Когда плачут чайки

Густые сумерки опускались на небольшой остров посреди океана. Море выравнивало острые обрывы, рядом с которыми начиналась лесная чаща. Воздух гудел и оседал на деревья, но под покрывалом мягких веток было тепло и тихо. Все животные, живущие в чаще, спрятались по своим норкам, только молодая девушка пробиралась в глубь острова. Она выглядела маленькой и беззащитной: тоненькая талия, мягкие и плавные очертания лица. Девушка имела пышные шоколадные волосы, спускавшиеся до плеч, и в тон к ним, но более тёмные глаза, которые напряжённо всматривались вперёд. На ней было красивое платье до колен с белоснежным передником и таким же чепчиком. На ногах были надеты туфельки, цвета земли, под которыми натянуты гольфы. Над ними на левой ноге красовался золотой орёл – герб семьи Усиромия, у которой служила девушка. Она была служанкой Киндзо Усиромия – пожилого господина с сильной хваткой и жёстким характером. У него было много детей и внуков, но сейчас на острове кроме него и слуг жил старший сын Клаус со своей женой Нацухи. Господин взял девушку вместе с братом из приюта и воспитал, как своих подопечных, поэтому она очень предана ему. Вот и сейчас красавица подходила к родовому поместью Усиромия, надеясь, что не опоздала, чтобы подать ужин старшему Усиромия. Лес сменился красивым садом. Повсюду, куда ни бросишь взгляд, видны ухоженные клумбы с разнообразнейшими видами цветов от обычных ромашек до холодных лилий. Девушка ускорила шаг и вскоре уже вошла в огромные массивные двери особняка. Прихожая больше походила на тронный зал: огромные потолок, на которой весела, горя множеством маленьких огоньков, люстра, стены, окрашенные золотой краской и, конечно, пол, предназначенный больше для танцев, чем для уличной обуви. Самое большое место занимала картина. На ней восседала золотоволосая девушка с пронизывающими насквозь всех входящих глазами. Пышное платье лепестками роз спадало вниз, переходя в золотую резную раму картины. Внизу под картиной на небольшом возвышении стоял золотой постамент с надписей. Эпитафия… Киндзо уже давно поставил этот постамент, заявив, что эта эпитафия золотой ведьмы Биатриче. По слухам, кто разгадает ее, найдёт золото ведьмы, но пока никто не пробовал. -Шаннон! Где ты была? Отец просит подать ему ужин, — раздался женский голос из одной из дверей. Навстречу девушки вышла женщина в красивом, но скромном платье: фиолетовый верх переходил в корсет и чёрной юбкой спадал до пола. Волосы, которые женщина заплетала в хвост на правый бок, касались груди, а глаза такого же цвета, что и у Шаннон, смотрели на девушки, вторя заданному вопросу. -Я ходила немного прогуляться, госпожа Нацухи, — робко поклонилась Шаннон. -Хорошо, — кивнула хозяйка дома, — иди на кухню и помоги Гоуда и Кумасаве. Шаннон ещё раз поклонилась и пошла по направлению к кухне. Для этого она пересекла комнату и вошла в небольшую деревянную дверь для прислуги. Миновав коридор, Шаннон вошла в тёплую кухню. На многочисленных столах находились приборы для готовки еды, я рядом с дверью серебряный двухъярусный столик с фигурными уголками и ручками. На верхнем подносе столика стояла еда, а на нижнем – бельё для кровати, кувшин с водой и полотенце. -Наконец-то Шаннон! – радостно воскликнула Кумасава. Пожилая леди обняла девушку своими морщинистыми руками. Она была в белом платье с передником. С виду Чийо Кумасава походила на обычную старушку, но весёлые искорки выдавали в ней вечно занятую управляющую родового особняка Усиромия. Шаннон ласково обняла в ответ пожилую даму и направилась к столику на колёсиках. Задержалась! – недовольно проворчал Гоуда Тоширо. Гоуда является семейным поваром Усиромия. Не смотря на то, что больше времени он проводит у плиты, на нём надет его фирменный чёрный пиджак и бабочка. Сейчас он недовольно постукивал по столу и сверлил молодую девушку взглядом. Простите Гоуда-сан, — в который раз за день поклонилась Шаннон. Пойдёмте поскорее, пока наш господин не передумал ужинать, — встала