не уходи, слышишь?

- Нет, нет, прошу, нет, - тихо шептал потрескавшимися, искусанными в кровь губами. – Так просто не может быть, все будет хорошо. - Тихо, глупенький, успокойся, - слабым голосом, наполненным светом. – Все будет хорошо, это просто небольшая травма, я же не умираю. Жоли аккуратно убрал пропитанный кровью бинт и уже потянулся за новым, но Прувер на полпути перехватил его руки и аккуратно поцеловал кончики пальцев, одновременно пытаясь поймать своим взгляд Жоли. Тот бегал глазами по комнате, в отчаянии пытаясь понять, что делать, а еще как побороть медленно подступающую панику. - Ты так носишься, будто я умираю, это всего лишь маленькая нелепая рана, пойми наконец, успокойся. Жоли дернулся, вырвал свои руки и быстро дрожащими руками приложил новый бинт. - Успо.. - Я успокоюсь только тогда, когда эта чертова кровь перестанет течь! – не выдержал вдруг он и почти выкрикнул это дрожащим голосом. - И как можно быть таким беспокойным? – вздохнул Прувер, но оставил бессмысленные попытки остановить друга. *** Прувер лежал, болезненно-бледный, смотря полузакрытыми глазами в белый, режущий глаза потолок. Пытался что-то шептать хриплым голосом, бился в бреду и судорожно сжимал простынь, когда становилось совсем невыносимо больно. Жоли целыми днями сидел возле окна, прижавшись к стеклу лбом, и выводил на нем причудливые узоры, не в силах смотреть на это. Иногда вскакивал, подбегал к другу, трогал ледяными руками его лоб, что-то пытался ему дать, ходил беспокойно по комнате, пытаясь придумать хоть что-то, но всегда неизменно садился назад и продолжал выводить холодными дрожащими пальцами нечто, понятное только ему, выводить, выводить… Он писал письма. Письма небу, письма без адресанта, вкладывая всю свою боль в каждое слово. Стирал и писал дальше, не зная, как еще быть, выпадая из этой реальности. А несколько дней спустя подле лица Прувера появился первый журавлик. Серый, в неровную лазоревую полоску и с какими-то непонятными словами, написанными второпях, он моментально запутался в золотистых волосах, раскиданных по подушке. Журавли стали медленно заполнять дом. Красные, синие, цвета заходящего солнца, цвета утренней росы у калитки летом, цвета темного звона тишины, совсем маленькие и огромные. Они лежали на столе, висели под потолком, были разбросаны по полу и полкам. Их было много, очень много, сотни журавликов, а Жоли все не мог остановиться, складывал, складывал, в некоторые моменты в отчаянии крепко сжимая некоторых журавликов в кулаке и морщась от боли, разъедающей изнутри и захлестывающей не хуже, чем морские волны в шторм, если тебе не повезло оказаться в это время на лодке в бескрайней гулкой синеве. Эти журавлики были любых цветов. Но – никогда белыми. *** Легкий ветер трепал полупрозрачные занавески, постоянно грозясь ими сбить что-то со стола. Прувер, вывернувшись из объятий заснувшего в изнеможении Жоли, тихо встал, поморщившись от легкой боли, и, подойдя к окну, вдруг замер, обернувшись. Его друг, свернувшись, как котенок, беспокойно дергался во сне и что-то шептал. - Не уходи, никогда не уходи, слышишь?.. – неразборчиво, быстро, сбивчиво. Прувер заметил на столе сложенный в форме журавлика лист бумаги, белеющий на краю стола. Взял его в руки так, будто он был сделан из праха, готового в любой момент рассыпаться, разлететься. Положил его на ладонь, поднес к окну и легонько дунул, давая ему улететь. Проводил взглядом тонущий в темноте ночи белый силуэт и легонько улыбнулся уголками губ. - Не уйду, - стараясь не шуметь, аккуратно закрыл форточку и, вернувшись назад, быстро поцеловал Жоли в лоб, ложась рядом. – Ни за что не уйду, не волнуйся, слышишь? – и глубоко-глубоко вдохнул этот родной запах. Ведь правда не уйдет. Всегда будет где-то рядом. Мысленно.