Дом Восходящего Солнца.

Когда Дебитто узнал, что они с братом оказались в приюте не потому, что их маму и папу лишили родительских прав за пьянство, а потому, что родители сами от них отказались, последняя надежда на то, что люди хоть в чем-то честные и хорошие, рухнула сама собой. Детство – это такая пора, когда думаешь, что все, что делают взрослые – правильно и вообще в порядке вещей. Лет в семь начинают появляться мозги и более-менее формируется свое мнение, которое можно целенаправленно отстаивать. Но Дебитто не застал этот момент в окружении своей семьи. Когда ему было пять, на пороге их дома появились добренькие дяденьки из социальной опеки и отвезли их с братом на новое место жительства – нью-орлеанский детский дом под номером шестьдесят восемь. Поэтому Деви упорно старался верить, что иначе и быть не могло и что мама с папой ни в чем не виноваты, и что он скоро к ним вернется и обнимет их. Ведь они – единственные родные люди, что остались у него на тот момент, и не верить им казалось самоубийством. И он верил. До тех пор, пока одна из воспитательниц не проболталась в запале, что от Дебитто попросту отказались. И заодно добавила, что она сделала бы то же самое, но права не имеет, поскольку парень еще несовершеннолетний и покинуть стены приюта насильно не может. Вот тогда эта хрупкая плотина, что ограждала хоть какую-то светлую иллюзию дома от того, что происходило в реальности и подтачивало всю его веру, прорвалась. Дебитто так полыхал ненавистью, что ему самому стало страшно, но вскоре это чувство съело и страх. Теперь ведь больше нечего терять. Значит, позволено всё. Его детство нельзя назвать сладким. Отец постоянно избивал его. И маму. А брата никогда не трогал. Деви объяснял это тем, что у отца не поднималась рука на слабого, хрупкого, бледного сына. Деро всегда был жутко болезненным. Наверное, это передалось ему от матери, которая ежедневно кашляла кровью и лечилась алкоголем, потому что денег на лекарства не было. К судьбе Деви она была безразлична, и лишь иногда, после особенно жестоких побоев, она молча совала ему конфету. Деро и Деви не разлучались никогда. Других друзей у Дебитто не было: соседи травили байки про их семью и дети боялись подходить к ним. Но Деви никто другой и не интересовал. С братом было весело. О брате можно было заботиться и получать в ответ заботу. А вообще родители почему-то старались не подходить к ним без надобности. Но Деви не казалось это странным, у него никогда не было перед глазами примера нормальной семьи, и все происходящее казалось ему в порядке вещей. Мать была очень религиозна. Она постоянно ставила Дебитто на колени и заставляла читать молитвы, и водила с собой в церковь по воскресеньям. Деро в церкви нравилось, он с любопытством осматривался вокруг и не хотел никуда уходить, и Деви тоже было приятно вдыхать запах ладана и слушать красивые песнопения, но его очень пугали мрачные и страшные священники в темных одеждах, которые так и норовили отвести его в какую-то темную комнату и там начинали читать над ним что-то сложное и непонятное заунывным голосом. Тогда Дебитто вырывался, хватал брата за руку и сбегал, а дома мать била его и, захлебываясь в слезах, кричала, что она очень грешна и это ей воздается за грехи ее. А потом их увезли в приют. Деви так и не понял, за что, и ждал, что за ними вернутся. И только через несколько лет он осознал, что такие семьи, как его, называют неблагополучными и лишают родительских прав, и что никто за ним не вернется, пока родители не исправятся. В приюте жизнь тоже была сложной. Деви ни с кем, кроме брата, не дружил. И не хотел. Учеба давалась не то чтобы трудно, просто она была неинтересной, и Дебитто искренне не понимал, зачем она ему. Будущее? Какое будущее? Это слово было недоступным, чем-то из ряда вон выходящим. Зато они с Деро очень любили читать. Деви часто рассказывал брату на ночь сказки, дополняя их своими подробностями, а Деро очень любил сочинять сказки сам. Они были совсем фантастичными, и персонажи их были