между поваром и служанкой Кумасава. Все, молча, начали выходить из кухни. Гоуда взял полотенце и первым вышел за дверь. Шаннон вытерла руки о передник, взяла за ручки столик и покатила его следом за поваром. Последней вышла Кумасава с подносом, на котором находилась кружка с каким-то отваром темно-синего цвета. -Скорее всего, это лекарство для господина Киндзо, которое прописал ему Нанджо-сан, — подумала Шаннон. Слуги прошли обратно в прихожую с портретом золотой ведьмы и стали подниматься по витиеватой золотой лестнице на второй этаж, где находились комнаты для господ. Второй этаж представлял собой лабиринт коридоров с комнатами. В самой дальней части находилась красивая резная дверь с изображением скорпиона на двери. Именно за той дверью и жил глава семьи Киндзо Усиромия. Идя по мягким разноцветным коврам через арки с горящими свечами, слуги встретили Генджи Роноу. Дворецкий семьи Усиромия носил чёрный пиджак с золотым орлом как Шаннон и Канон. Ни Гоуда, ни Кумасава не носили фамильного знака своих господ. -Я как раз шёл за вами. Пойдёмте быстрее, — сказал Генджи и пошёл обратно. Подойдя к двери, он достал ключ из кармана и отворил дверь, пропуская в неё остальных. Гоуда быстрым шагом пересек порог комнаты и поклонился господину. Дальше с шаркающим звуком Шаннон вкатила столик и поставила рядом со столом. Кумасава и Генджи остались стоять около закрытой двери. Комната, в которой сейчас находилась Шаннон, была обставлена роскошно и со вкусом. На золотых обоях весело множество портретов предков семьи Усиромия. Стена напротив двери была пуста, так как большую её часть забирало окно с красными шторами. Если смотреть в окно, то открывается красивейший вид на сад, но он был закрыт массивным деревянным столом, за котором на таком же стуле сидел Киндзо Усиромия. Когда все вошли, он слегка приподнял глаза и продолжил писать что-то. Рядом с ним, облокотившись на стол, стоял личный лекарь Нанджо Терумаса. Он был одет в белый докторский халат, который вместе с длинными белоснежными усами смотрелся очень уместно. Нанджо повернулся к вошедшим и добродушно улыбнулся. Шаннон подошла поближе, везя столик с едой. Только тогда глава семьи поднял глаза за слугу, а потом обвёл взглядом и остальных. -Кумасава и Гоуда, сходите за моим сыном и Нацухи, — громогласно проревел он, — скажите, что это очень срочно. Сами отправляйтесь на кухню. Повар и управляющая поклонились и направились к выходу. Гоуда шёл с недовольным лицом. Ему уже давно не нравилось, что его не посвящают в дела семейства, когда Шаннон и Канон – эти мелкие, как он говорил, были в курсе. Кумасава передала поднос Генджи и вышла. -Нанджо, подай печать. Шаннон, оставь столик у стены рядом со шкафом. Генджи, поставь поднос на стол рядом с собой, — в обычной своей манере отдавал приказы Киндзо. Это был властный и жёсткий старик. В его глазах светил такой маниакальный огонь, что пока никто не пытался его ослушаться. Нанджо подал печать, и старик запечатал восемь совершенно одинаковых писем. Когда последнее письмо получило печать, в комнату со стуком вошли Клаус и Нацухи. -Почему вы так долго? – недовольно окинул взглядом пару Киндзо. Нацухи потупила глаза и стала разглядывать подол своей юбки. С того момента, когда она встретила Шаннон у дверей, на её ушах появились серёжки: зелёные капельки в золотой оправе. Клаус, которого сегодня Шаннон видела впервые, надел свой коричневый костюм, под которым виднелся серый свитер и голубая рубашка, и жёлтый галстук с белоснежными ботинками. Он подошёл к отцу и остановился перед ним. -Извини отец. Я и Нацухи прилегли поспать, — пояснил своё опоздание Клаус. -Больше не заставляй меня ждать, бездарь! – успокоился Киндзо, — Нацухи, Нанджо, Клаус, сядьте. Генджи — дверь. Шаннон — письма. Нанджо отошёл от стола и сел рядом с Нацухи на небольшой диванчик цвета, тёмного шоколада. С другой его стороны устроился Клаус. В это время Генджи запер дверь и встал, облокотившись на неё. Шаннон аккуратно собрала восемь писем в стопку