***
А за окном сыпал снег. Такими большими и красивыми хлопьями. Правда, Гилберт не успевал следить за движениями снежинок. Цикличное покачивание поезда и большая скорость не особо-то позволяли насладиться природой, мелькавшей за окном. Гилберт устало зевнул, приложив руку ко рту. Да уж, ночка сегодня знатная. Сколько народу валит из развалившегося, как карточный домик, СССР! Вот взять даже этот ранний поезд с маршрутом «Москва-Минск» - он переполнен до предела. Лица пассажиров, сидящих и напротив, и рядом, и даже над Гилом, не вселяли надежд о прекрасных переменах в его будущей жизни с братцем, а наоборот вгоняли в большую тоску... И причина печалиться у Гила была: едва узнав о развале бывшего дома, Пруссия тут же побросал вещи в хиленький оранжевый чемодан с типичной советской наклеечкой, изображавшей Московский Кремль, и буквально сбежал из дома. Он не прощался с Брагинской. Не бросил короткого «Прощайте!» бывшим сожителям. Он просто демонстративно хлопнул дверью... Гилберт поморщился, по спине пробежали мурашки, не то от холода, не то от стыда... Старясь отвлечься от щемящих сердце мыслей, немец нервно принялся ерзать на жесткой лавке, что заставило сидящую напротив него женщину поднять на него глаза. Насколько изможденное у нее лицо... Губы были слегка поджаты. Тёмно-синие подглазники обрамлялись красными пятнами от недосыпа и слез. Живого человеческого блеска в глазах не было даже видно, а сухие и красноватые руки выдавали бывшую служительницу целины. Одежонка типично крестьянская, состоящая из какого-то странного ватного бушлата и теплого платка на маленькой голове, да рваных сапогов. Неизвестно, куда едет эта женщина: за поиском новой, легкой жизни, или просто к родне белорусской?.. Но вот она отвела взгляд и убрала руки под стол. Калининград вздрогнул и неприятное ощущение вины перед этим существом вдруг свалилось на плечи немца. А почему? Да черт его знает... А Гилберт вновь уставился в окно. Он не знал, сколько ему еще ехать, но по сгущающимся сумеркам он понимал, что огни Минска скоро предстанут перед его взором. Тем не менее, Пруссия не мог думать о постепенно засыпающей на зиму природе. Не хотел считать эти бесконечные деревья за окном. Не желал слушать тихие шепотки вагона и шуршание тряпичных сумок... Ему хотелось забиться в угол от непреодолимого наплыва непонятных чувств. Ему хотелось остановить поезд, выскочить из вагона и со всей немецкой дури свалиться в этот мягкий снег. Пусть снежинки сыпают ему в лицо и глаза! Пусть его щеки и губы потрескаются от свежего декабрьского мороза! Плевать! А потом встать, да кинуться прямо в лес. Бродить по этому снежному царству, вдыхая ароматы хвои. И в итоге наткнуться на тот самый дом, где его так сильно ждут. Забежать в сени, скинуть сыроватое пальто и кинуться в объятья... объятья... «Че-е-е-рт» Гилберт тряхнул головой, отгоняя столь странные мысли. Конечно, он умудрился удариться влажным лбом о ледяное стекло. Секундный холодок освежил его разгоряченные мысли. «Как ты жалок. А еще себя Великим зовешь! Какой еще дом в лесу?! Ты же едешь в Германию окольными путями, причем к братцу своему! Жить, черт побери!» Пруссия упорно пытался заверить себя в правильности этой мысли. Сразу же представилось резкое лицо Людвига с ясными голубыми глазами и зализанными до не могу назад светлыми волосами. Он вспомнил его мягкую, но в тоже время сдержанную улыбку, твердый взгляд... Дом с теплым камином и идеальным порядком. Куча пива и баварских сосисок в холодильнике. И все его друзья за столом... Приятные запахи домашней еды дали в нос, а заледеневшие ноги окутало неким теплом. Медленной вереницей в его сознании пронеслись портреты ожидавших его с нетерпением стран: мягкие и серьезные лица Германии и Австрии, насмешливая улыбка Венгрии, беззаботный взгляд Италии. Безусловно, их глаза светятся от неподдельной радости, но рады они не сколько возвращению Гила, сколько разрушению бывшей сверхдержавы. И это очень неприятно... Немец и не заметил, как погрузился в сон и даже не понял, что это ему снится... Но неожиданно