстоятельств, тонкая игра судьбы, позволяющая начаться чему-то новому — вот что завораживало Джона. Непредсказуемость этого процесса была одной из деталей головоломки, частью волшебства. Конечно, белой магии всегда противопоставляется чёрная, и смерть и несчастье тоже входили в компетенцию воли случая, но Джон полагал это проявлением мирового дуализма и неизбежной платой за изменение жизни к лучшему у кого-то ещё. Возможно, это было несправедливо, но разве высшая сила может быть справедливой? К сожалению, ничего из вышесказанного не относилось к самому Джону. Когда он был помоложе, он пытливо вглядывался в лица окружающих его людей, как правило пустые и безучастные — не идёт ли ему навстречу его удача? Нет ли среди окружающих женщины его мечты, с которой он захочет провести остаток жизни и завести детей? Нет ли среди них человека, который с первого взгляда увидит и оценит его талант? Не увидит ли он нечто такое, что вдохновит его? Но нет, люди проходили мимо, а в серых туманных пейзажах его города не было ровным счётом ничего вдохновляющего. Жизнь текла своим чередом, не совершая никаких крутых поворотов, и воле случая в ней места не было. После тридцати Джон смирился с мыслью, что за этой магией ему придётся наблюдать издалека. Он ещё не знал, что случай — жребий, шесть точек на грани игральной кости, которая, согласно теории случайностей, рано или поздно выпадет каждому. Просто надо пытаться снова и снова. И в одно утро жребий был брошен.***
Практикующий психотерапевт Джон Уотсон оставил машину на подземной парковке и вышел на улицу, держа в руке картонный стаканчик с латте. Стояло мягкое майское утро, солнце ещё не набрало силу и пока только согревало просыпающуюся землю, не иссушая её. В представительном пальто из шерсти становилось жарковато, и Джон задумался над покупкой более лёгкой одежды, позволяя мыслям течь свободно, прежде чем он настроится на рабочий лад. Это был один из принципов, на которых он строил свои сеансы — расслабиться, выбросить из головы ежедневные мысли хотя бы на время, отпустить себя, разжать кулак... У него было множество метафор на этот счёт. Этот принцип Джон применял и к самому себе, будучи убеждённым, что психотерапевт, не придерживающийся своих собственных методик, является мошенником и лицемером. Уотсон зашагал по улице, ведущей к зданию с его офисом, на ходу отпивая кофе. Настроение его было лёгким и радостным; откуда-то у него взялось убеждение, что сегодня что-то изменится к лучшему. Сам Лондон будто говорил ему об этом сотней голосов людей и машин. Оглядевшись, Джон поймал взгляд двух девчонок, с улыбкой смотрящих на него. Он улыбнулся им в ответ и уже был готов приветственно помахать рукой, как вдруг одна из них рассмеялась, а вторая вытащила из кармана смартфон и сделала снимок. Улыбка Джона увяла, и он принялся оглядывать себя, пытаясь понять, что не так. Забыл застегнуть ширинку? Капнул кофе на светло-кремовые брюки? Нет, всё в порядке. Уотсон поднял глаза и увидел, что его поведение ещё больше развеселило девчонок. Они переглянулись и та, что держала телефон, указала на свой нос. Джон в растерянности уставился на своё отражение в витрине и с ужасом заметил, что в его усах застрял кусок варёного яйца. Не такой уж маленький кусок, надо заметить. Он съел яйцо час назад и после этого разговаривал минимум с тремя людьми. Почему же никто из них ничего не сказал ему об этом? Видимо, придётся приобрести небольшое зеркало и после еды внимательно изучать себя, чтобы больше не веселить прохожих. Очистив усы от яйца, Джон в смятённых чувствах продолжил путь на работу. Хорошее настроение слегка померкло, но он сделал глубокий вдох и заставил себя мыслить позитивно. Что плохого в том, чтобы быть причиной чьих-то положительных эмоций? По-настоящему умный человек не стесняется иногда выглядеть глупо. Повторив про себя заученные на сеансах фразы, Уотсон почувствовал себя немного лучше. Войдя в здание и приветственно кивнув охраннику, Джон поднялся на второй этаж, где и располагался его офис. Он состоял из приёмной, комнаты ожидания и собственно его кабинета, где Джон и проводил сеансы. На обстановку офиса он потратил целое состояние, но пациенты чувствовали себя в нём как дома, а это стоило каждого вложенного пенни. Джон постарался создать атмосферу уюта и покоя с кремовыми обоями, мебелью шоколадных оттенков и изысканными акварелями на стенах, написанных чистыми и светлыми цветами. На окнах стояли жалюзи, всегда закрытые, что превращало его кабинет в островок спокойствия посреди бурлящего жизнью Лондона. В комнате ожидания стояли шкафы, заполненные книгами, как правило, классикой, но нашлось место и для трёх книг самого Джона. Иногда по просьбе пациентов Уотсон включал расслабляющую музыку или зажигал ароматические свечи. Кредо его практики было доверие и отсутствие напряжённости между ним и пациентом. Ещё на первых курсах университета он заметил в себе особое умение вызывать у людей доверие, располагать их к себе. Джон постарался развить это умение, определившее в итоге успех его сеансов. Начав с крохотной комнатки в одном из пригородов, через несколько лет Уотсон смог позволить себе приобрести офис недалеко от центра Лондона. Одним из предметов его гордости был тот факт, что к нему до сих приезжали прежние пациенты из пригорода, а некоторые даже из других стран. Тиражи его книг были не слишком большими, если сравнивать со знаменитыми писателями, но обеспечивали ему ещё один стабильный источник дохода. Стабильная — вот как одним словом можно было назвать его жизнь. Со временем Джон научился получать удовольствие от этой стабильности, хотя в глубине души всегда помнил о воле случая и втихомолку жалел, что она его так и не коснулась. Его успех был результатом долгой