Псы

Шаг за шагом. По хрустальным осколкам песка. По бескрайнему мраморному морю. По плавным извилистым гребням пустыни. Идти вперед, стирая ноги в кровь, и затылком чувствовать, как бесовская лунная ухмылка обжигает кожу. Дышать через нос, ибо от стеклянных осколков разодрана глотка. Щуриться, спасаясь от монотонного, успевшего намозолить глаза пейзажа. Вглядываться, рычать, изредка оборачиваться, услышав чужой шепот за спиной, и идти, идти, идти… Белокаменный дворец встречает Пустого проломленными стенами, криво срезанными обломками башен, привычной сухостью и жалостным завыванием одинокого ветра, скользящим по полу полуразвалившихся узких коридоров. Легкий воздушный свист, как лезвие, неглубоко режет слух и плавно перетекает в шепот, теряясь в длинных седых прядях волос и разбиваясь о белую, почти трупную кожу. Глаза, черные, как тень, с обрамленным рубиновой каймой зрачком, вскидываются вверх, к темному небесному полотну, и закрываются, прячась за веками. Вдох. Глубокий, чуткий, сосредоточенный. Грудная клетка заметно раздувается, впуская в легкие сухой, колючий воздух, запах камня, гнилья, крови и чужого присутствия. Чужого, но вполне очевидного. Он впервые находится здесь, в бывшей обители бывшего Бога. В первый раз его ноги касаются этого пола, и в первый раз шелест его одежды рвет на клочья эту тугую безжизненную тишину. Пустой почти рад, если можно так назвать то щекочущее чувство вокруг дыры, пронзающей грудь. С каждым новым, лениво шаркающим шагом уголки бледных губ сильней тянутся к скулам, оголяя ровный ряд зубов и сине-голубой кончик языка, иногда проскальзывающий по верхней губе. Предвкушать битву — сладко, даже если она — всего лишь последствие рыжей Королевской глупости. Как и ожидалось, противник сидел на троне. Если точнее, он вальяжно лежал, перекинув ноги через каменный подлокотник и завернувшись в потрепанную материю, успевшую пропитаться песком. Недовольный, раздраженный, почти сломленный, но не успевший растерять остатки гордости арранкар даже не повернулся, когда незваный гость появился в тронном зале. Только одна голубая прядь, виднеющаяся из-под серой ткани, слегка колыхнулась под очередной свист ветра. — Что, так не хочется расставаться с местом короля? — скрежещет голос первого Пустого, отчего зал доверху заполняется металлическим эхом. — Или ты наконец-таки решил подохнуть и выбираешь удобную могилу? А-а? Вместо ответа гость снова слышит звенящее эхо — противник продолжает молчать. Хищная ухмылка на бескровном лице передёргивается, заставляя трещать хрусталики песка на зубах, и Пустой делает ещё несколько шагов вперед. Тихо бренчат белые ножны. Тихо шуршат белые хакама. — Чего молчишь? Не узнаешь? Или, может, боишься? — кучные вязкие тени, коими кишели все углы и трещины, боязливо ползут на стены, когда резкий голос начинает слабо подрагивать, медленно перерастая в смех. На мгновение зал снова утопает в тишине, перебиваемой лишь шипением испуганных теней, однако секунда — и снова язвительный царапающий скрип: — Ответь мне! Гриммджоу! — Заткнись, — слышится через затертую ткань. Хриплый низкий голос не скрывает раздражения. Вялого, безучастного недовольства, который, как кусок гнилого мяса, застрял где-то между затупившихся клыков и течет сквозь сжатые челюсти. — Ахах, не сдох, значит. — Я сказал тебе заткнуться, — повторяет арранкар, и хрип превращается в гортанное рычание, подозрительно напоминающее кошачье мурлыкание, грубое и звериное. И правда, как пантера… Колышется тяжелая, посеревшая от пыли ткань, и из-под материи показывается половина мужского лица. Два лазурных, ядовито-голубых глаза с бирюзовой подводкой под нижним веком жадно впиваются в стоящую напротив фигуру. Колкий взгляд пробегается по лицу, шее, плечам гостя и задерживается на сквозном отверстии, пробивающем грудь. Странные, однако, у Куросаки Ичиго инстинкты. Нахальные, кровожадные, остервенелые. — Я пришел закончить то, что не смог сделать мой Король, — скалится Пустой, пробегаясь бледными мозолистыми пальцами по рукояти своего меча. И снова это щекочущее чувство вокруг дыры собственной… *** Кровь. Красная, бурая, почти вишневая. Алые всплески неумолимо режут глаза обоим. Одному — потому что привык к монохромности вездесущей пустыни, другому — потому что опьянен ароматом разодранной чужой плоти. Оба как звери: дикие, свирепые, ненасытные, жадные до чужой боли. Оба играют и сами же себе подыгрывают, не забывая при этом щуриться каждый раз, как алый всполох появляется вновь. Надрывной верезг мечей переполняет тронный зал, и мелкой рябью трясутся стены от накатывающей волнами мощи. Удар, искра, усмешка, шаг назад, рывок вперед, замах, снова удар… «Хрясь!» С почти невинной детской восторженностью, под аккомпанемент скрипучего хохота и чужого рыка Хичиго вгоняет лезвие меча в тело своего противника. Просто и легко, без сопротивления. Как крылья у бабочки. Оторвать сначала одно крыло. Затем другое. Пронзить сначала одно плечо. Затем другое. Гриммджоу протестующе рычит, скрипя зубами, и царапает онемевшими пальцами пол, стирая кожу о твердый ребристый камень. Синий кончик языка вновь пробегается по белесым губам, и щурятся золотые, охваченные безумием глаза — Пустому весело, Пустой играет. Желание изувечить