Дом

      Они переехали туда в восемьдесят втором. Небольшой дом с черепичной крышей почти в самом конце улицы, внизу, в прямом смысле этого слова. Он и сейчас помнит, как стоял посреди дороги и смотрел вверх, где белая полоса разметки сливалась в сплошную линию. Машин здесь почти не было. Иногда длинная, как жук- геркулес фура медленно ползла за поворот, к кирпичному заводу. Лиам смотрел на них из окна, вслух, всё ещё запинаясь, читал нескладные названия.       Этот дом был меньше, второй этаж не такой высокий как первый. Позже, когда Лиам вырастет, он сможет касаться кончиками пальцев потолка в их комнате. Дом не был пугающим, с кухней, вечно залитой светом, и такой же гостиной, где днем проблемно было смотреть ТВ, даже если вплотную задёрнуть шторы. Ноэл не помнит ни одного шоу или фильма из того времени, но не потому что солнце светило на экран телевизора, а потому что Лиам всегда сидел рядом с ним.       Когда они только переехали, всё было рассовано по коробкам. Лиам целую неделю ходил на занятия в его вещах, и они ели из одной тарелки. Уже скоро всё распаковалось, и дом начал жить. Ноэл мог бы сказать, как он дышит: тонкой полоской света из-под двери в ванной, рядом с их комнатой, и шуршанием зубной щётки, когда Лиам по утрам собирается в школу; бесконечной болтовнёй Пола по телефону; маминой руганью, когда кто-то из них влипал в очередную историю. Стены покрылись бессмысленными надписями, и рисунками, чуть позже стихами Ноэла. Больше всего их было над кроватью Лиама, но тот хорошо поработал баллончиком с краской на следующий день после отъезда брата.       Не у многих домов в этом районе был задний двор. У них был задний двор и крыльцо, где они впервые поцеловались. Солнце садилось как раз по эту сторону, и по вечерам потрескавшиеся деревянные ступеньки заливало мягким розовым светом, кончики травы светились какое-то время от вечерней росы, а затем наступали сумерки. Вдалеке, грязная речка блестела тонкой лентой. Ноэл так часто сидел здесь, что, казалось, его джинсы оставили след дэнима на ветхом затёртом дереве. Бывало, Лиам приходил сюда, садился на перила, болтая длинными ногами. Иногда портил всё дурацкими разговорами, иногда просто молчал, вздыхая через каждые пять минут. Окна гостиной отбрасывали на землю жёлтый электрический свет.       Здесь у них появилась общая спальня. Ноэл ненавидел это: просыпаясь, видеть Лиама, и засыпая – тоже. Что может быть хуже? Так казалось в то время, но когда он уехал, лицо Лиама напротив него – единственное, чего ему не хватало. Долгое время по утрам, открывая глаза, он видел кого угодно, кроме своего младшего брата.       Половицы на лестнице скрипели. Лиам бесился от этого каждый раз, никто не знал тогда, как сильно им это пригодится: услышать скрип, и успеть отпрянуть друг от друга, попытаться вернуться в собственную постель, или с невозмутимым видом пощипывать струны гитары, прикрывая стояк. Когда они вернулись сюда позже, уже знаменитыми, дом был отремонтирован, а ступеньки заменены. Так что пришлось заниматься этим в ванной, зажимая рот Лиама рукой.       В этот дом Лиам впервые привёл девчонку. Ноэл сам её увидел: она сидела на страшном диване в их гостиной. Светлая и сияющая. Как слепое пятно. Она не клеилась к их жизни абсолютно, но Лиам хотел попробовать. Так что она сидела, и разглядывала комнату. А Ноэл стоял на втором этаже, облокотившись на перила, и разглядывал её.       Он знал каждый закоулок рядом с домом. 428 шагов до футбольного поля с вытершейся и пожухлой травой, если пройти мимо полуразрушенных трибун, а потом повернуть направо, и через дырку в заборе – можно выйти прямо в центр города, тут несколько блестящих витрин и всё более мажористое, чем в их округе. Вторая улица от памятника какому-то забытому благодетелю Англии, вымощена серым камнем, там на втором этаже красного кирпичного дома живёт Эдди, который приторговывает травкой. Мутный, вечно испуганный тип на измене.       Если нырнуть в арку между баром и складскими помещениями, прямо за углом будет пыльный магазин пластинок, с группами, которые были на пике лет десять назад. Но иногда можно найти что-нибудь новенькое. Они часто собирались здесь целой компанией, их не выставляли вон только потому, что кто-то из них изредка что-то покупал.       Через три квартала в старой двухэтажке с обсыпавшейся штукатуркой жил на всю голову больной футбольный фанат Мартин. В окрестностях его звали просто: Башка. Прозвище происходило из истории о том, что когда он впервые поехал на Мэйн Род, схлопотал по голове от своих же, и потому такой свихнувшийся. Лиам подерётся с ним, когда ему исполнится 19.       Перевалившему через четвёртый десяток Ноэлу, часто снится девятнадцатилетний Лиам и их старый дом. Во сне всё ускользает до того, как он пытается ухватить это. Образы неясны и размыты. Иногда он говорит с Сарой, а она оказывается его братом, смотрит осуждающе и обиженно. Ноэлу хочется смеяться от таких снов, но он не может. Просыпаясь, он не помнит ни одного из них.       В Лондоне за окном видно узкий канал, с качающимися на водной ряби баркасами. В Бёрнидже из их окна на втором этаже было видно улицу. Иногда кусок луны над чьей-нибудь крышей. Ночью Ноэл смотрел, как Лиам возвращается домой. В тусклом свете редких фонарей темнеющая долговязая фигура. Скрежет дверного замка, скрип лестницы и шаги у самого порога. Затем шелест одежды, и шипящий холодный Лиам в его тёплой постели. Ноэл считает от десяти до нуля, потому что это помогает держать себя в руках, а после – целует его.       Знать дом – это хорошо. Можно двигаться, как рыба в тёмной речной воде: ни до чего не дотрагиваясь и скользя, даже спустя столько лет. Ему сорок семь, и он до сих пор помнит, что если встать у подножия лестницы под таким углом, будет виден свет из-под двери их комнаты. Будь он проклят, если это не Лиам там сейчас, жужжит тихую мелодию себе под нос. Он смотрит наверх, он пять лет не поднимался по этой лестнице, но сегодня всё, кажется, должно измениться. Он делает первый шаг, и ступеньки скрипят под его ногами. Ноэл не хочет просыпаться.