Дышать.

Сехуну много для того, чтобы выйти из себя, не надо. Особенно, когда Чонин. И единственная его проблема сейчас — это все тот же Чонин. Он ругается, не кричит — орет, громко и почти бешено. Кажется, все соседи их слышат. Правда, и Сехуну, и Чонину срать на них, срать и на то, что те копов могут вызвать, сотый или пятисотый раз за последний год. Сехун сбился со счета. — Ты не слышишь. Ты просто опять нихуя не слышишь, — выплюнуто тысячи раз, после чего Сехун просто забивает. Забивает на "ты куда, черт возьми?", забивает на "я, блять, не закончил!", забивает на "да и катись... катись!". ** Кажется, это происходит во вторник или четверг, Сехун сдается немного раньше обычного — ничего с собой не берет, даже телефон и тот лежит где-то под кроватью, на которой еще каких-то полтора часа назад был неплохой секс, когда Чонин еще был в себе, когда Чонин просил его глубже, кусая губы почти до крови. И да, это было круто, — думал Сехун, пока старая пластинка снова не заела на и без того затертой линии с раздраженными репликами/обвинениями. Дверью входной Сехун не хлопает практически, та и без него на соплях держится. Выползает в подъезд и облокачивается спиной о стену, глубоко вздыхая и пару раз прикладываясь головой об нее же, грязную и разрисованную надписями непристойными. У Сехуна жизнь как эти самые надписи — ничего хорошего, одни выражения. Внутри все скребет, хочется разрыдаться от безысходности, как последняя тупая пизда на выпускном бале, потому что и правда — заебало. — У вас так весело каждый день, я даже как-то побоялся зайти познакомиться. Сехуну нужно какое-то время, чтобы понять — его тупо спалили. Спалили здесь, в подъезде сыром и пропитанном плесенью. Этого соседа Сехун не знает, может, он совсем недавно заселился, а может, его просто никто не замечал раньше, ведь у Сехуна есть проблемы помасштабней, к примеру, выслушивать все то дерьмо, которое на него выливает Чонин. А потом слушать начальника и проводить параллели, думая, кто же из них больше трахает его мозг. На парне серое пальто и вытянутые штаны какого-то блевотного цвета; волосы — смоль, жесткие на вид, а еще торчат в разные стороны, будто его шибануло добрыми 220 вольт, оставив о себе напоминание. Воспоминания. Как бы Сехун хотел, чтобы его затянула временная воронка, откинув куда-нибудь в эру динозавров. Там и то спокойней было бы. — А ты… — Я живу тут, — говорит он, показывая большим пальцем на дверь у себя за спиной. Сехун замечает на тыльной стороне его запястья тату: она обвивает палец и уходит под рукав. — Здорово? — зачем-то говорит он, усмехаясь. Хорошее знакомство. Но не очень хороший день. Парень облокачивается о стену напротив Сехуна и вытягивает из кармана пачку сигарет — мальборо, если верить красной полоске. Подкуривает, наклоняя голову вперед, а Сехун замечает на его шее еще одно тату; кажется, это рыба. — С парнем поругался? — спрашивает он, выдыхая дым перед собой. — Ты… — По голосу не скажешь, что это была девушка, — перебивает, Сехун жутко ненавидит, когда его перебивают. А еще Сехуна немного потряхивает. Какого-то черта этот сосед похож на Чонина. Наверное, губами, — думает он, а потом думает, что тоже бы не отказался затянуться. Правда, сигареты тоже там, за дверью, как и все проблемы. — Если бы ты зашел поздороваться, думаю, он бы не вел себя так, — иронично подмечает Сехун, запихивая руки в карманы. ** Его зовут Тэмин. Живет/слушает истерики Чонина на протяжении шести или десяти дней — Сехун пропускает этот факт мимо ушей, когда тот улыбается, предлагая сигарету. А еще у него пирсинг на губе нижней, там же еще несколько дырок затянувшихся, Сехун это замечает, когда тот подкуривает ему и говорит что-то попутно — кажется, что-то про то, что погода замечательная. Когда