картинка сменилась. Гилберт смутно увидел очертания нежного печального лица. Загадочная улыбка на алых губах и широко распахнутые лиловые глаза... Пепельные волосы, такие мягкие, и пахнут хвоей... Гил улыбнулся в ответ, но не ясно, во сне или наяву... Он смутно осознавал, кого видит сейчас. Неожиданно для него самого приятное видение прервалось. Резкий толчок послужил сигналом к тому, что поезд уже на месте. Калининград широко распахнул глаза, потрясенный собственным блаженным сном. Протерев веки и осмотрев остальных пассажиров, он с неохотой встал и вытащил из-под лавки чемодан. Пытаясь осмыслить происходящее, Гилберт по привычке сунул руку в карман. С удивлением он обнаружил там какой-то комок, тяжеловатый и явно ценный. Конечно, глупо сейчас открывать его, ведь уже выходить пора. Но немец не смог обуздать свое любопытство и аккуратно приоткрыл сверток. Блеснуло что-то оранжевое с незамысловатыми узорами, подозрительно похожее на янтарь. «Вот я Великий идиот. Это же то самое ожерелье!» Гил мысленно посмеялся над собственной забывчивостью. Это ценное янтарное произведение искусства он уже давно собирался подарить России, но... «Не судьба, Брагинская. Приеду к брату — подарю первой встречной симпатичной немке» Гилберт издал какие-то звуки, смутно напоминавшие ехидный смешок. Но смеяться совсем не хотелось: люди и так на него косо посматривают. А как же желал он наконец выйти из этого поезда! Но потом опять, черт возьми, пересесть на очередной душный вагон с холодными лавками... Спустя пятнадцать минут черепашьего продвижения к «свободе», немец оказался на заполненном до отвала народом перроне. Снег в Минске не падал, но декабрьский холодок покалывал щеки. Пруссия отрешенно вдохнул свежий воздух и поднял голову к небу. Луна, такая печальная, и звезды, столь яркие, завораживали. Сердце, доселе немного вялое, забилось по-детски от восторга. И почему его так радует свет этого небесного маяка? Уж не потому ли, что душа, столь неспокойная, пытается в этих вечных светилах найти хоть какое-то утешение?.. Вдруг кто-то подозрительно низкий коснулся плеча Гила. Немец опустил взгляд на тронувшего его существа и с удивлением обнаружил стоящего рядом с ним Польшу. - Привет, Кали... То есть, Гилберт. Я тут типа слышал, ты к Людвигу на всех порах мчишься? - улыбнувшись, проговорил поляк. И тут же, не дожидаясь ответа, добавил. - Как там Аня типа? В этот момент в изумрудных глазах парня Гил заметил злорадную усмешку. На пару секунд немец почувствовал странное желание врезать наглецу... Но тут же осекся, поняв, что совершенно не в курсе, что там с Брагинской... - Я не знаю. - Вот как. Я, кстати, типа направляюсь в Варшаву, и, так понимаю, мы едем вместе. Позволишь, Великий, составить тебе типа компанию? Великий, слегка растерявшись, неуверенно кивнул и уселся на близ стоящую скамейку. Лукашевич последовал его примеру. Гил не имел совершенно никакого желания беседовать с Феликсом. Он понимал, что разговор будет исключительно о Брагинской, а ее трогать ему сейчас совершенно не хотелось по неясным причинам. Несколько минут тишины, нарушаемой лишь голосом диктора, напоминающего пассажирам о прибытии и отбытии поездов, позволили Гилу пошарить в карманах в поисках билетов. Найдя наконец нужную бумажку, слегка отсыревшую, он тяжко вздохнул: цифры гласили, что ждать поезд придется еще где-то минут сорок. «Черт, не хочу я морозить свою задницу! Поскорей бы уже домой вернуться!» Немец откинул голову назад и взглянул в холодное европейское небо. Совсем скоро он будет в тепле, в окружении семьи, нужно только немного потерпеть... - Знаешь, Гилберт, ты молодец, что решил сбежать от этой ненормальной. Калининград аж передернуло. Такой резкости от бывшего союзника он не ожидал. На мгновение ярость захлестнула голову, а виски заломило. Но лишь на мгновение... «Вот наглый юнец! Ты же в ОВД, черт возьми, состоял!» - Наверняка она держала тебя под замком, чтоб не сбежал. А еще заставляла работать в поте лица, верно? - ухмылка, на секунду мелькнувшая на губах Польши, вновь не на шутку разозлила