и кропотливой работы, а также удачного сочетания некоторых личных качеств, но никак не неожиданной удачей. Допив остаток кофе по дороге на второй этаж, Джон выбросил стаканчик в металлическую урну и вошёл в приёмную. На своём обычном месте там сидела миссис Хадсон, бывшая его секретаршей с самого начала его практики, делившая с ним ту тесную комнатушку. Она подняла на него глаза, улыбнулась и поздоровалась. Когда его дела пошли в гору, миссис Хадсон опасалась, что он найдёт ей более молодую и представительную замену, но Джон не смог отказаться от женщины, с помощью которой он и обрёл успех. Это казалось ему настоящим предательством. Да и вряд ли бы он нашёл вторую такую же аккуратную и тактичную даму. Миссис Хадсон казалась чем-то встревоженной, её руки слегка подрагивали, пока она перекладывала утреннюю почту. Когда она здоровалась, её голос был таким же звучным, как и всегда, но, как только Джон подошёл ближе, секретарша прошептала: - В комнате ожидания пациент. Уотсон припомнил записи на сегодня: - Мисс Уотерстоун? Странно, что она пришла так рано. - Нет-нет, - миссис Хадсон снова принялась за конверты. - Там двое мужчин. Они сказали, что дело не терпит отлагательств. Один сказал... - Что? Зачем ты их пустила? Через час придёт мисс Уотерстоун! Секретарша выглядела смущённой: - Видите ли... Мне пришлось... В любом случае, приём мисс Уотерстоун отменён. - Как отменён? Зачем ты его отменила? - мисс Оливия Уотерстоун была полноватой блондинкой, имевшей привычку заливаться слезами, когда ей в чём-то отказывали. Страшно подумать, как она отреагировала на отмену своего сеанса.. - Это была не я, мистер Уотсон. Мне кажется, вам лучше поговорить с ними, - миссис Хадсон кивнула в сторону комнаты ожидания. Она опустила голову, пряча покрасневшее лицо. Нет, она была не просто обеспокоена — она была напугана. Джон поневоле тоже начал тревожиться, но заставил себя успокоиться. Медленно открыв дверь, он вошёл в комнату ожидания, гадая, кто же там. Бандиты? Саймон Шемвелл вполне мог пойти и на такое. Они начали соперничать ещё в университете. Впоследствии в провале своей практики Саймон винил именно Джона. Шемвелл представлял собой двадцать стоунов раздражительности и комплексов, пациенты бежали от него, как от чумы, нередко заворачивая именно к Уотсону. Может, он решил отомстить таким образом? Или... На диване сидела пара молодых мужчин. Никто из них и отдалённо не был похож на бандита. Тот, что был постарше, имел на редкость солидный для своего возраста вид, и был одет в костюм, который стоил примерно как офис Джона со всей мебелью. Второй из посетителей сидел, отвернувшись к стене и поджав колени к груди. Джон с досадой заметил, что грязь с его ботинок испачкала обивку дивана. Старший из мужчин поднялся и подошёл к нему, предварительно окинув терапевта оценивающим взглядом. Джон ощутил себя куском сыра в магазине. Изрядно протухшего сыра, надо заметить. - Доброе утро, мистер Уотсон. Меня зовут Майкрофт Холмс, - выговор у него был такой, что сама королева позавидовала бы. - Очень приятно, - настороженно отозвался Джон. - Могу я узнать... - Я привёл к вам на приём своего брата, Шерлока, - Холмс кивнул в сторону юноши, упорно смотревшего в другую сторону. При звуке своего имени он шевельнулся, но не изменил позы. Лица его Джон не видел — только шапку чёрных кудрей, блестевших в мягком свете ламп. - Да, очень приятно, но у меня другая... - Я уже звонил мисс Уотерстоун и объяснил ей, что вы не сможете принять её сегодня. - Что вы себе... Да кто вы такой? - Служащий правительства нашей дорогой и любимой Британии, - Холмс-старший довольно кисло улыбнулся. Джон несколько раз открыл и закрыл рот, собираясь с мыслями, после чего выдавил: - Да, да, очень хорошо... А почему я... - Если вы хотите знать, почему я выбрал вас, то извольте — ваши книги безумно нравятся нашей матушке, и она практически обязала меня пойти именно к вам, - всё с той же кислой улыбкой продолжил Майкрофт. - Если бы не она... - невысказанное оскорбление повисло в воздухе. - Да, конечно... Очень хорошо, - снова повторил Джон, совершенно сбитый с толку. Его взгляд обратился на Шерлока, который продолжал молча сидеть на диване. - Вы знаете мои рас... - Я уже оплатил полный час, - с безупречной вежливостью отозвался старший Холмс. Он посмотрел на часы. - Пожалуй, теперь я вас оставлю. Шерлок! Он медленно повернулся и посмотрел на брата. Лицо Шерлока было бледным и похожим на гипсовую посмертную маску, на виске билась голубая жилка. Посмотрев в его глаза, Джон ощутил побежавшие по спине мурашки. В них не было ни жизни, ни блеска — они казались искусственными, пластмассовыми. Уотсон спросил себя, что же могло произойти с ним за его недолгую жизнь, что высосало из него все силы и превратило в то, что он видел сейчас. Шерлок напоминал ему растаявшую восковую свечу, огонёк которой едва трепещет, готовый погаснуть. Братья смотрели друг на друга, словно обмениваясь мыслями. Потом Майкрофт кивнул и бросил в сторону Джона: - Желаю удачи. Я приеду за ним через час. Рассчитываю снова увидеться через неделю в это же время, - он резко повернулся и вышел, оставив после себя запах дорогого одеколона. Джон вздохнул, собрался и, нацепив на лицо профессиональную улыбку, подошёл к своему пациенту, думая про себя, что довольно-таки сложно завязать разговор с человеком, который ни разу не взглянул на тебя: - Шерлок Холмс, верно? Рад встрече. Я доктор Джон Уотсон. Можете называть меня Джон или мистер Уотсон, как вам больше нравится. А как мне называть вас? Шерлок, не поворачивая головы, скосил глаза в его сторону. Под этим взглядом Джону стало не по себе. Ему показалось, что он стоит на краю чёрной бездны, и Шерлок смотрит на него из её глубин где-то глубоко внизу. На его лице по-прежнему не отражалось никаких эмоций. Кожа на синеватых губах потрескалась, напоминая облетевшую штукатурку. Джон отметил, что юноша был одет слишком тепло — в длинное пальто, шарф, чёрный свитер и чёрные джинсы, как будто на улице была зима. Ногти на руках были так сильно обкусаны, что от них остались только тонкие полосочки. Они смотрели друг на друга несколько минут. Джон так старательно растягивал губы в улыбку, что они уже начинали болеть. После по-дурацки долгого молчания он наконец сказал: - Я буду называть вас Шерлоком, хорошо? Может, пройдём в мой кабинет? - Уотсон подошёл к двери, распахнул её и сделал приглашающий жест. Шерлок наконец поднялся с дивана, двигаясь так, словно каждое движение причиняло ему боль, и вошёл внутрь. Джон помедлил, спрашивая себя, во что он ввязался, и последовал за ним.***