пасмурно, это всегда круто, — говорит. Сехун провожает его взглядом и мысленно рисует табличку в голове рядом с именем "фэшн-террорист", потому что штаны не подходят серому пальто, а красные низкие кеды вообще впору было бы сжечь или облить нефтью. Стереть цвет и выкинуть. Когда Сехун возвращается в квартиру, Чонин закрывается в спальне и не выходит до ночи, оставляя Сехуна думать о том, что же он сделал не так, а особенно — когда. Когда все начало скатываться к ебеням. ** — Всегда бери с собой зонт, чтобы дождя не было, — говорит Тэмин дня через три, когда подходит к подъезду поздно вечером. Сехун не сразу замечает знакомое лицо — слишком глубоко ушел в свои мысли, держа в пальцах сигарету, которая истлела вся, а пепел упал лишь тогда, когда Сехун решил сделать еще одну последнюю затяжку. — Зонт… что такое зонт, — усмехается он, приветливо кивая головой. Чонина дома нет, кажется, с самого утра; на столе так и красовалось засохшее пятно от кофе, а по коридору — газеты разбросанные, когда Сехун зашел, а потом также вышел. В этот раз Тэмин в темно-синем пальто, промокший насквозь, но все равно слишком счастливый для такого прекрасного дня и вечера. — Если хочешь, я могу угостить тебя кофе или пивом, — говорит он, подходя к двери и доставая ключи. Те вываливаются, попутно вытягивая с собой из кармана кучу бумажек и чеков, а на пол падают не только ключи, но и упаковка с детской жвачкой. Сехун такую ел последний раз на первом курсе, когда еще ничем не хотелось засорять себе голову, наподобие "Чонин" или "Чонин". Кажется, тогда все и началось, — думает он. — Да, можно кофе… или пиво, — отвечает, когда Тэмин запихивает весь мусор обратно себе в карман, оборачиваясь, чтобы подарить еще одну улыбку. К чему бы это. Особого удивления Сехун не испытывает, когда проходит в чужую квартиру, скидывая с ног ботинки. Немного запоздало замечает конфеты, рассыпанные по ламинату, а в углу так вообще ведро с белой краской стоит. Засохшей, естественно. — У меня тут немного срач, но это же ничего? — Тэмин стягивает с себя пальто и закидывает его на кресло, стоящее практически возле поворота. Кажется, Сехун немного зависает, когда руки соседа оголяются — руки, усыпанные множеством узоров и татуировок. Тэмин не может не заметить этот взгляд, потому что всегда так — удивленно и с зависанием, может, глубоко в душе — обдумыванием и "зачем. Зачем так много". — Пойдем сюда, — вырывает Тэмин своим голосом из мыслей, а затем улыбается, кивая в сторону. Тэмин говорит, что работает в тату-салоне. Говорит, что колледж как закончил — сразу туда. Говорит, что никогда бы не хотел работать в каком-нибудь офисе, потому что знания и решение каких-то пиздецки важных проблем — все это мимо него. Сехун бы согласился, сказал бы, что да, да, чувак, я тебя понимаю, сам заебался малость, но молчит, кусая внутренние стороны щек и снова скользя взглядом по рукам. Тэмин смеется тихо, а затем укладывает руки на стол, позволяя рассмотреть рисунки более тщательно: там надпись зашифрованная, от нее волны к запястью, а на каждом пальце по букве выбито. Сехуну немного стремно спрашивать, что все это значит, потому что… кто он? Сосед, который выслушивает истерики своего парня, трахает его же непозволительно громко, а потом все по кругу, как по ленте Мёбиуса. Первая бутылка уходит очень быстро, после чего Тэмин вытаскивает бутыль коньяка, а сами они перетаскивают свои тела в гостиную с обтянутым пленкой диваном и небольшим телевизором посреди комнаты, который стоит на полу. И коробки. Много коробок, за которыми ближе к окну видны возле потолка воздушные шары непонятного серо-синего цвета, пыльные и никому ненужные. Сехун не собирался рассказывать про Чонина — не любит с детства сплетничать о ком-то за спиной, да