Восстало пламя

Жизнь кипела. Люди сновали туда-сюда, словно беспорядочно разброшенные волей своих побуждений разноцветные пятна. Казалось, какая-то неведомая сила гонит их, не позволяет остановиться ни на минуту. Этой силой была та или иная цель, труднодостижимая или не очень, но она заставляла людей двигаться вперед, невзирая на препятствия... и на таких же целеустремленных людей. Сириус чувствовал себя изолированным от общества. Все спешат куда-то, а он вынужден затухать в этом доме, словно пленник: мать не отпускала на улицу. Это "не отпускала" значило, что на дверь и окна наложены, как минимум, проклятия оцепенения или моментального сожжения, и они обязательно проучат глупца, который осмелится хотя бы коснуться их. Для чокнутой мамаши эти методы были нормой, тем более ярость, полыхнувшая в ней новым огнем два года назад, после того, как Андромеда сбежала из дому, никак не хотела оставлять ее. Она и раньше была не подарок, но ее можно было хоть как-то терпеть; теперь же она со своими заскоками стала и вовсе невыносима. Если из другого конца дома слышался звон разбившейся посуды, то значит, мамаша нашла на ней царапинку или пылинку и решила, что эта вещь недостойна того, чтобы из нее ели благороднейшие Блэки. Если кто-то пронзительно орал, то можно было со стопроцентной уверенностью заявить, что это мамаша. Орала она чаще на Сириуса. Реже - на мужа, но это не значит, что ему меньше доставалось. У нее, кажется, накопился целый шкаф придирок, и эти придирки она, миссис Блэк, с щедростью Санты Клауса, разносившего подарки, делила поровну между мужем и старшим сыном, хотя и Регулусу, бывшему в ее глазах непорочным ангелом, иногда перепадало. Орион Блэк всегда отличался сдержанностью и некой апатией, а потому, в отличие от старшего сына, на выпады Вальбурги бурно не реагировал и всегда с ней соглашался. Регулус, то ли следуя примеру отца, то ли из трусости своей, матери не перечил. Наверное, в ее глазах они выглядели рабами - безмолвными, податливыми, как пластилин. Лишь двое из ее стада безропотных слуг. - Как я хочу на волю! - сказал Сириус, представив, что окно открыто настежь, что этого идиотского стекла, отделяющего его от всего мира, не существует совсем. Ему тоже хотелось спешить куда-то, вдыхать этот свежий воздух, наполняющий силой изнутри и словно подпитывающий необходимой энергией! - Сириус! - раздался снизу визгливый голос матери. - Обед! Ах, ну как же он мог забыть. Половина второго. - Обед, я сказала! - голос стал еще противнее. - Вниз, паршивец, иначе твоя тупая голова будет висеть вместе с головами несносных эльфов! Матушка явно начала терять терпение. Но как, интересно, можно потерять то, чего у нее сроду не было? Сириус нехотя поднялся с кровати, зная, что мамаша не отцепится от него, и что будет лучше для него самого сейчас просто встать и отправиться на кухню. Однако его смелость и свободолюбие, давно сплотившиеся воедино, бунтовали: не стоит мамаше думать, что он, Сириус, один из ее послушных пешек. Внутри вскипал гнев, словно один из тех зелий, которые бурлили в котелках на зельеварении. Гнев этот смешивался с уязвленной гордостью, и вместе они образовали нечто жутко обжигающее, ядовитое и липкое. Он не чертов домовой эльф, не безвольный пятнадцатилетний малец братец, и уж точно не его трус-отец, давно смирившийся с тем, что над ним властвовала свихнувшаяся жена. Идиоты. На эльфа ему было плевать - пускай он хоть ради мамаши в лепешку об асфальт расшибется, но отец и брат... Как они могли позволить этой женщине надломить их волю? Может, одурманила их какими-то зельями, может, у них этой воли никогда и не было. - Спокойствие, - сказал себе Сириус. - Только спокойствие. Просто поешь побыстрее. Если повезет, она не успеет прицепиться. Пока он спускался, ему казалось, что внутри него сражаются две стихии - вода и огонь. Они вели свою битву все то время, пока Блэк жил на площади Гриммо, и никак не могли прийти к мировому