Войдя в кабинет, Джон с досадой увидел, что Шерлок уселся в его собственное кресло. В комнате стояло множество стульев, и Уотсон рассчитывал попросить Шерлока выбрать, на какой из них он хочет сесть. Это бы положило начало сеансу и позволило ему узнать кое-что о своём пациенте. Шерлок сидел в кресле прежней позе, обхватив руками колени, и смотрел прямо перед собой. Джон снял пальто, завёл будильник, отмеряя час и тяжело опустился на стул, который стоял к креслу ближе всего. Проследив за взглядом Шерлока, он сказал: - Красивая картина, не правда ли? - Холмс смотрел на акварельный этюд, изображавший скрипку в окружении ярко-красных маков. - Её нарисовал один из моих пациентов в благодарность за мою помощь. Вы умеете рисовать, Шерлок? Он пошевелился, но ничего не ответил. Джон внимательнее осмотрел его и заметил на подбородке и пальцах правой руки характерные мозоли. - Ах, вижу. Вы играете на скрипке. Может, принесёте её на следующий сеанс и сыграете мне что-нибудь из любимого? Молчание. Шерлок шевелил пальцами, ковыряя мозоль на среднем. Когда показалась кровь, Джон встал и мягко отвёл его руку в сторону. Несмотря на слишком тёплую одежду, ладонь была ледяной. - Пожалуйста, не надо. Вы часто такое с собой делаете? Холмс высвободил руку и перевёл взгляд на фотографию, стоявшую на тумбочке рядом с креслом. Снимок был сделан, когда родители Джона в прошлом году ездили в отпуск в Грецию. Его старики сидели за пластиковым столиком в кафе под тенью разноцветного зонтика, перед каждым стоял высокий бокал с коктейлем. Отец слегка морщился от солнца, несмотря на тёмные очки. Шерлок некоторое время смотрел на фотографию, потом поднял глаза и сказал словно бы в пространство: - Ваши родители несчастливы, не так ли? Джон был рад, что он наконец заговорил, хотя замечание его огорошило: - Почему вы сделали такой вывод, глядя на отпускную фотографию? Пациент снова покосился на него, не поворачивая головы: - Вы этого не видите? Не видите этой тоски, которая приходит вместе со старостью, когда все слова сказаны и не о чем больше говорить? Джон постарался не показать, насколько его задели эти слова. Именно он настоял на этом отпуске, надеясь взбодрить родителей и отвлечь их от грустных мыслей. На этом снимке они казались ему впервые за долгое время счастливыми и довольными жизнью, но Шерлок словно бы превратил его в негатив, и Джон поймал себя на том, что ищет печаль на лицах родителей за их улыбками. Он тряхнул головой. Ни в коем случае нельзя позволять пациентам перехватывать инициативу на сеансах. Их должен вести терапевт, иначе смысла в нём не больше, чем в собутыльнике в баре. - Полагаю, каждый видит всё по-своему в зависимости от своего внутреннего состояния. Какие отношения у ваших родителей, Шерлок? - Я их ненадолго сплотил, - отозвался он. Холмс говорил ровно, но в его голосе всё равно угадывалась горечь. Джон попробовал сменить тему: - Как вы думаете, почему ваш брат привёл вас ко мне? Шерлок пожал плечами: - Чтобы создать видимость какой-то деятельности. Этим занимается большинство людей. Вы в том числе. - Я хочу вам помочь. - Да-да, за определённую плату, - Шерлок снова посмотрел на картину со скрипкой и указал на неё подбородком. - Этот ваш пациент покончил с собой, не так ли? На миг Джон лишился дара речи, но быстро собрался. - Как вы это поняли? - Потому что у меня есть глаза, - он наконец повернул голову к Джону. В потухших глазах Шерлока читалось презрение. - Меня удивляет, как вы можете работать, не видя дальше своего носа и считая остальных дураками. Счастливая пожилая пара на берегу моря? Красивая картинка с цветочками? Ха! Он замолчал и отвернулся. Джон тоже молчал, разглядывая его профиль, будто вырезанный из стекла. Впервые за всю свою практику он не мог найти нужных слов. Он испытывал раздражение оттого, что в нём усомнились, злость на свою растерянность, но за ними крылось другое чувство, которому Джон пока не мог дать имени. Чтобы заполнить затянувшуюся паузу, он заговорил о методике гештальта и механизмах владения собой, но с таким же успехом он мог рассказывать это мраморной статуе. Шерлок снова ушёл в себя, невидящими глазами смотря в пространство. Не успел Уотсон закончить свою речь, как зазвенел будильник. Холмс резко встал с кресла, поморщился и стремительно покинул комнату, не попрощавшись. Джон так и остался сидеть на стуле, ошеломлённо глядя на своё опустевшее кресло.***