вот только накипело все, да так, что выливается через край, и, кажется, Сехуна сейчас никто не сможет заткнуть. Тэмин не перебивает, слушает и подливает в стакан огненную жидкость, а потом и вовсе стягивает футболку, потому что жарко, а у него еще и майка под ней все это время была. ** Сехун возвращается домой ближе к утру, заставая Чонина спящим на полу возле окна с зажатым в пальцах телефоном. Как-то на автомате получается проверить свой телефон, где всего два пропущенных, и те — от Бекхёна (наверное, опять на работе задержался из-за неправильно слепленных отчетов). Сехун поднимает его на руки, не обращая внимания на вываливающийся из рук Чонина телефон, и удивляется тому, как тот похудел — раньше было сложновато его поднимать. Либо же с одубенением нервов у Сехуна и руки одубели. Чонин не просыпается, лишь бормочет что-то про новые движения и битбокс, после чего отворачивается, прижимая колени к груди. Сехун никогда не проверял его телефон — просто доверял. Куда Чонин может ходить налево? Из исходящих последние набранные "Чанёль", "Чанёль" и "Чанёль". Сехун думает, что утром обязательно спросит, кто это. ** Образ Тэмина отпечатывается где-то на корке головного мозга как "много-курящий сосед, который одевается хуже, чем я в пять лет". Они встречаются всегда случайно, всегда — когда пасмурно, всегда — когда Сехуну пиздецки хуево. Сехуну не остается ничего, кроме как остановиться рядом, перекинуться парой каких-то бессмысленных фраз и уйти в закат или на работу. В отличие от Тэмина, у него есть график, по которому надо ходить на работу и регулярно получать полный вынос мозга от шефа. Сехун серьезно задумывается о том, чтобы подкараулить того и огреть кирпичом по голове в темном переулке. Некоторые школьные фишки остаются в памяти на всю жизнь, к ним же можно и приписать ритуал сжигания места работы или такое популярное "я проспал". И Сехун не совсем понимает, что происходит, когда Тэмин касается его пальцев своими, вытягивая снова истлевшую до фильтра сигарету и откидывая ее на лестничный пролет. Чонин не возвращается домой уже третий день. ** — Чем тебе не нравится розовая жвачка? — у Тэмина, кажется, ритуал такой: вытягивать из кармана не только ключи, но и целую Вселенную из мусора. В этот раз он не прячет жвачку в карман, а рвет упаковку и закидывает розовый квадрат себе в рот, непозволительно долго задержав его возле губ. — Сладкая она, не люблю сладкое, — отвечает он, заходя за ним следом. — У меня есть ягодная, она кислая. Будешь? Сехун почему-то на автомате идет за соседом, не думает даже, что домой надо зайти, чтобы хотя бы проверить, дома ли Чонин. Почему-то не хочется думать. Вообще ни о чем. Время летит в трубу, — как обычно, — подмечает Сехун, кидая взгляд на часы в виде зеленого яблока на стене Тэмина. Сам хозяин квартиры заваливается на диван, с которого буквально пару дней назад была стянута пленка, а поверх него так вообще какой-то бабушкин плед — в цветочках дурацких. Тэмину, кажется, на это совершенно насрать. Как и на то, что у него одна сторона стены голубая, с рыбами, а другая — почти черная, с пятнами звездными и галактическими просторами. Тэмин — это такой человек-творчество, который умеет делать красоту из ничего… и скрывать ее за тонной бесполезного хлама. "Кому нужно, тот сам откопает", — сказал он, кажется, неделю назад. У Сехуна плохо с запоминанием дат, как с малозначительными, так и не очень. Чонин пару дней назад заявил, что он забыл про четвертую годовщину их отношений, не орал даже, а просто поставил перед фактом. Что та была еще две недели назад. А еще Сехун окончательно пропадает, когда ловит себя на мыслях о Тэмине. На мыслях, которые еще с первой встречи идут куда-то не туда, а особенно, когда Тэмин по-блядски запрокидывает