Под пологом ночи

Дверь за спиной с низким скрипом открылась и тут же водворилась обратно в дверной проём. - Ты совсем ничего не съела за ужином, - в голосе Фарамира прозвучала лёгкая укоризна. - Я не голодна, - Эовин отвернулась от окна и взглянула на вошедшего супруга. В нарядных одеждах, с легким обручем на голове, золотящимся в пламени свечи, он поставил на столик у кровати бутыль, до краёв наполненную карминово-красным напитком, видимо, прихваченную с празднества по поводу прибытия в Итилиен княжеской четы. - Тогда, может быть, вина? – он устроил рядом кубок и откупорил сосуд – пряная алая дымка выпорхнула из бутылочного горлышка. - Нет, благодарю, - девушка уже хотела было отрицательно покачать головой, но на полуслове передумала: - Хотя, знаешь, лучше налей, правда. Она подошла и присела на краешек кровати, приняв кубок с вином из рук Фарамира. Когда она сделала несколько глотков, щемящий комок в горле растворился в сладости напитка и мелкая дрожь в руках слегка отступила. - Задёрнуть занавески? – спросил Фарамир, всё это время внимательно наблюдавший за ней. - Не до конца, - тихо ответила девушка. Фарамир подошёл к окну и медленно закрыл его тёмной невесомой тканью, оставляя для звёздно-лунного неба щёлку шириной в ладонь. - Я никогда раньше не была с мужчиной, - внезапно проговорила Эовин, болезненно побледнев. - Всё однажды бывает в первый раз, - голос гондорца был таким же тихим, как и её, но уверенным и твёрдым. - ...И никогда не думала, что буду, - добавила она ещё тише. - Воинам тоже свойственна нежность, - Фарамир повернулся, его глаза заманчиво блестели, в улыбке появилось что-то новое. Сердце Эовин горячо заколотилось, просясь туда, за окно, к шелестящей песне листвы, в прохладный ветер диких трав. Прочь от жара этих серых глаз. Но она осталась неподвижна, словно искусно вырезанная из слоновой кости статуя. Медленно, растягивая шаги, Фарамир приблизился к супруге. Повинуясь немой просьбе, её пальцы разжались, передавая в его ладонь кубок с недопитым вином. Сделав один глоток, он отставил напиток в сторону и наклонился к Эовин. Когда его невесомый, тёплый поцелуй коснулся оголённой шеи, по её телу, сопровождаемая ознобом мурашек, вниз покатилась волна пламени. Фарамир сел на бархат покрывала вплотную к ней и аккуратно обнял её талию. Он поцеловал её за ухом, после чего его губы коснулись плеча, вновь шеи, зардевшейся щеки, краешка её губ. Девушку снова охватила дрожь. - Не бойся, - нежный голос, в котором хотелось раствориться, накрыл огоньки поцелуев. - Я не боюсь, - прошептала Эовин. - А тем не менее дрожишь, - ответил Фарамир, извлекая заколку из причёски девушки. - Не от страха, - едва слышно выдохнула она и подняла ресницы. Незабудковое и серое небо сплеснулись, словно волны в океане, взвились ввысь и рассыпались каскадом разноцветных брызг в дрожащем свете свечи. Её тонкие, алые, как вино, губы коснулись его – пылающих прощальным закатным светом. В жарком поцелуе Эовин забыла обо всём на свете: существовали лишь он, она и дурманящий лесной аромат, ветром наполнивший комнату. Поцелуй вышел долгим, и Эовин не заметила, как он закончился, потому что за ним тут же последовали другие: сладкие, пьянящие, страстные. Она пропустила тот момент, когда упала спиной на упругую перину супружеского ложа, когда шнуровка её платья оказалась наполовину распущенной и пальцы одной руки зарылись в вороную ночь его волос, чтобы освободить их от резного обруча, а ладонь другой заскользила по его обнажённой спине. Сизая дымка страсти затуманила глаза неприступно-робкой девы Рохана. Она таяла весенним льдом, горела степной травой в прикосновениях воина, и он горел вместе с ней под пологом обсидианово-чёрной ночи, средь потухших свечей, растворяясь вместе с ней в пьяном запахе сирени.