В постель Уотсон лёг ближе к полуночи, ощущая себя совершенно вымотанным. Когда его голова коснулась подушки, он рассчитывал сразу отключиться, но стоило ему закрыть глаза, как перед ним заново представали события сегодняшнего дня: смеющиеся девчонки, разговор с Майкрофтом Холмсом, истерика всё-таки прорвавшейся на приём мисс Уотерстоун и её попытка сломать жалюзи и выброситься из окна... Когда она всё-таки ушла, практически утопив его кабинет в слезах, Джон испытал желание просто лечь на пол и лежать так остаток дня. И к чёрту остальных пациентов, если он сам не может держать себя в руках и поддаётся на провокации этой вампирши. Уотсон старательно сваливал всю вину на мисс Уотерстоун, поскольку не мог признаться себе, что вывел его из равновесия совсем другой пациент. Интересно, можно ли назвать пациентом того, кто не хочет лечиться?.. Поневоле мысли Джона перекинулись на Шерлока. Он видел его так ясно, словно тот находился в его спальне. С ног до головы одетый в чёрное, похожий на разрез в ткани мироздания. Уотсон испытывал к нему совершенно иррациональное для терапевта чувство жалости, желание утешить и отогреть. Он чувствовал в Шерлоке какой-то надлом, как будто в его душе была трещина, в которую утекали все его жизненные силы, оставляя после себя больно царапающий сухой песок. Джон твёрдо решил найти причину этой болезни и устранить её. Да, это, пожалуй, самый сложный случай за всю его практику, но тем интереснее будет понять, что может сломать человека в таком юном возрасте. Уотсон внезапно устыдился своих мыслей о Шерлоке, как об очередном пациенте, но тут же сказал себе: а кто же он, как ни ещё один пациент? Утомившись от этих противоречий, Джон перевернулся на другой бок и крепко зажмурился, приказывая себе спать. Сегодня был трудный день, он очень устал. Почему же он не может заснуть?! На миг Джон пожалел, что не признаёт медикаментозного лечения. Снотворное, наверное, помогло бы сейчас. Но нет. Самоконтроль и расслабление — вот что работает. Должно работать. Но почему-то не работало сейчас, и Джон лежал всю ночь без сна, изредка проваливаясь в мутную дрёму, наполненную тяжёлыми видениями. Чаще всего в его сознании всплывал образ свечи, вокруг которой кружатся хлопья снега. Джон протягивал к ней руки, стремясь укрыть её, но пламя удлинялось и обжигало пальцы, заставляя его отстраняться. Когда его лица коснулись первые лучи солнца, Джон с радостью встал и невольно бросил взгляд на свои руки, ожидая увидеть на них вздувшиеся пузыри.***
Неделя пролетела на удивление быстро. Джон принимал пациентов, улыбался, утешал, помогал, но всё это было омрачено тенью, словно перед концом света. Он чувствовал, что его жизнь совершила крутой поворот, но дорога впереди была затянута туманом, не позволявшим видеть, что за ним. Сидя в кабинете и приходя в себя после приёма последнего пациента, Джон гнал от себя мысль, что он попросту боится того дня, когда к нему на приём снова придёт Шерлок. Первый сеанс напоминал хождение по краю обрыва — один неверный шаг, и можно упасть в пропасть. Только в его случае упадёт не сам Джон, и это делало всё ещё более пугающим. Он опасался сделать этот неверный шаг, который может иметь необратимые последствия. Уотсон ощущал себя достаточно потерянно, когда его пациент-художник покончил с собой, но всё же это было полутора годами позже после их последней встречи. Тогда он укорял себя, что после окончания лечения не звонил ему, не писал, не делал ничего, чтобы предотвратить самоубийство. Джону было страшно подумать, что будет, если он потеряет кого-то в процессе лечения. Он знал, что философия «падающего — подтолкни» была весьма популярна, но сам был готов спасать падающих любой ценой, даже если они отпускали его руку. За день до второго сеанса Уотсон позвонил Майкрофту и попросил его захватить детские фотографии Шерлока. Судя по голосу, он был удивлён, однако согласился. На этот раз Джон пришёл заранее, чтобы ещё раз проговорить про себя структуру сеанса, но в итоге все полчаса нервничал и заранее настраивал себя на провал, несмотря на всё своё хвалёное позитивное мышление. Терапевт в который раз изумился способности Шерлока выводить его из равновесия, даже будучи далеко, когда хлопнула дверь приёмной и раздался знакомый голос. Джон вскочил, поправил одежду и осмотрел в зеркальце усы на предмет остатков еды. Только после этого он вышел в комнату ожидания. В ней стоял Майкрофт, нетерпеливо сжимавший в руке белый плотный конверт с фотографиями. Уотсон вежливо поздоровался с ним, взял конверт и повернулся к Шерлоку. На этот раз он стоял, прислонившись к стене, ещё более бледный, чем на прошлой неделе; на его лбу выступили капельки пота, а узкие белые ладони дрожали. Когда Джон пригласил его в кабинет, Шерлок с трудом шагнул вперёд и, пошатываясь, направился к двери. Уотсон пошёл за ним, готовясь подхватить его, если он упадёт. Несмотря на печальное состояние Шерлока, Джон был полон решимости провести на этот раз эксперимент со стульями как надо. В кабинете он поскорее занял кресло, завёл будильник и обратился к своему пациенту: - Садитесь, Шерлок. Какой стул вы бы хотели занять? Холмс стоял у входа, держась рукой за дверной косяк, и тяжело, хрипло дышал. На реплику Джона он ответил тёмным, гневным взглядом и двинулся к окну. Не успел Уотсон ничего сказать, как Шерлок практически упал на подоконник, вцепился в жалюзи и начал яростно за них дёргать. Джон вскочил и предпринял довольно неуклюжую попытку оттащить его от окна, удивляясь, что в последнее время все его пациенты имеют против жалюзи. - Стойте, стойте... Спокойно! Что вы делаете? - Мне нужен воздух, - почти простонал Шерлок. - В этом чёртовом кабинете страшная духота. - Сядьте! - Уотсон всё-таки сумел оторвать его от жалюзи и усадил Шерлока на первый попавшийся стул. Поколебавшись, он всё-таки распахнул окно. На комнату обрушилась волна света и звуков. Холмс снова встал и опёрся руками о подоконник, жадно вдыхая наполненный запахом бензина и стоячей воды воздух. Джон с тревогой следил за ним, готовый броситься на помощь, если Шерлок решит прыгнуть. Конечно, он не умрёт, упав со второго этажа, но всё-таки... Однако прыгать Холмс явно не хотел. Надышавшись, он залез с ногами на подоконник и