голову назад, открывая шею и тяжело сглатывая. Кажется, что в такие моменты кадык прорежет его кожу и вырвется наружу, пуская по шее тонкие змейки крови. Ко всему прочему, сегодня на нем самые что ни на есть шлюховатые рваные штаны, которые показывают худющие ноги, бледные и гладкие, усыпанные редкими рисунками. Сам Тэмин — сплошной рисунок. ** — Ты можешь позволить себе сойти с ума. ** Сехун сам не понимает, как все происходит: одно движение, резкое и чересчур уверенное — запястье соседа оказывается в руке, а сам Тэмин валится с дивана на Сехуна, так близко к лицу, что волосы щекочут щеки и смеяться хочется, впервые за такое долгое время. Безумие. Сехун поднимает руку и проводит ей по щеке, скользит к татуировке на шее и очерчивает контур рыбы, ведя пальцем по линии подбородка к губам. Таким чониновским. — Неловко как-то, — усмехается Тэмин, перекидывает через него ногу, прикрывая глаза и растягивая губы в улыбке. Сехун безумно рад, что когда тот улыбается, то все мысли вышибает. — Согласен, — Сехун проводит пальцем по его губам, задевая сережку пирсинга, и, кажется, дышать перестает, когда Тэмин целует его палец — коротко, через выдох. Сехун хватает его за шею и притягивает к себе, затягивает в поцелуй с первого касания и жмурится сильнее, потому что внутри растет чувство предательства, чувство, что это он во всем виноват и с каждым разом только масла в огонь подливает. Даже сейчас не может перестать думать о Чонине. Тэмин сильнее жмется к нему и дышит тяжело, смотрит взглядом затуманенным в глаза и проводит ладонями по груди, прижимается собой к его паху, двигаясь взад-вперед, что прямо говорит о том, на что он может согласиться. Сехун сгорает от своих же мыслей и пытается дышать. Волосы Тэмина на ощупь гораздо мягче, чем на вид — они ничем не сожженные, как у Чонина, и в них так здорово путать пальцы, потому что Чонин не дает так делать. Сехун снова кусает его губы, стараясь не задевать сережку, потому что не знает, что тот чувствует. Когда Тэмин добавляет в поцелуй язык, то Сехуна насквозь прошибает от чего-то твердого скользнувшего по его языку. А затем и вовсе сходит с ума, потому что там тоже пирсинг — штанга скользит по его языку, только обостряя ощущения. Сехун с силой проводит по его спине, опуская руки на ягодицы, сжимает их пальцами и выдыхает в губы горячо, когда Тэмин отстраняется, высунув язык и растягивая тонкую полоску слюны. Раньше Сехун бы обозначил это тотальным безобразием, да вот только как-то похуй становится. Тэмин расстегивает его рубашку, довольно быстро, но аккуратно, целует кожу на груди, задевая соски своей блядской сережкой в языке и заставляя тихо скулить. Сехун поднимается и падает на диван, усаживая его себе на колени. Стягивает майку черную и приклеивается взглядом к татуировкам, проводя по ним ладонями. Почему-то в детстве всегда казалось, что тату — это как дополнительный слой кожи, и он должен выпирать, и эта ассоциация не пропадает и сейчас, правда, развеивается как прах из урны по ветру, когда руки скользят, а ладони обжигает жаром чужого тела. — Красиво, — выдыхает он. Голос режет воздух, и Сехун тут же замолкает, решает, что не надо слов. Тэмин наклоняется к его лицу и снова целует, целует и опускает руки вниз, надавливая на пах. Надавливает еще и еще, а потом и вовсе очерчивает контур вставшего члена — Сехун сам не заметил, как дико возбудился. — Хочешь, я… — Тэмин проводит языком по его щеке, снова надавливая рукой на пах, а затем скользя языком и по уху — это кажется щекотным, Сехун немного наклоняет голову, когда метал скользит по мочке уха. — Хочешь? Сехун сглатывает и снова сжимает его задницу ладонями, через вдох говоря "да", "да, пожалуйста", потому что это дико интересно, когда с пирсингом. Тэмин усмехается