немца. Гил сжал дрожащие кулаки изо всех сил. Что творит этот парнишка?! Какое он имеет право шептаться за спиной России?! И в этот момент Калининград застыл от шока, широко распахнув алые глаза . Он зол. Очень зол. Но почему? Из-за Брагинской, что ли? Вот же глупость... Безусловно, он злится исключительно из-за того, что Польша участвовал в разделе Пруссии... Нервно сглотнув, мужчина вновь постарался отмахнуться от собственных навязчивых мыслей. - Я вообще не понимаю, на что Брагинская надеялась, когда приволокла тебя к себе в дом? Вот же глупышка, ей Богу! Раздался короткий смешок. Ехидный такой, склизкий. А немец уже перестал понимать, почему он так быстро выходит из себя. Ему просто хотелось врезать этому парню, да так, чтоб искры из глаз сыпались! «Ну почему я, такой Прекрасный и Великий, должен молчать?! Как он вообще смеет так говорить?!» Но Гилберт сдержался. С трудом, но сдержался, лишь слегка размял кулаки, звонко хрустнув костяшками. Не дай Бог этот придурок решит, что из-за советского режима он стал слишком вспыльчивым. Конечно, в словах наглеца была своя доля правды. Он действительно в послевоенное время ненавидел Анну. И опять же категорически не хотел помогать ей в обустройстве дома и поднятии страны. Оно ему на тот момент было просто не нужно: его оторвали от брата, лишили статуса страны, всячески узурпировали, но... Эти лиловые глаза, столь нежно однажды взглянувшие на него, сломили гордость Гилберта, как бы банально и даже как-то ребячески это не звучало сейчас. Он снова вспомнил то, что пытался забыть всю дорогу, и, наверное, не сможет забыть всю остававшуюся жизнь... Воспоминания веселой вереницей пронеслись перед глазами немца, составляя сумбурную картинку событий: Он вспомнил то, как Аня таскалась с ним, тратя драгоценное время, которого катастрофически не хватало, на то, чтобы накормить его свежим супом с мяском и капустой или спрятать от острых ножей вечно недовольной Беларуси. А Наташка-то, кстати говоря, девушка боевая, да и бьет больно... И то, как заботливо она бинтовала раны вяло сопротивляющегося немца и выносила все его «закидоны» и угрозы. И Гилу непонятно до сих пор, почему она не показала, кто в доме хозяин и попросту не заперла его в душной комнате на втором этаже. Но Брагинская лишь молчаливо терпела. То, как Аня билась с переименованием Кенигсберга в Калининград, ссорясь со всеми странами сразу, он тоже вспомнил. Те далекие дни, когда она носилась с бумажками по разным конторам, отпечатались в его памяти упорством и настырностью своенравной девицы. И тот случай, когда Анна свалилась с лестницы, пытаясь добраться до комнаты с обижающимся Гилбертом через окно, тут же «нарисовался» перед глазами. Долго же немец тогда доставал занозы, промывал царапины и гипсовал сломанную ногу девушки! Наверно, именно в тот день Аня смогла разрушить первую стену их взаимного недопонимания... Сознание немца было буквально атаковано подобного рода воспоминаниями, охватывающими его душу с каждым новым разом. Калининград вновь тряхнул головой. Где-то в груди от приятных (или не очень) воспоминаний первых недель пребывания в России ему стало неожиданно тепло... - А помнишь, как она выселила всех немцев из Кенигсберга? Уже за это ты имел право тогда сбежать от нее... Эти слова, как гром среди ясного неба, впечатались в уши Гилберта, словно Польша со всей щедростью накапал в ушные раковины горячего воска. Мужчина застыл с широко распахнутыми глазами. По спине прошла дрожь, а ноги свело, и явно не от холода... Безусловно, он помнил все до мельчайших подробностей. Он вспомнил ту резкую боль где-то в области сердца, помутнение рассудка, громкое падение на пол и сильный ушиб на руке. В тот момент его уши захлестнула волна криков собственного народа, молящего о помощи. Ему казалось, что из глаз потечет кровь, такая же алая, как радужка его глаз. Комната с пожелтевшими обоями приобрела красный цвет, а лица на портретах вождей смазались в странное месиво... И ненависть к чертовой Брагинской словно материализовалась и давила на виски, призывая крушить, убивать