устроился на нём в своей любимой позе, подставив лицо весенним лучам солнца и прикрыв глаза. Казалось, он впитывает свет и позволяет ему отогреть что-то внутри себя. Сидел он так довольно долго, не шевелясь и не открывая глаза. Джон молчал, опасаясь спугнуть тень чего-то, похожего на покой, которая показалась на лице Шерлока. Однако, времени у них было не так много, и терапевт осмелился позвать его: - Шерлок. Холмс открыл глаза и мутным взглядом обвёл комнату, как будто не понимал, где находится. Его начала бить мелкая дрожь. Джон встал и осторожно приблизился, опасаясь нового приступа. - Шерлок, что с вами? Вы нездоровы? Взгляд Шерлока наконец сфокусировался на Джоне, и Холмс с неожиданной злостью произнёс: - А то вы не знаете. Вы же говорили с моим братом. - Боюсь, что нет, - Джон постарался добавить в свой голос убедительности. - Нет, конечно, я звонил ему, но только чтобы попросить его принести фотографии. Ни о чём больше мы не говорили. Шерлок ответил на это коротким смешком, похожим на всхлип. Он откинул голову и поплотнее укутался в пальто: - Хорошо, поиграем в детективов. На что, по вашему, это похоже? Джон заколебался, подбирая оптимальный ответ, и сказал: - Вы простыли? Холмс снова закрыл глаза. По его губам скользнула едва заметная улыбка: - Просты-ыл. Хорошо жить в вашем мире, где всё объясняется простудой. Может, тогда вам следует поставить мне градусник? - Шерлок посмотрел на него всё с той же странной улыбкой. - У меня ломка, доктор, вы что, действительно не понимаете? Джон понимал, но не хотел верить. Не хотел, чтобы всё сводилось в итоге к банальной наркотической зависимости. Размышляя о состоянии Шерлока, он представлял и отвергал сотни вариантов событий, которые могли привести его к такому итогу. Некоторые из них вполне могли быть эпизодами какого-нибудь драматического сериала. Конечно, наркотики Джон не исключал, но отчего-то не мог представить себе Шерлока, разогревающего в ложке грязную бурлящую смесь. Что же, не все наши фантазии совпадают с реальностью. Джон постарался собраться и снова сел в кресло, взяв в руки блокнот и карандаш: - Какого рода наркотики вы принимали? Шерлок пожал плечами: - Какие мог украсть у отца. Оксикодон, морфий... Обезболивающие. Что самое характерное, спохватились они, только когда я перешёл на героин на улицах, - он тихо рассмеялся. - Им всё равно, чем их мальчик занимается, лишь бы он всегда вовремя приходил к чаю. - Мне трудно оценивать поведение ваших родителей, ведь я их совсем не знаю, - заметил Джон. - Мой пациент — вы. Давайте говорить о вас. - Что тут ещё говорить? - скучающе отозвался Шерлок. - Вы узнали, что я наркоман. Лечить наркозависимость — не ваша компетенция. Выпишите мне направление в реабилитационную клинику и закончим с этим. - Мне кажется, что наркотики в вашем случае — не корень проблемы, а лишь её последствия. Вам требуется помощь не потому, что вы употребляете наркотики, в конце концов, с этим действительно помогут справиться в клинике. Причина, по которой вы их стали принимать — вот с чем я должен работать. Холмс не ответил. Он кутался в своё молчание, точно в доспех, молча глядя на мир за окном. Оттуда в кабинет проникал свежий ветер, который шелестел бумагами и тревожил паутину по углам. Джон разглядывал Шерлока, думая, что он выглядит одинаково далёким и от уличной суеты, и от неестественного покоя этой комнаты. Терапевт тихо произнёс: - Как вы поняли, что мой пациент, нарисовавший картину с маками, погиб? - Я даже могу сказать, как он это сделал. Передозировка? - Точно. - Опиум. В древности его называли «слезами мака». А что касается факта о том, что он умер... Я видел, как вы смотрите на картину. Как будто извиняетесь. Я же говорил — у меня есть глаза. - Шерлок, подойдите ко мне, пожалуйста, - мягко сказал Джон, ловя возможность поговорить. Его пациент поёжился и слез с подоконника. Уотсон открыл конверт, который дал ему Майкрофт и достал фотографии. Показывая Шерлоку белую матовую строну одной из них, он спросил: - Вы знаете, что это? - Конечно, знаю, - с лёгким раздражением отозвался он. - Это мои фотографии. На одной почерком матери написано «Наш милый малыш, две недели». - Что ж, вы правы, - Джон перемешал фотографии. - Возьмите любую. Шерлок дёрнул плечом, вытащил карточку с надписью о милом малыше, перевернул и положил её сверху. Уотсон посмотрел на снимок. Грудного младенца на нём с Шерлоком роднила только копна чёрных кудрей. Джон спросил: - Что вы видите здесь, Шерлок? - Младенца. - Не себя? - Все младенцы одинаковы, - он пожал плечами. - Вы бы хотели помнить себя в этом возрасте? - Чтобы помнить что? Как я сосал грудь или пачкал памперсы? Не хотел бы я забивать мозг подобной скукой. Уотсон кивнул и попросил: - А теперь переверните остальные фотографии. Отлично. Расположите их от самой ранней до самой поздней. Он смотрел, как Шерлок сортирует фотографии. Первым оказался снимок с двухнедельным Холмсом в детской кроватке, последним — тот, где уже десятилетний мальчик обнимает большого лохматого пса. - Какая вам нравится больше всего? - Никакая, - Джону показалось, что Шерлок занервничал. Он стоял перед ним, слегка раскачиваясь из стороны в сторону и обхватив себя руками в тщетной попытке согреться. - Сядьте, если вам тяжело, - Уотсон обвёл рукой кабинет. - Я не буду играть в эти игры, - отрезал Холмс, сжимая зубы словно бы от сильной боли. Джон кивнул и вытащил из ящика стола небольшое зеркальце в розовой пластмассовой оправе. Шерлок с недоверием наблюдал за ним. - Возьмите, - предложил терапевт. - Возьмите и посмотритесь в него. Он нехотя взял зеркало и, чуть отведя руку в сторону, стал изучать собственное лицо так, словно видел кого-то незнакомого. Джон задумался, видит ли он свою сероватую бледность, запавшие остановившиеся глаза, чёрные круги, обтянутый кожей заострившийся нос так же ясно, как видят это окружающие. Он спросил: - Вам нравится то, что вы видите сейчас? - Нет, - без колебаний ответил Шерлок. - А теперь посмотрите на фотографии ещё раз, - Джон поднял снимок, на котором шестилетний мальчуган в слишком большой панамке пытался удержать в руках тающее мороженое. - Какой Шерлок вам нравится больше? - Никакой, - он резко швырнул ему зеркало. Джон едва успел поймать его. - Вы меня утомили. Дайте посидеть спокойно. Везде голоса, никто ни на секунду не затыкается. Дайте хоть здесь посидеть в тишине. Шерлок опустился на стул у стены и закрыл лицо руками. Джон невольно заметил, что кожа почти на всех пальцах была ободрана до мяса. Они сидели в тишине около пяти минут. Когда зазвенел будильник, оба вздрогнули.