и справляется с его ширинкой на "ура"; высвобождает его член и проводит ладонью вверх-вниз. Сехун скатывается немного вниз, когда Тэмин сползает на пол, устраиваясь между его ног. Смотрит на его член и облизывает губы, поднимая взгляд на Сехуна. Это действительно охуенно; Сехун не может подобрать слов, чтобы выразить тот контраст, который создает язык Тэмина и штанга: мокро и горячо, мягко, но в то же время жестко. Тэмин проводит по контуру головки языком, а затем вбирает его член полностью и, кажется, ловит какое-то дикое удовольствие, когда Сехун закатывает глаза и стонет сквозь зубы. А еще хочется вцепиться в волосы и оттрахать этот пошлый рот, потому что Тэмин дразнится, специально останавливаясь на головке и надавливая кончиком языка на уретру. Сехун давно не испытывал что-то немного больше, чем просто "кончил, закурил", потому что Тэмин его трахает своим языком, подчиняет себе и ухмыляется, когда Сехун запутывает пальцы в его волосах и подкидывает бедра. Да, именно Тэмин его трахает, несмотря на то, что Сехун заполняет его рот своим членом снова и снова, толкаясь вверх. Сехун кончает слишком быстро для самого себя — язык Тэмина сделал свое грязное дело. Он размазывает сперму по его губам и снова стонет, потому что это доставляет дикое удовольствие, когда спермой и по губам. Тэмин еще раз облизывает его член, размазывает сперму ладонью, и поднимается вверх. — Наверное, тебе придется все стереть, — говорит он, а Сехун вспоминает. Вспоминает все, что вылетело из головы за это время. ** Чонин смотрит рассеянно, когда Сехун третью ночь подряд возвращается за полночь, говорит, что скучал. Только Сехуну почему-то не хочется больше верить. Особенно после того, как Чонин раздувает из мухи слона. Особенно после того, как говорит "ты опять... опять не...". Особенно после того, как поджимает губы и толкает в грудь, откидывая к стене. — Опять ты! Опять ты это делаешь, заебала твоя холодность! Да какого хуя мы все еще вместе живем? Какого, блять, хуя, Сехун? — его, кажется, трясет от злости. Сехун устало прикрывает глаза и открывает, удивляясь тому, что плывет все перед ним, а лицо Чонина смазывается. Сехун подходит к нему и дергает за волосы на затылке — Чонин злится лишь сильнее, хмурится так, что складки на лбу появляются. — Хватит. Хватит орать, прошу, — сквозь зубы цедит он, а потом притягивает к себе и целует, грубо, больно. Чонин пытается его оттолкнуть, но в результате лишь сам падает: совсем слабым стал, кости сквозь кожу выпирают. Сехун тянет его в спальню, толкает на кровать и стягивает штаны, стягивает резко и отталкивая руки, когда Чонин пытается его остановить, а затем раздвигает ноги и устраивается между них, наваливаясь сверху. Кажется, они не спали уже недели две. Сехун почему-то запоминает все самое не такое уж и важное. Чонин перестает вырываться, лишь закрывает руками лицо и всхлипывает совсем жалобно, когда Сехун тянется за презервативом, раскатывает резинку по члену и хмыкает с самого себя: даже на пределе не может перестать заботиться о таком. Чонин хватается за пиджак на его спине и жмурится сильно, когда Сехун толкается внутрь, замирая на месте. Чонин открыт. Он, блять, открыт, хотя они не трахались уже две недели. Две чертовы недели. Сехуну становится абсолютно похуй. В конце концов, к этому все и вело. По щекам Чонина текут слезы, и Сехун пытается вспомнить, когда последний раз их видел. Кажется, очень давно. Двигается в нем резко и бешено — Чонин тихо стонет, сжимая губы и пальцы. ** Тэмин ничего не говорит, когда Сехун приходит в двенадцатом часу. Открывает дверь и запускает внутрь, наблюдая за тем, как тот раздевается и кидает пальто на все еще стоящее в коридоре кресло, только теперь заляпанное красками засохшими. — Хреново