и бежать хоть на край света... А потом обморок, ужасные сны и полное безразличие ко всему происходящему наяву. Разве это забудешь?.. Но одно, казалось бы, никчемное извинение Ани заглушило и боль, и апатию, и холод в сердце... Тогда она обнаружила его на чердаке, и черт знает, как Гил там оказался. Благо, на тот момент немец уже не валялся в бреду на полу, а вполне культурно сжигал какой-то обрывок бумаги в огне зажигалки, стоя у небольшого окошка, выходящего во двор. Он не помнит, зачем он это делал. Не знает, где взял этот источник пламени и тот чертов обрывок. Но отчетливо помнит лиловые глаза Ани, наполненные нескрываемой тоской. Ее плечи, такие хрупкие, тихонько подрагивали, ноги дрожали, а руки, скрещенные на груди, словно молили о прощении... Бесшумно, словно кошка, она приблизилась к Гилберту, тихонько всхлипывая. Не медля ни секунды, Анна обняла немца со спины, уткнувшись лицом в тонкую рубашку Калининграда. Руки, такие горячие и неожиданно хрупкие, она скрестила на его груди. Но Гил продолжал жечь обрывок, как оказалось, газеты, не взирая на происходящее. - Прости меня... Пожалуйста... - шепотом повторяет Брагинская, сильнее прижимая к себе мужчину. Горячее дыхание девушки грело его бледную шею... Обрывок догорел. Огонь пропал. Гил сжал тонкую ладонь девушки и... - Не кипешуй, друг, все типа позади! - дружелюбно хлопнул по плечу немца Польша, тем самым прервав поток воспоминаний и вернув немца в реальность. Слегка оторопев по началу от неожиданности, Гилберт скосил глаза на поляка и демонстративно почесал кулак. Терпение наконец-то лопнуло. Парень его достал, причем основательно. Давить на живое, да в такой тяжелый для него день — верх ни с чем несравнимой глупости. Немец даже привстал, готовясь к серьезной драке, но... - Уважаемые пассажиры поезда Минск-Москва! Посадка начнется через десять минут от третьего пути! - властно проговорил диктор, тем самым заставив вокзальный народ оживиться и тащить свои чемоданы. И тут Гилберта настигла самая бредовая идея в его жизни. Он понял, что ему, Великому, пора все-таки вернуться домой... Калининград, воздержавшись от избиения Польши, расторопно поднял с холодной земли свой чемодан и, демонстративно не попрощавшись с поляком, двинулся в сторону третьего пути. - Эй, Гил, ты куда это собрался? - послышалось удивленное восклицание за спиной Калининграда. Похоже, Феликс даже свой маленький чемоданчик выронил. - Домой я, - раздраженно бросил немец в пустоту. Да и плевать уже на этого идиота...***
Дом окончательно опустел. Давящая тишина заполнила просторные комнаты и узкие коридоры. Только тиканье старых часов, да учащенное дыхание одинокого существа напоминало о жизни в особняке... За окном брезжил рассвет. Знаменует ли он начало новой жизни? Или пытается пролить свет на недостатки прежней? Или проще не заморачиваться и это просто восход солнца?.. Но Брагинской было плевать. Тупая ноющая боль в висках не давала насладиться происходящим за окном. Да и нужно это ей сейчас? Ей требуется время. Много времени. Нужно подняться с колен и взять себя в руки ради народа! Плевать, что она осталась одна! Плевать, что этот чертов дом опустел и семья ее возненавидела! Плевать же, верно?.. Слабая усмешка застыла на сухих губах Брагинской. Но она тут же поморщилась, откинув голову набок. Виски все еще ныли, хоть и распад СССР завершился. И вместе с этим на Брагинскую вновь нахлынула волна одиночества, от которого она так тщательно пыталась скрыться семьдесят лет за спинами своей семьи... Глупо, не правда ли? «Вновь. Вновь годы тишины...» Нервно прикусив губу, Анна сжала кулак, пытаясь изобразить непоколебимость перед страхом. Но как-то, если честно, не получалось. Давящее чувство внутренней пустоты не давало успокоиться или хотя бы просто отдышаться. Предательски задрожали губы и захотелось биться головой об стенку... Тяжкие размышления прервал топот ног на уличной лестнице. Ранний гость явно стаптывал прилипший к ногам снег. Анна напряглась, широко открыв от удивления глаза. Кого принесло в столь ранний час? Неужели нового