тело, поваленное собственным весом, — непреодолимо. Оно кипит и бурлит, пенясь чернильными пузырями где-то в желудке. Вот же мразь… — Слезь с меня, ублюдок, — шипит арранкар, замечая, как враг, не отпуская рукояти меча, медленно усаживается на его тело. Бедра плавно ложатся сверху, чуть ниже сквозного отверстия в животе, и одна длинная, осыпанная хрустальной пылью прядь скатывается с плеча на мужской оголенный торс. — Или что? — тянется ухмылка. — Запомни, Гриммджоу, что ни одна тварь, рожденная в этих песках, не сможет победить меня. Ни одна, слышишь? Особенно та, что испуганно забилась в угол, ожидая, когда её, наконец, прикончат, — маленькие ледяные иголочки пощипывают горячую кожу, вытягиваясь вслед за ледяными пальцами, которые скользят по темной линии шрама. Бывший Секста даже мог бы назвать этот жест грациозным, если бы не жгуче-острое желание вырвать эти пальцы вместе с кистью. Или плечом. Вырвать, даже если мразь права, как никогда раньше. — Так что же ты меня до сих пор не прикончил? Даже маску не напял..! Гх, — его прерывают на полуслове, впиваясь когтями в кадык и царапая горло. — А я разве говорил о том, что хочу прикончить тебя? Не-ет, Джагерджак, не так быстро, — Хичиго неторопливо наклоняется вперед, к лицу противника, и ещё несколько белых прямых локонов соскальзывают на грудь и скулу арранкара. Бледные губы застывают в миллиметре от зубастого осколка маски, и кончик языка — наверняка такой же холодный и грубый — медленно начинает скользить по белой кости, обводя контур каждого клыка. — Когда я стану Королем, ты превратишься в моего пса. Дикого и непокорного, — шепчет Пустой, сжимая чужую глотку ещё сильней. — Я уже слышу, как звенит ошейник на твоей шее… Арранкар не чувствует того, как пыльный воздушный ком застревает в горле тугим клубком, горечью изливаясь на корень языка; как кожа готова вот-вот покрыться пеплом от кислотно-ядовитого шепота,; как в груди раздается оглушительный треск, и сердце срывается на бешеный ритм, удары от которого бухтят где-то в животе, в полой дыре. Ощущение того, что пальцы-удавки на мгновение превратились в стальной обруч, удушающий и сковывающий, настолько реалистичны и противны, что желудок скручивается в несколько раз от омерзенья. Он, бывший, но Секста Эспада, арранкар, Король, переполненный гордостью, должен служить? Подчиняться? Снова? Да лучше сдохнуть… Мышцы не пригвожденной к полу руки начинают биться в мелкой дрожи от переполнявшего гнева. Мгновенье — и пальцы грубо цепляются за затылок противника, окрашивая седые волосы в красно-вишневые оттенки. Голова Пустого запрокидывается назад, раздается слабый, отчего-то сладостный полувыдох полустон, и Хичиго снова улыбается. Да, лучше просто… — «Лучше сдохнуть», да? — Хичиго хрипло усмехается, не отрывая взгляда от зверя, лежащего на полу. Приятное, немного мазохистское чувство обжигающей волной пробегается по телу, содрогаясь в каждой клетке, и горит в голубом пламени арранкаровской ненависти. — Вот про это я и говорю, Гриммджоу. Подохнуть может любой, а вот бороться за место на троне — нет. — Не хочу выслушивать это от такого же пса! — через силу рычит Джагерджак, морщась от боли и сильней наматывая на кулак белые пряди. — Ахах. Да, я тоже пес. Но свои клыки я точу о собственную цепь. И тогда даже рыжий Король не спасется. И тогда даже ты не спасешься! — легкий смешок снова перерастает в металлический резкий хохот. Звенящий, почти верезжащий, но уверенный и самодовольный, как и его хозяин. — Король не хотел тебя убивать. И я не буду. Однако запомни, к моему возвращению ты должен стать достойным меня псом. Диким, непокорным… Вопреки сопротивлению бывшего Сексты Хичиго вновь наклоняется к мужскому лицу и убирает руку с шеи врага, отчего тот резко срывается на вдох, вгоняя привычную пыль в легкие. Арранкар скрипит зубами, когда белые когти практически вгрызаются в его грудь и ведут четыре красно-алые полосы по всей длине шрама. Пустой ехидно улыбается, как умеет только он, и облизывает кончики пальцев. Вот оно. Новое Королевское клеймо. *** Лежать, уставившись в белокаменный потолок, дышать песком, глотать сухую слюну вперемешку с солоноватой кровью. Слушать одинокую, но родную песнь ветра и тихий шепот черно-серых, сползших со стен теней. Ощущать холодную лужу под собой и чувствовать присутствие леденящих пальцев на шее. И снова боль… Сердце не в состоянии сбавить темп, выбивая каждым своим новым толчком все связанные мысли. Оно бьется ещё сильней чем прежде, во времена, когда приходилось преклонять колено перед Богом. Стучит, стучит и стучит… И снова это непреодолимое желание жить… Казалось, оно давно похоронено в песках, утоплено в складках той серой ткани, задушено, убито. Однако желание жить ради мести, свободы, независимости, короны, ради себя, в конце концов, расплавленным металлом течет по всему телу и струится по венам. Должен стать достойным псом? Хах, ублюдок не знает, с кем связался… *** Они встретятся вновь, под черным, свинцовым небом пустыни. Один — пес с новыми, заточенными как бритва клыками и лезвием, с непреодолимым желанием перегрызть врагу горло; и другой — самопровозглашенный Король с янтарной радужкой глаз, который подарил своему псу банальное и простое стремление жить…