и взяла со стола, отойдя к дворецкому. -Надеюсь, вы не забыли, что скоро будет день ежегодного собрания нашей семьи в этом особняке? Вы знаете, что мне скоро придётся вас покинуть, поэтому я решил, что пора побеспокоиться насчёт раздела наследства, пока вы не перегрызли друг другу горло. Я дам каждому члену семьи небольшую долю от моего состояния, но не решил ещё кому какую. Мне нужно, чтобы все, повторяю все, присутствовали 4 октября здесь. -Но отец, кто-то же станет официальным наследником большей части состояния? – всполошился Клаус, смело посмотрев в глаза Киндзо. -А ты хочешь им стать? – едко спросил старик. Его взгляд заставил Клауса отвернуться. Слуги застыли, как статуи, а Нацухи а Нанджо вжались в диван, пытаясь отгородиться от ссоры отца и сына. -Твоя семья им станет, — смягчился Киндзо, — вы были со мной всё это время, а остальные суют свои носы сюда, только раз в год на собрание. Я сдержу своё слово. Клаус приободрился и слегка приобнял от радости свою жену. Та облегчёно вздохнула. -Ты забыл про письма, — напомнил своему пациенту Нанджо. -Я как раз перехожу к ним. У Шаннон находятся мои письма, которые объяснят всю ситуацию остальным. Я заказал катер для них в 9.00 утра. Они приедут сюда в 10.00 часов. Приготовьте всё для них. Дети будут спать в гостевом домике, остальные здесь. Собрание продлиться пару дней, так что пусть не берут много вещей. Нацухи, ты отправишь письма Хидэёси, Еве, Рудольфу, Кириэ и Розе, допиши там о времени прибытия катера и остальные ваши организационные моменты. Письма детям отправит Шаннон. Всё поняли? – нахмурился Киндзо, пытаясь вспомнить, что забыл. -Но детей четверо, а писем три, — помогла ему Нацухи. -Письмо для Марии и Розы одно на двоих. Мария мала, так что ей не нужно знать о цели поездки. Тем более что она всегда рядом с Розой, а остальные могут быть в закрытой школе, как Джессика. -А вам можно будет пережить столько народу в доме? – забеспокоилась Нацухи. -Всё будет нормально, — успокоил её Нанджо. -Спасибо доктор Нанджо! – поблагодарила Нацухи. -Мы можем идти отец? – встал с дивана Клаус. -Уходите! – рявкнул Киндзо и, больше не обращая ни на кого внимание, стал читать книгу. Нацухи и Нанджо встали и пошли к двери. Генджи отворил дверь и пропустил господ вперёд. Вскоре в кабинете воцарила тишина. Довольный глава семьи Уширомия поднял голову и, сверкнув глазами, ухмыльнулся. -О да, Клаус твоя семья станет моим наследником, ха-ха-ха… *** После разговора с Киндзо Нацухи забрала часть писем у Шаннон и направилась в свою комнату. Клаус покинул её, отправившись в свой кабинет, заниматься делами своей компании. Каблуки хозяйки громко отдавались в пустом коридоре. Нацухи шла быстро и уверенно. Она давно уже не боялась этот особняк, как в самый первый её приезд сюда. Теперь она любила его так же сильно, как своего мужа, в которого влюбилась с первого взгляда. До сих пор, когда Клаус касался её, сердце пропускало удар, а тело хотело инстинктивно прижаться к его руке. Ради своего любимого, дочери и приёмного отца Киндзо она сделает всё. Написать письма – запросто, даже не смотря на воздвигнутые отношения между ней и Евой. Ева единственная, кто не приняла Нацухи в семью и до сих пор при любой возможности напоминала ей об этом. Даже не понятно, как такая, как Ева, могла влюбить в себя Хидэёси. Зато послать письма остальным будет легко и приятно. Хорошо, что детям пишет Шаннон. Подойдя к комнате, Нацухи достала ключи из кармана и открыла им небольшую, по моде прошлых лет дверь из темно-коричневого дерева. Комната Нацухи и Клауса была оформленна просто и со вкусом. Напротив двери большая деревянная кровать с балдахином цвета глубокого моря. С двух сторон от неё к стене примыкали две тумбочки для мужа и жены. У правой стены весело большое зеркало рядом с окном, которое было сейчас закрыто, следом стоял шкаф. С другой стороны комнаты был небольшой столик с мягкими креслами и стеллаж с книгами. Нацухи подошла к столику и достала из нижнего яруса чистую бумагу