соглашению. Вода с раздражающим до ужаса спокойствием и умиротворением старого мудреца велела ему скромно плыть по течению, воспламеняющий его дерзость огонь - вести себя так, как вздумается. Но просто ли это: гореть так ярко, что иногда тебе достается от собственного свободолюбивого света? Легко ли идти на поводу у эмоций, возгораться сильнее солнца, зная при этом, что твой всплеск вызовет лишь злобу и раздражение и не принесет пользы? Из темного угла на втором этаже послышалось злорадное хихиканье, а вместе с ним и пробирающая до костей вонь. - Жду не дождусь, когда мастера Сириуса отлупят плетью, как в старые добрые времена! – прогнусавил Кикимер. – Все бы отдал, лишь бы услышать вновь его слезные вопли! - Закрой пасть, ходячий общественный туалет, - рыкнул Сириус. - Садись, - сказала мать, когда он спустился. Ее светло-каштановые волосы были заплетены в строгий пучок на затылке, а ровный горделивый стан придавал ей сходство с манекеном - безжизненным подобием человека. Отец вперился взглядом в тарелку, словно надеясь, что это поможет ему избежать гневных тирад жены и ему достанется меньше, чем старшему сыну. По безукоризненно чистому темно-зеленому костюму Регулуса и по его надменному выражению лица казалось, что он обляпался болотной жижей и даже при этом чувствует себя крутой шишкой. Сириус сел; огонь внутри него забунтовал. - Что за вонь? - поморщилась Вальбурга, принюхавшись. - Кикимер забыл, что мыться нужно чаще, чем раз в четыре месяца, - отозвался Сириус. - Ты опять пил эту дрянь, паршивец! - мать вскочила. В ее темных глазах появился свежий маниакальный блеск, который уже давно дожидался, что его выпустят наружу. - До твоей безмозглой башки в прошлый раз не дошло, что я с тобой сделаю, если узнаю, что ты употребляешь эту магловскую гадость?! - До моей безмозглой башки дошло только то, что знать это тебе необязательно, - вежливо отозвался Сириус. Мать поглядела на него в упор, теперь они смотрели друг другу в глаза. Сириус не мог терпеть, не хотел этого: ему всегда казалось, что это позволяет ей видеть его насквозь. Проникать к нему в голову и читать мысли: настолько пронизывающим был ее взгляд. Сбежать, сбежать куда-нибудь... Подальше отсюда... В тот большой гостеприимный дом, где окна закрывают разве что в стужу, где ветер-хулиган гоняет обрывки газет с громкими заголовками, а с первого этажа, с кухни, доносится пленительный запах только что приготовленного омлета. - Не смей вливать в себя эту магловскую дрянь, - сказала Вальбурга со лживым спокойствием. - В противном случае, я отрежу тебе язык и выставлю из дому! - Maman, прошу принять к сведению, что мой язык отлично чувствует себя на своем законном месте. И да, эта магловская дрянь называется пивом. - Ты понял, что я тебе сказала? – она прищурила темные глаза, так что они стали похожи на щелки. - Из всего, что ты сказала, я уловил лишь невнятный бред крикливой истерички, - ответил он с надменным равнодушием. - Закрой рот, щенок! – от пронзительного голоса матери у Сириуса едва не отвалились уши. – Не смей перечить мне, сопляк, иначе ты полетишь из этого дома вместе с прочими отбросами и мусором! Отребье, позорище моей плоти, гад, осквернитель крови! Твоя ничтожная жизнь не стоит и сикля, поганец, ты должен ползать передо мной на коленях за то, что я не швырнула тебя в реку сразу после твоего рождения! - Надо же, как красноречиво! – фыркнул Сириус. – Ты говоришь мне это по десять раз на дню каждые каникулы. Меня даже оскорбляет, что за время моего отсутствия ты не в силах собрать мелкие крохи своего разума и придумать что-нибудь новое. - КИКИМЕР! – заорала вовсю миссис Блэк. Ее выпученные глаза норовили вылезти из орбит, а крики напоминали рев кровожадной ведьмы-банши. – Принеси плеть, живо! Я научу тебя, как разговаривать с матерью, коли ты не усвоил уроки в малолетстве! Сириус побелел от ярости. Его, взрослого шестнадцатилетнего волшебника, самого талантливого на