Часть 1
15 декабря 2020 г. в 20:28
— Я буду в порядке, эти легкие.
— Завтра завязываю.
— Обещаю, я верну шкатулку твоей мамы.
— Прости, что не делаю тебя счастливым.
В глазах Курта Блейн никогда не ворует.
Никогда не лжет.
В глазах Курта Блейн колется только по средам и курит сканк раз в неделю.
В глазах Курта плывут круги и танцуют ромбы.
Вид из окна шатается в розово-лиловом желе и выпускает струю голубой шали через трубу дома напротив.
В глазах Курта Блейн ищет вдохновение для больных рисунков дрожащей рукой и тонет каждый раз после затяжки.
В глазах Курта все не так. Мир искажен, сдвинут на половину, срезан сверху и покромсан по бокам.
Извращен, испорчен, загрязнен, запутан и сломан.
Точно как сам Курт.
В переносице колет, а в уголках глаз собираются недо-слезы. Обыкновенная машина выпускает обыкновенное топливо, мальчик к этому привык.
Они растягиваются на полу в квартире Курта, наслаждаясь дребежащими тенями на серой кафельной стенке кухни, и Блейн хихикает. Маленькие дозы всегда даются ему легко, и электрический заряд кайфа быстро распространяется по телу. Парень слабеет и прижимается щекой к плечу застывшего Курта, которому любые дозы даются в комплекте с билетом в ад. Которого каждая затяжка разбивает тяжелым молотом на осколки. Который слышит каждую ноту мелодии крови, бегущей по венам. Который не чувствует кожи и языка, словно все девятнадцать лет прекрасно жилось и без них.
А Блейн впивается губами и зубами в подушечки пальцев Курта, потому что они все еще пахнут канабисом.
Блейн бьется носком кед о его ноги и иногда, в болезненном ударе о потолок нирваны, отталкивается от его тела и ударяется виском о тумбу.
Блейн разбавляет картину бледной кожи Курта и сине-зеленых вен красными следами от ногтей и кусает плечо.
Блейн слабыми губами что-то шепчет, и среди скользящих в воронку слов прорезается «прости». Да, это точно, Блейн сказал «прости».
— ...что делаю это с тобой.
— Ведь я и не сопротивляюсь.
— Рыбы тоже не сопротивляются, когда их ловят в сеть.
Курт не спрашивает, почему. Рыбы и сейчас. Курт привык слушать и сжимать кулак на локте, выдыхая стон в сомкнутые губы.
Он просто просит выйти на задний двор. Распластаться на траве и послушать кузнечиков.
— Донесешь меня?
Блейн совсем слаб, и Курт крепко берет свое сокровище на руки, вспоминая лето. То, буквально прошлогоднее. Когда с выпускным было покончено. Когда детские мечты о взрослой жизни швырнули хрустальной вазой в стену.
Когда кабриолет глубокого темно-синего цвета пролетел мимо, резко затормозил в метре от перепуганного тела и без комплексов закинул его на холодное кожаное сиденье.
Когда целовались до стертых губ. Когда лежали на влажной от дождя траве и говорили о звездах. Когда крали кофейный ликер и забирались на крышу, борясь со страхом упасть.
Когда пьянели не от коктейлей и травки, а от глаз. Курт любил называть этот цвет цветом яблочного сока, дозревающего в дубовой бочке.
А волосы — темненькими котятами, свернувшимися калачиком на его голове.
Курт любит Блейна, вообще-то.
И Курту бесконечно тяжело с ним бороться.
Они встретились в лето после школы. Блейн вывел татуировку с именем своей прошлой любви, а Курт научился пить. Они лежали на пляже и слушали Radiohead, когда до трезвонящего мобильного наконец дошли руки и новость поставила дуло к виску. Брат Блейна разбился на машине. Точка отсчета. Секунда, от которой все пошло под откос.
Блейн начал пить.
Блейн начал страдать.
Блейн начал принимать.
Блейн начал кричать.
И Курту не оставалось ровно ничего, кроме как быть рядом.
Сидеть. Держать за руку. Ждать, пока полегчает. И не полегчало.
С Блейном тяжело бороться. С его больной зависимостью, с врачами, с истериками и содранной кожей на косточках пальцев.
Он отказывается проходить лечение и питаться, дерет горло и много курит. Пачку за пачку, сигареты поодиночке не попадают в счет.
Пишет песни с непонятным смыслом, рисует на стенах черным восковым мелком и рвет гитарные струны.
Давит сок из сельдерея и в дни особенной психической атаки называет Курта своим мужем. Которым никогда не сможет стать.
Блейн болен. Зависим, сведен с ума, забит камнями. Своими собственными, подписанными сбоку буковкой 'Б'.
И Курт болен вместе с ним, потому что любит. Любит до упаду, любит до смерти, до тех же сбитых в кровь костяшек и стертых закрытых век.
Терпит, продолжает поднимать с пола и укладывать на кровать, выбрасывает колющее и режущее, варит кофе на завтрак и ставит лимиты на сигареты.
Курт ненавидит мешок, в который превратился Блейн. Шрамы ему идут, а шизофрения — нет. Он ненавидит то, что позволил ему с собой такое сделать. Что разрешил судьбе его угробить.
Курт всю вину берет на себя. И работу по дому. И любовь; двойную порцию, за двоих сразу.
Курт любит за двоих, так, чтобы Блейну уж точно хватило.
Блейну и еще семерым его 'я'.
С ним тяжело бороться, ему легче глупо поддаться.
— Дай мне руку. Я хочу падать, держа тебя за руку.
— Это значит, что я тоже упаду?
— Я тебя обниму, и на землю ты плюхнешься на мое тело. И не разобьешься. Ты ведь должен жить. Ты ведь это так заслужил.
Курт крепче обнимает свое маленькое сокровище, больное и разбитое, что едва-едва выдыхает.
Закрывает глаза. Растворяется в ветре. Учится бороться за двоих.
Ведь это так тежяло — бороться с Блейном.
Ему легче глупо поддаться.