Уотсон встал и взял лист цветной бумаги и детский карандаш, рисующий красным, зелёным и голубым одновременно. - Пожалуйста, к следующему сеансу напишите десять вещей, которые доставляют вам удовольствие, радуют. Холмс не шелохнулся и не отнял рук от лица, когда Джон положил ему на колени бумагу и карандаш. Из забытья его выдернул раздавшийся в приёмной нетерпеливый голос брата. Шерлок поднялся, уронив с колен листок, и, уходя, бросил: - Я сюда больше не вернусь. - Да-да, - пробормотал Джон. - До встречи через неделю, Шерлок. Дверь захлопнулась со звуком, похожим на выстрел.***
Следующие две недели выдались особенно тяжёлыми. На один из сеансов Шерлока притащили силой два здоровенных типа в тёмных очках, которым выкрикивал указания Майкрофт. Поскольку младший из Холмсов пытался убежать каждый раз, когда его отпускали, охранники (тюремщики?) пробыли в кабинете весь час, держа Шерлока за локти. Естественно, сеанс не клеился; пациент сидел практически неподвижно, глядя перед собой потемневшими от злости глазами, пока Джон суетился, пытаясь одновременно успокоить Шерлока и выставить его сопровождающих — и то, и другое без особого успеха. На следующий сеанс Шерлок пришёл один, но пьяный. В кабинет он ввалился, распространяя запах самого дешёвого пойла, растрёпанный, с порванными на коленях брюками и без пары пуговиц на пальто. Пока Джон судорожно искал способ привести его в чувство, Шерлок начал метаться по комнате, сдёргивая со стен картины и крича, что они устарели и их необходимо заменить фотообоями с изображением шкур животных. Остановившись у картины со скрипкой и маками, Холмс некоторое время смотрел на неё, потом аккуратно снял и со всей силы швырнул на пол. По кабинету разлетелись мелкие осколки стекла, от маков осталось только красное конфетти. Шерлок нагнулся и вцепился в шнурки на ботинках, заплетающимся языком утверждая, что сейчас пройдёт по стеклу, как индийский йог, и не поранится. Поза сыграла с ним плохую шутку, и его обильно вырвало на пушистый ковёр. На шум прибежала перепуганная миссис Хадсон и схватилась за телефон, намереваясь вызвать скорую. Джон убеждал её, что здесь скорее пригодится такси, чтобы отвезти Шерлока домой. Посреди всего этого хаоса Шерлок отключился в кресле Джона, так что последнему пришлось волоком тащить его до машины, по пути пытаясь выяснить у Майкрофта их точный адрес. Уотсон с содроганием ждал их следующей встречи, гадая, что Шерлок выкинет на этот раз. Он испытывал смутные чувства на его счёт. С одной стороны, Джон сочувствовал ему, понимая, что все эти выходки были спровоцированы большими внутренними проблемами, и являлись по большому счёту криками о помощи, страшными, отчаянными. А с другой, его злило, что такой прекрасный молодой человек разбазаривает свою жизнь на... Всё это. Да, ему нужна помощь, но он старательно её отвергает, как утопающий отпускал бы спасательный трос. А Джон был не уверен, что послужит для Шерлока хорошим тросом. Они слишком разные — Джон, такой неуклюжий, натянуто-позитивный простак; и Шерлок, похожий на гром и молнию, на шторм в море, такой же непокорный и упрямый, ни от кого не зависящий... Уотсон сам испугался этих мыслей. Ни для кого из своих прежних пациентов он прежде не находил таких слов. Ни один не гнал от него сон по ночам, раз за разом представая перед его внутренним взором, словно живой. Ничью кожу Джон прежде не хотел потрогать так сильно, никого не хотел обнять и отогреть теплом своего тела. Когда он всё-таки засыпал, ему снилось, как он кладёт за пазуху покрытую ледяной коркой пташку, чувствуя, как у неё слабо колотится сердце. Во сне Джон боялся, что оно остановится навсегда. Словом, он понимал, что его отношение к Шерлоку вышло за рамки «терапевт — клиент», но не знал, что с этим делать. И не хотел. Странно, но это ему даже нравилось. Возможно, это было проявлением какого-то сексуального извращения — влюбляться в того, кто никогда не ответит тебе взаимностью. Это было грустно, но при этом доставляло удовольствие. Джон ощущал себя живым, в его жизни появилась некая цель. И он не мог не ощущать на себе действие магии случая, которая до этого обходила его стороной. Когда в приёмной раздались шаги Шерлока, Джон собрался, напоминая себе, что он должен вести себя, как профессионал, что бы ни случилось. Шерлок вошёл и опустился на ближайший к двери стул. На вид он был трезв, но печален больше обычного. В руке Холмс сжимал какой-то листок. Он избегал встречаться с Джоном глазами. Обращаясь как будто к окну, Шерлок произнёс: - Здесь можно курить? - Нет, но... если вы откроете окно и пообещаете не сжигать мой кабинет дотла, то можно попробовать, - неловко отозвался Джон. Холмс распахнул окно, на котором Уотсон предусмотрительно поднял жалюзи, и сел на подоконник, достав из кармана пачку сигарет. Подождав, пока он закурит, Джон спросил: - Что вы с собой принесли? - Список. Помните? Вещей, которые меня