курсе, собирается выпороть эта злобная истеричка, называющая его такими грязными словами, каких он и от Нюниуса не слыхивал! У Регулуса и Ориона были такие лица, словно им более хотелось бы сейчас находиться под прицелом взгляда василиска, чем при этой возгоревшейся перепалке. Безучастные взгляды обоих были направлены в стену. Они не смели и слова проронить; наверное, это можно было назвать привычкой, выработанной за годы проживания с женой и матерью Вальбургой Блэк, которую и несуществующая пылинка могла вывести из себя. На кухню с величием короля вошел злорадно ухмыляющийся Кикимер, в руках которого поблескивала плеть. Сириус едва ли не осязаемо почувствовал боль, пронзавшую в детстве его тело снова и снова, с перерывами в несколько секунд. Несколько горьких секунд мучения и ожидания нового удара. Тогда он был слаб. Слаб и глуп. Но сейчас он не позволит этой женщине почувствовать над ним власть. И вообще никогда. В мгновение ока он рысью пересек кухню и оказался рядом с матерью. Одно движение – и ее палочка у него в руках. - Силенцио! – Щеки матери раздулись, словно она набрала в рот воды, и она, ничего не понимая, схватилась за горло. Не обращая внимания на вытянувшиеся физиономии брата и отца, Сириус повернулся к Кикимеру. – Ты, эльф, принеси мою волшебную палочку. Живо! Кикимер, в чьем облике от торжества остались лишь воспоминания, растерянно уставился на хозяйку. Вальбурга, чью ярость немота усилила стократно, в беспомощной злобе открывала и закрывала рот, очевидно, думая, что ее реплики обязательно прочитают по губам. - Я сказал: принеси мне палочку! Кикимер не смел ослушаться его, если приказа от других членов семейства не поступало. Скрипя от злости и унижения, Кикимер прошептал заклятие и начертил в воздухе непонятную руну. Палочка младшего Блэка тотчас оказалась в руках у своего хозяина. Вальбурга выпучила глаза еще сильнее и в безмолвной ярости бросила в Сириуса золотым кубком, от чьей атаки тот ловко увернулся. - Прощайте, родственники! – воскликнул Сириус, для которого палочка была ключом к свободе. – Надеюсь, лет через пять вы еще не покроетесь плесенью и паутиной от постоянного нахождения в этом проклятом доме. Не ждите, не пишите. Я вас уже забыл! - Не смей, паршивец! – очевидно, срок действия заклятия немоты истек. Она готова была выплеснуть всю злость, что накопилась в ней за несколько секунд молчания. - И ты прощай, - он театрально поклонился. – Скучать не буду, мам, уж не обижайся. В этот самый миг что-то изменилось в ее лице. Словно некое заклятие смягчило ее резкие черты, или нечто прекрасное задело ее черствую душу, оказав тем самым на нее благотворное влияние. Сириус, не прекращая держать палочку наготове, направился к выходу. - Никаких манер, - медленно и тягуче, словно пробуя на вкус, сказала она. Сириус резко обернулся, как будто услышал нечто невероятное. Вальбурга тем временем покачнулась, словно очнувшись от сна, и прошипела голосом, полным отвращения: - Ни капли воспитанности, словно ты брошенное родителями магловское отродье! Словно тех ужасных лет, что мы отдали на то, чтобы вырастить тебя достойным Блэком, и не было вовсе! Ничем не выказав горькое разочарование, Сириус посмотрел ей в глаза последний раз и стремительно ушел прочь. - Отброс семьи! – кричала она вслед. - Предатель, вечное клеймо позора на нашем роду! Как ты смеешь так со мной разговаривать? Не смей! Стой на месте! Гад! Будешь на коленях молить о прощении! Я отказываюсь от тебя, ты не Блэк, ты не моя плоть и кровь, отныне ты нищий беспризорник! Ты ничто без фамилии! Он одновременно с горечью и удовольствием хлопнул дверью своего дома, и, с видом освобожденного узника, зашагал прочь. Навстречу долгожданной свободе, навстречу свежему воздуху, который подпитывал его лучше всех исцеляющих зелий, навстречу Джеймсу! К черту удушливое спокойствие и дотошное благоразумие, к черту оковы и цепи. Свобода, вольность – и ничего более! Пламя торжествовало.