и пишущие принадлежности. Женщина села в одно из кресел и принялась за работу. Все письма в основном были однотипные. В них она писала, о пункте посадки, вещах для поездки и других мелочах. Всем, кроме Евы слала радостные поцелуи от предстоящей встрече, а Кириэ, с которой Нацухи была в дружеских отношения, пожаловалась на плохое настроение отца. Закончив, она поставила печать своей семьи. Эта печать была только у неё, Клауса и Джессики. Женщина устало вздохнула. Теперь можно отнести письма Шаннон. Все принадлежности вскоре оказались убраны на место. Нацухи встала и, бросив взгляд полный надежды на тёплую и мягкую кровать, вышла из комнаты. -Это всё ради тебя, мои любимый… *** Небольшая комнатка: деревянная кровать, такой же столик с зеркалом, где хранились все тайны молодой девушки. Шкафчик для немногочисленной одежды и пару книг. Всё это было в тени. Небольшая свеча освещала столик со стулом, на котором сидела девушка. Перед ней лежали письма: два запечатанных и одно недописанное. Глаза девушки сонно жмурились, а лицо уже давно держалось только на руке, которой его подпирали. Когда голова девушки почти опустилась на столик, кто-то постучал. Девушка вскочила. В комнату вошла госпожа Нацухи с пятью письмами, полностью готовыми и аккуратно запечатанными. -Отправишь их завтра рано утром, когда наш капитан привезёт продукты, — приказала Нацухи. -Да госпожа Нацухи, — поклонилась прислуга. -Поспи немного, Шаннон, — добавила позже Нацухи. Уже выходя взгляд хозяйки перешёл от Шаннон, которая одной рукой прижимала к себе письма, а другой тёрла сонные глаза, на столик, где поверх двух конвертов лежал листок бумаги, на котором было написано три слова: «Дорогой господин Джордж!». Понимающе улыбнувшись, Нацухи вышла. Она давно стала кое-что замечать, но пока хранила тайну, отчасти из-за того, что сама недавно мучилась также, а отчасти потому, что хотела скрыть всё это от Евы. Закрылась дверь, и Шаннон села обратно. Она ничего не заметила, поэтому сложив письма стопкой на краю, принялась дописывать последнее. -Что мне написать? В прошлом году мы почти не разговаривали. А если мне написать что-нибудь официальное? Или лучше обращаться к нему, как к другу? – думала Шаннон. В последний день прибивания в особняке господин Джордж подарил Шаннон прогулку под луной у моря. Она до сих пор помнила тепло в ладони и непонятное спокойствие в сердце, хотя в пару шагах от неё море танцевало смертельный танец. Рука… он протянул мне руку и сказал «друзья». Но я слуга, а он хозяин, какие тут друзья? Хотя скорее мои хозяева господин Киндзо и госпожа Нацухи, но он ведь Усиромия. Всё всегда одинаково: муха и свеча, червь и небо, слуга и господин, я и господин Джордж. Но я человек, и как мне не будет больно, я стану другом для господина. Я прилежная слуга и выполняю все прихоти своих хозяев. Но больно, грубо и притворно. Канон не поймёт. Он не видит, как смотрит на него Джессика. Она точно его выделяет. А меня кто-нибудь выделяет? А меня выделяет он? Скорее всего, есть красивая, милая, умная и добрая девушка, которая помогает ему и делает его счастливой. Ведь он не может выбрать кого-то не такого как он. У неё обязательно должна быть душа, как у него. Если он любит, то я тоже буду её любить... Уверенными подчерком Шаннон написала пару строк на последнем письме, запечатала его и положила в стопку. Утром это письмо будет вновь в её руках, потом оно поплывёт по морю, поедет на поезде и, в конце концов, окажется в руках почтальона, который передаст его молодому человеку с короткими коричневыми волосами, такими же глазами и мягкой, задумчивой улыбкой. Он распакует его и прочтёт пару строк: «Дорогой господин Джордж! К этому письму прилагается письмо вашего деда о предстоящем семейном совете. Надеюсь, вы приедете, и мы снова увидимся, как друзья, как старые друзья. Я помню вас и жду встречи с вами и остальными господами. Ваша Шаннон.» Молодой человек спрячет это письмо в потайном кармане рядом с сердцем. Там оно останется надолго.