выглядишь, — отпускает он, когда Сехун идет за ним в гостиную и садится на диван. По телевизору крутится какой-то детский мультик, что немного выбивает из колеи: конечно, логичней показывать мультфильмы ночью, когда детям спать надо. Конечно. — Все пиздец? — говорит он, когда Сехун запускает руки в волосы, опуская голову. Все заворачивается в воронку, когда Тэмин тянется к нему, поворачивает лицо к себе и целует в уголок губ. Сехуну ничего не хочется почти, но потом он думает, что секс с Тэмином — это некий катализатор, который еще хоть как-то поддерживает его и не дает скатиться в ебеня. И да, именно секс — Сехун до жути не хочет признавать, что пиздецки очарован им, очарован его безумием и отсутствием вкуса, очарован молчаливостью и податливостью. ** Сехун нажимает на плечи Тэмина и заставляет встать на колени, после чего проводит ладонью по растянувшейся на половину спины саламандре, впивающейся в спину своими лапами, наклоняется и касается ящера языком. Тэмин лишь сжимает в ладонях плед и немного шире расставляет ноги, призывая Сехуна приступить к более активным действиям. Сехуну намекать по сто раз не надо, ему и самому надоедает предаваться таким глупым ласкам, но когда Тэмин — его хочется трогать. Хочется трогать рисунки, чтобы они отпечатались на ладонях, хочется быть ближе. Сехун сжимает его ягодицы пальцами и входит до основания, толкается снова и снова, отчего Тэмин кусает губы и соскальзывает вперед, а затем и вовсе поднимается вверх, закидывая руку назад и запутывая пальцы в сехуновых волосах. Насаживается на его член и повторяет снова и снова "Сехун, Сехун, Сехун", что сводит с ума, откидывая в бездну. ** — Я съезжаю. Сехуну будто с плеч камни сбрасывают, закидывая целую бетонную плиту. — Чонин… — Просто молчи. Я съеду, так будет лучше. И тебе, и мне. Ты сам этого не хочешь признать. Сехун хватает его за руку и дергает на себя, утыкаясь носом в шею. Почему, почему так больно, хотя все чувства и правда потерялись черт знает где? — Чонин, Чонин… — Сехун сильнее сжимает его в объятиях, чувствуя, как мурашки бегут по спине. Чонин даже в ответ не обнимает. Сехун отстраняется и в глаза заглядывает; там ничего. Ничего, кроме смоли и выжженных болью мертвых зрачков, жалко пытающихся косить под черную дыру. Не затягивает, правда. ** Чонин исчезает на следующий день, оставив на пороге зеленый стикер с безжизненным «счастливой жизни». ** Сехун стоит возле подъезда и смотрит в небо серое; сегодня удалось уйти с работы пораньше, вот только чем себя занять — не придумал еще. Первые капли дождя разбиваются об асфальт слишком громко, как кажется Сехуну, потому что вокруг тишину разбавляет только шелест листьев. Тэмина не было видно уже целую неделю. Оно и не удивительно, кто такой Сехун, чтобы ему отчитывались? Обычный сосед, который дал умереть своей любви, обычный раздолбай, который трахал при всем этом своего соседа. Обычный долбоеб, который теперь не нужен никому. Хочется орать. — Я тебе говорил всегда зонт брать, чтобы дождя не было, — дверь сзади захлопывается, после чего слышится щелчок зажигалки. Тэмин встает рядом и протягивает сигарету Сехуну, а потом кутается в пальто, накидывая на голову капюшон от толстовки. — Дождь никогда не закончится, кажется, — Сехун выдыхает и отдает сигарету, всматриваясь вдаль. — Интересно, а тату с дождем можно сделать? — Да без проблем вообще, — пожимает плечами Тэмин. — Правда, надо еще что-нибудь, а то стремно будет. Сехун не обещает самому себе, что наладит свою жизнь. Просто хочется немного пожить, ни о чем не думая, а Тэмин с ним вполне солидарен. В конце концов, у каждого свои шрамы, и Сехун уверен, что Тэмин ему хоть что-то расскажет. Может, через месяц. Может, через полгода. Неважно. Все неважно, пока можно спокойно дышать.