радуют. - О, разумеется, - терапевт взял поданный ему листок и развернул его. На нём было написано всего одно слово: «ничего». Джон молча сложил листок пополам и сунул его под пресс-папье на столе, после чего обратился к Шерлоку: - Вы хотите сказать, что вас ничто не радует? - Абсолютно, - Холмс глубоко затянулся сигаретой. - Меня ничто не радует, у меня нет никакой цели в жизни, я не вижу в ней смысла. - Вы хотите умереть? - тихо спросил Джон. - Нет-нет. Это был бы несправедливо по отношению к моим родителям и брату, как бы сильно я не раздражал их своим поведением. Я бы предпочёл не рождаться вообще. Мне было бы хорошо в небытие и безмолвии, в анти-существовании. Я ношу в себе частичку этой пустоты, и она слишком сильно диссонирует с миром вокруг. Меня выводит из себя это несоответствие. Я рад, когда сплю без снов — это ближе всего к небытию. Поэтому я и перешёл на героин, он оказывает похожий эффект. Я мечтаю стереть себя из этого мира, так, чтобы никто обо мне не помнил. Разве я многого прошу? - Разве вы не считаете, что жизнь — это величайший дар? - Я бы мог прекрасно обойтись без неё. - Но вы ведь даже ещё толком не познали её. Не целовали жену. Не укачивали ночью детей. Не путешествовали, не... Шерлок морщился, пока он всё это говорил, всю эту радужную чушь, которую можно прочесть в популярных книгах под единым названием «Как стать счастливым».Которую можно встретить и в его, Джона, книгах. Он ощутил, что в его горло словно бы напихали розовой сахарной ваты, заставляя его задыхаться. - Послушайте, - выдохнул Уотсон. - вы верите в волю случая? Его пациент медленно поднял голову. Джон в отчаянии подумал, что ему неплохо бы прикусить язык, но вместо этого начал тараторить: - В ту незримую силу, которая управляет нашим миром. Без которой не обходится ни одна жизнь, без которой она не начинается и не заканчивается. Смотрите: если бы не она, мы бы вообще никогда не встретились. Если бы вашей матери не попалась на глаза моя книга... Если бы... Может, так и надо — я имею в виду то, что мы встретились. Может, я именно тот, кто сможет помочь вам. - Говоря о моей будущей жене и детях? - скривил губы Шерлок. - Нет, может... Как-то по-другому. - Отличный ответ, - Холмс слез с подоконника и прошёлся по кабинету, разглядывая уцелевшие картины, потом обернулся: - Вы понимаете, что сейчас полностью провалились как психотерапевт? Джон открыл рот, но не сумел выдавить ни звука. - Хотя, с другой стороны, я никому ещё в жизни не говорил того, что сказал вам, - задумчиво добавил Шерлок, впервые улыбаясь в его присутствии — легко и светло, словно ребёнок на берегу моря во время летних каникул. Улыбка словно бы вдохнула в него жизнь — так разгорается свеча, когда стихнет ветер. Джон с лёгким недоверием приглядывался к этому новому, незнакомому Шерлоку, ощущая смутную радость и удивление. Холмс поджал губы и потёр их ладонью, словно они болели, затем вполне серьёзно обратился к терапевту: - Полагаю, на сегодня хватит. Мне нужно подумать... Да и вам тоже. Разумеется, вам по-прежнему будет заплачено за полный час. До новых встреч. Джон продолжал сидеть на своём месте, глядя ему вслед, даже когда дверь захлопнулась.***
Этим вечером пошёл сильный дождь. Джон сидел на подоконнике в своей квартире, поджав ноги к груди, как любил делать Шерлок, и смотрел на улицу. Тротуары превратились в один сплошной бурлящий поток, с которым не справлялись городские водостоки. Если так пойдёт и дальше, ему придётся добираться на работу на лодке. Из-за ливня мир за окном казался туманным миражом, отражением самого себя в кривом зеркале дешёвого парка развлечений. Постепенно темнело, но Джон не спешил включать свет. Он прислонился к стеклу пылающим лбом, пытаясь собраться с мыслями, каждая из которых была о Шерлоке. Перенос, твердил он себе, это называется перенос. Да, обычно он возникает у пациентов, а не самих терапевтов, но ведь такое наверняка тоже бывало? Джон ни в коей мере не считал себя каким-то уникальным человеком. Он хороший ремесленник в своей области, не более. А Шерлок... чем бы он не занялся, он был бы в этом звездой, вспышкой сверхновой. Конечно, Джон ему не пара. И, конечно, прежде всего потому, что он его врач. Господи, он ужасный человек. Если Майкрофт Холмс узнает, то Джон остаток жизни проведёт на судебных заседаниях. Он расслабился и позволил течь мыслям свободно. Шерлок... Его глаза похожи на кристаллы, его волосы — на дым извергающегося вулкана, его кожа — на лепестки белых лилий. Даже в своём нынешнем состоянии он наполнял собой кабинет, как весенний ветер, а каков он будет, когда поправится... Как же сильно его изменила та единственная улыбка. Она одна сказала ему больше, чем любые, даже самые витиеватые, благодарности других пациентов. От размышлений Джона отвлёк стук в дверь — три удара, пауза, два частых. Словно трубы возвещают о чьём-то прибытии. Уотсон неохотно слез с подоконника, гадая, кому он мог понадобится в такое время и такую погоду. Стоило ему снять с двери цепочку, как снаружи её сильно толкнули, заставив Джона отшатнуться. В прихожую, истекая водой, ввалился Шерлок — промокший до нитки, с облепившими голову, как водоросли, волосами, покрасневшим носом и лихорадочным блеском в глазах. Он привалился к стене, переводя дыхание и моргая от текущих по лицу капель. Джон ошеломлённо смотрел на него, далеко не в первый раз не зная, что сказать. Шерлок смахнул дождевую воду с лица и посмотрел прямо на Джона. В его глазах, раньше похожих на потухшую свечу, теперь пылали отблески костра. Он подошёл к остолбеневшему терапевту, решительно взял его за плечи и наклонился к его лицу. Джон и забыл, насколько Шерлок выше него самого. Когда их губы встретились, мокрое и холодное с сухим и тёплым, Джон очнулся, вывернулся