пугающими, но странно привлекательными, и когда он сочинял про них истории на ходу, его глаза горели странным лихорадочным огнем. А однажды Деро упал и сильно разбил губу. Он плакал и вытирал льющуюся кровь, а Деви вдруг вспомнил, что делают в таких случаях с игрушками. И он, найдя где-то черную нить и тонкую иголку, зашил брату рот. Брат плакал еще сильнее, но Деви попросил довериться ему. Он знал, что так будет лучше и что скоро ранки заживут. Деро болеть меньше не стал, наоборот, ему становилось лишь хуже. Дебитто очень напрягало то, что его часто уводили от брата для бесед с каким-то странным дяденькой. Дяденька был добродушный, веселый, упитанный, и Деви в конце концов стал доверять ему, выбалтывая все, что происходит в его жизни, и делился с ним своими соображениями, слишком глубокими для его возраста. Так однажды этот дяденька сказал. А Деро совсем истаял. Он почти не поднимался с кровати, его улыбка ослабла, а кожа стала настолько бледной, что посерела. И когда Деви поделился своими страхами и переживаниями по поводу здоровья брата с дяденькой, тот дал ему какие-то таблетки и сказал следить за тем, чтобы Деро принимал их два раза в день. Тогда ему станет лучше. А чтобы брату не было страшно, Деви должен пить их вместе с ним. А потом Деро исчез. Дебитто как умалишенный носился по приюту и спрашивал у всех, не видел ли кто его брата. Но никто не знал, где он. Так прошло несколько недель, Деви немного поутих, понимая, что никто ничего ему не скажет. Он искал и дяденьку тоже, но дяденька не показывался, а потом вдруг пришел к нему сам. И когда Деви с плачем кинулся ему на шею, дяденька сказал ему, поглаживая мальчика по спине: - Малыш, твоего брата никогда не существовало. Ты придумал его себе. И мир перевернулся. После множества истерик Дебитто успокоился, решив держать себя в руках. Он понял, что криками ничего не добьешься и что нужно со всем соглашаться и всем поддакивать. Себе дороже. Но он так никому не поверил ни на йоту. Особенно ему опротивел этот дяденька. Деви был уверен, что он украл Деро и держит его где-то, больного и слабого, а сам не признается в содеянном и уговаривает поверить в какой-то откровенный бред. Но мальчик ни с кем не спешил делиться своими мыслями. Он знал, что все в приюте с этим дяденькой в белом халате заодно, все знают, что он сделал, и просто не хотят выдавать. Брата он больше не видел, но не забыл. Дети не тянулись к нему, и сам он не горел желанием общаться с этими идиотами. Лучше Деро никогда никого не будет. Жизнь стала невыносимой. Кроме книжек, музыки и веры в то, что однажды приедут родители, найдут Деро и заберут их, у Дебитто ничего не осталось. Музыке он стал посвящать особенно много времени. В ней он стал находить убежище и понимание. Иногда он сам пытался писать песни, но осознавал, что всё уже сказано за него и что ему остается только слушать. Особенно он любил одну. Ту, которая соответствовала ему от и до. Ту, которая давала надежду. - There is… A house… In New Orleans… - рассеянно напевал он, листая страницы «Счастливого Принца» Оскара Уайльда, и тихо ронял слезы на пожелтевшие страницы. А еще через немного времени, в пятнадцать лет, он узнал, что родители отказались от него сами. И тогда его здоровье стало потихоньку сдавать. Он начал таять на глазах, смутно припоминая, что то же самое происходило когда-то с Деро. Он перестал есть, плохо спал, стал сильно бледен, но не сопротивлялся надвигающейся смерти. Ему было все равно. Он жалел только, что не перебил всех тех, кого так ненавидел. Что он умрет, а они будут облегченно смеяться на его похоронах. Нет, он просто не мог доставить им такое удовольствие. Но и сделать ничего он тоже не мог. Если только не взять дробовик и не перестрелять всех, кто неугоден. Но дробовика не было. Была лишь злоба, слабость и бессилие. И однажды ночью появилось оно. Непонятное существо предположительно мужского пола и дикой улыбкой на тонких губах. И оно спросило: - Не хочешь ли вернуть своего брата, малыш? Боже. Конечно же, Деви хотел. Хотел больше всего на свете. И он вскочил с кровати, тяжело дыша и чуть не упав, подбежал к существу, схватил его за руку, чтобы то не ушло, и глухо выдохнул: - Да. И тогда свершилось чудо. Какой-то сладкий водоворот подхватил Дебитто и унес куда-то далеко-далеко, внутренности похолодели от скорости, сердце совсем перестало биться. И тут он увидел брата. Отросшие за столько лет волосы волнами спадали на поясницу, зашитые губы растянулись в счастливую улыбку. Дебитто протянул к нему руки. И что-то произошло. Так хорошо и весело в жизни еще не было. Никогда он не чувствовал такого прилива сил. Такого непреодолимого желания действовать. - Прекрасно, просто прекрасно! – существо выглядело растроганным. – Как зовут вас, мальчики? - Джас… Деби… - в унисон попытались прохрипеть два голоса свои имена. - А теперь идите и убейте всех, кто знал вас при жизни, – мягко приказало существо. Недоуменное молчание. А потом смех. Тихий, хриплый, неуверенный, но крепчающий и становящийся всё истеричнее с каждой секундой. Грязный, бедный район Нового Орлеана. Обшарпанная квартира. В комнате задыхается от кашля сгорающая в лихорадке женщина, в коридоре нетрезвый мужчина трахает какую-то проститутку. - Папа. Ледяной, весело-безумный голос эхом отдается по стенам. Мужчина выпускает из объятий свою шлюху, медленно пятится куда-то в пыльный угол. - Узнаешь, папа? – ласково звучат голоса, рука нашаривает на столе покрытый ржавчиной и жиром нож. Нож тупой, в горло входит с трудом, раздается рваный хлюпающий звук. Но Джасдеби кажется мало. Натыкаясь на кость, лезвие выходит с обратной стороны, там, где начинается хребет, потом шершаво скользит обратно и разрезает мясо до ключиц. Кровь хлещет, задета главная артерия. - And the only time he'll be satisfied is when he's all a-drunk… - тихо и насмешливо поют голоса. Испуганная проститутка дико визжит, но нож входит по рукоятку в горло и ей, и она замолкает, подавившись. Джасдеби нравятся эти звуки. Почему-то они думают о том, что эта женщина могла бы стать хорошей матерью. Но не стала. Это ее вина. Может, у нее есть ребенок. Брошенный ребенок. Губы кривятся от ненависти, и лезвие протыкает низ живота, там, где должна быть матка, рвано скользит до ребер. Она заслужила это. В квартире остался только один человек. Пора заканчивать. - Видишь, мама, мы существуем… - ласково шепчут голоса, воздух содрогается от истеричного плача, дрожащие руки пытаются начертить крестное знамя. - Поздно, - Джасдеби тихо смеются, лезвие пронзает поднятые запястья, перерезает сухожилия, споткнувшись о кость. Здесь много трудиться не надо. Этого хватает для того, чтобы оборвался предсмертный визг. Осталось еще одно место. Братья стоят у стен приюта, непонятное существо наблюдает за ними, стоя рядом и скрестив руки на груди. - Что будете делать? – улыбаясь, громко спрашивает оно. - Сжечь, - решительно и хищно отвечают Джасдеби. И смеются. Пламя искрится в раззадоренных глазах, из горящего здания долетают крики сгорающих заживо людей. Они тоже заслужили это. - Замечательно для начала. А теперь пора разъединяться, мальчики, - голос существа становится серьезным. Новое испытание. - Нет! – истошный вопль разбивает треснувшее от температуры стекло. - Надо. Не бойтесь, никто вас друг от друга не отнимет, - строго произносит существо и грозит длинным непонятного цвета в отблесках пожара зонтом. - Ладно… - нехотя тянут братья, отцепливаются друг от друга, но тут же обнимаются крепко и пытаются рассмотреть существо повнимательней. – Дядь, а вы кто? - Я Граф, - представляется Тысячелетний. Хороший признак. Они дали себя разъединить. Они способны интересоваться не только друг другом. Их будет легко контролировать. – А теперь пойдём. Я представлю вас вашей семье. - Семье?.. – эхом повторяют близнецы. – Но мы же убили свою семью… - Вашей настоящей семье, - поправляет себя Граф и плотнее надвигает на глаза шляпу. Так они и шагают в портал. По правую руку – Дебитто. По левую – Джасдеро. В их новый дом Восходящего Солнца.