из его хватки и отошёл дальше в комнату, выставив перед собой руки, как будто на него хотели напасть. - Шерлок, что вы тут делаете? Вы пьяны? - Нет! - отозвался он с таким возмущением, словно Джон сказал нечто оскорбительное. Шерлок подошёл к нему ближе, орошая пол миллионами прозрачных капель. Его ботинки при ходьбе издавали неприятный хлюпающий звук. - Я пришёл к вам. - Зачем? Наш сеанс только на следующей неде... - К чёрту сеансы! - яростно прошипел Шерлок. - Вы что, не понимаете? Я сказал вам то, чего никогда и ни при каких обстоятельствах бы не сказал никому другому. Вы теперь — мой самый близкий человек. Я доверил вам свою тайну, открыл душу. Я хочу, чтобы вы никому не рассказывали того, что я поведал вам. - Конечно, это вопрос рабочей эти... - Никакой этики! Я мог бы предложить вам что угодно... За то, что сумел довериться вам — поверьте, раньше такого никогда не происходило, - он говорил сбивчиво, торопясь и путая слоги. На глаза ему упорно падал мокрый завиток кудрей, и Шерлок мотал головой, отбрасывая его назад. - Но я знаю точно, что из всего этого вы действительно захотите взять. - Э... Да? - О, я это умею. Людей читать так же просто, как беллетристику. Думаете, я мог не заметить того, как вы на меня смотрите? - Я, хм... - Давайте. Вот он я. Скрепим наш договор. - А ваш бра... - О, он не узнает, если я не захочу. Перестаньте уже беспокоиться о пустяках, - раздражённо заметил Холмс. - Я не... Я не хотел бы, чтобы это выглядело как скрепление договора, - промямлил Джон, сломленный его напором. Шерлок посмотрел на него с явным удивлением. Непокорный локон упал ему на глаза. - Видите ли, я... Мне кажется, я влюблён в вас. А в любви нет места договорным отношениям. Только чувства. Если вы действительно хотите предложить мне себя в обмен на молчание, то я буду вынужден отказаться. Если... Если не только я, но и вы что-то чувствуете ко мне, то... - Матерь божья, заткнитесь уже, - выдохнул Шерлок, подошёл ближе и впился в губы Джона поцелуем, уже настоящим, исполненным глубокого смысла. Уотсон задохнулся от нахлынувших на него ощущений, от запаха, от вкуса. Шерлок от нетерпения довольно ощутимо прикусил его язык. Джон вздрогнул, но от этой небольшой боли, казалось, рухнула какая-то преграда внутри него. Окружающий мир стал кристально ясным и выразительным, как будто кто-то подкрутил уровень резкости. Джон стянул с Шерлока промокшее пальто, которое, казалось, весило целую тонну, и взялся за пуговицы на его рубашке. Шерлок в ответ торопливо пытался развязать его галстук, нещадно дёргая за него. Уотсон провёл рукой по его обнажённой груди, ощущая под пальцами покрывшуюся мурашками влажную кожу, и спустился ниже, нащупывая ширинку брюк. Шерлок, не желая томиться в ожидании, спустил их до колен, борясь с липнущей к ногам тканью. Джон зачарованно смотрел на его член, уже полностью вставший, розоватый, с вьющейся по нему сетью выпуклых вен и блестящей каплей смазки на головке. Самым естественным показалось просто опуститься на колени и взять его в рот. Вкус волной прокатился по языку Джона. Шерлок застонал и крепко вцепился в его короткие волосы. Уотсон толком не знал, что ему делать, но ради эксперимента попробовал подвигать головой вперёд-назад, затем обнял языком головку, массируя выпирающую вену. Теперь Шерлок не столько держал его за голову, сколько опирался на неё, пытаясь не упасть, при этом покачиваясь и ритмично постанывая. Джон, экспериментируя, попробовал протолкнуть его член глубже в горло, но поперхнулся и решил, что безопаснее будет просто продолжать движения головой и языком. Осмелев, он взялся за ягодицы Шерлока и слегка сжал их. В этот момент он дёрнулся и кончил, содрогаясь и изливая на язык Джона тёплую, терпкую жидкость. Джон не знал, что с ней делать, поэтому сглотнул и отстранился. Шерлок, путаясь в спущенных штанах, с трудом дошёл до дивана и рухнул на него, переводя дыхание и прикрыв глаза. В слабых отсветах уличных фонарей его белое тело будто бы светилось изнутри. Джон продолжал стоять на коленях, не зная, стоит ли ему присоединиться к Шерлоку на диване или просто встать и сполоснуть рот. Его новоявленный любовник приоткрыл один глаз и спросил: - Теперь твоя очередь, да? Член Джона был твёрдым до боли, но он сказал: - Нет, сначала вы... ты примешь душ, переоденешься в сухое и согреешься. Ты простудишься насмерть в мокрой одежде. - А теперь ты говоришь, как моя мать, - лениво отозвался Шерлок и неуклюже стащил брюки. - Но ладно, будь по-твоему. Доктора надо слушаться. Он одарил Джона лукавой улыбкой и неспешно направился в сторону ванной, по пути избавляясь от оставшихся предметов одежды. Уотсон залюбовался было этим зрелищем, но опомнился и крикнул: - Как ты узнал, где я живу? - Элементарно! - отозвался Шерлок со смехом, затем включил воду. Джон вздохнул и подошёл к окну. Стоящий член здорово сковывал движения. Дождь перестал, и сквозь прорехи в тучах выглядывал тонкий серп луны. Может, лодка завтра и не понадобится. Уотсон стоял неподвижно, прислушиваясь к шуму льющейся воды. Перед его внутренним взором проплывали, сменяя друг друга, картины: девушка и юноша на перекрёстке, пожилой мужчина в кафе и бегунья с плеером, коротко остриженный светловолосый мужчина и напротив него, в его собственном кресле — молодой человек с копной чёрных кудрей. Все три картины соединяла, как паутина, некая таинственная магия, с помощью которой все эти встречи переросли в нечто большее. Измени одну деталь, убей хоть одну бабочку — и ничего этого могло бы не быть. Но всё уже произошло и никуда не исчезнет, ведь нет на свете ничего прочнее паутины. Джон усмехнулся и повернулся в сторону ванной. Ночь такая холодная. Раз уж ничего уже не изменишь, может, ему тоже не помешает горячий душ?