босса?.. Топот прекратился, заместо него странный гость начал ломиться в дверь, настырно и по-хозяйски. Но терпением гость не отличался: раздался глухой хлопок, видимо, дверь выломали пинком. - Какой идиот опрокинул вешалку?! - раздалось гневное шипение с прихожей. - Вот куда мне теперь вешать пальто?! «Неужели...» Брагинская за версту могла узнать эти нотки недовольства, но не решалась поверить в то, что он вернулся... Вдруг дверь в комнату с громким треском распахнулась и в проеме показался Гилберт: весь какой-то потрепанный, с красными от холода щеками и снежинками на волосах. Он был бодр и свеж, в прочем, как и всегда. Калининград, направляясь в Москву, ожидал увидеть печальную и пьяненькую Россию, но не еле живую девушку! Анна распахнула глаза, всматриваясь в тяжко дышащего мужчину. В висках застучал пульс, а руки задрожали. Девушка попыталась встать, но затекшие ноги не позволили ей этого сделать и она осталась так же неподвижно на месте. - Брагинская... - с ужасом прошептал Калининград и буквально прыжком добрался до дрожащей девушки. Да, видок у поделенной на части России оставлял желать лучшего: кровь в волосах, рваная одежда и синяки на руках и ногах. - Что же с тобой происходит?.. Он присел на колени рядом с Анной вплотную, схватив и крепко сжав холодную руку, и взглянул прямо в лиловые глаза девушки, обрамленные прозрачными слезами, словно выискивая объяснение происходящего. Брагинская же нерешительно всмотрелась в алый блеск, пытаясь найти причину прихода Гилберта. Ну не понимала она, зачем он явился к ней! Но горячую руку альбиноса все же попыталась сжать, стараясь вложить в свои ладони всю свою любовь... Гилберт был поражен. Ему нужна была та волевая девушка с пухлыми щечками! Ему невыносимо было видеть дрожащую и раздробленную Россию, которая сейчас находилась перед ним! Калининград молча притянул ослабленную Брагинскую к себе и обнял так крепко, как только мог, слегка поглаживая по голове свободной рукой. Ее спина еле заметно подрагивала, а голова опустилась на широкие плечи Гилберта. И лишь тихие всхлипы нарушали тишину... - Зачем?.. Зачем ты вернулся?.. - выдохнула девушка дрожащим голосом. Ее разум жаждал ответа на сей вопрос, как нищий странник желает воды в пустыне. Гилберт размеренно поглаживал голову Анны, медля с ответом. Сказать ей, что Польша его вывел из себя и он окунулся в воспоминания, что пристыдило его? Или соврать что, мол, Германия домой не пустил? - Скажи мне, Аня: а зачем мы возвращаемся домой? - выдал Калининград. Он понимал, насколько этот ответ многозначен и неясен, но при этом надеялся, что Брагинская не станет приставать с расспросами. И оказался прав — Россия молча прижалась к Гилберту и улыбнулась в пустоту, тихонько всхлипывая. Тепло человеческого тела нежно обволокло ее замерзшую душу и наконец-то подарило ощущение спокойствия, которого так не хватало. Она не одна. Он не оставил ее! Как же приятно было осознавать, что человек, которого ты любишь, остался рядом с тобой... Безусловно, ни Гилберт, ни Аня, не знают, что будет через час, два или на следующий день. Не знают и они, когда придет новый босс отчитывать нерадивую Россию за слабость и беспомощность. Но... - Я не оставлю тебя, знай это, - тихо шепнул на ухо Гил. - Мы вместе выдержим все то, что ждет тебя как молодую страну на мировой арене. Гилберт поднял голову, деловито не выпуская девушку из объятий. Аня посмотрела на него очищенными лиловыми глазами, наполненными жизнью. Легкая улыбка, слегка омраченная засохшей кровью, вновь застыла на ее губах. Неужели та жизнерадостность вновь вернулась в сердце России?.. Ради этой улыбки стоило вернуться. Ради его любви... Калининград аккуратно притянул девушку за подбородок и вновь посмотрел на нее: маленькие слезинки застыли на закрытых глазах и легкий румянец на щеках притягивали взгляд. Гил осторожно, одной рукой, коснулся щеки Анны, чуть запуская ладонь в волосы, и неуверенно дотронулся до горячих губ Брагинской, как бы желая удостовериться в правильности своих действий. Но Аня не отпрянула и притянула мужчину поближе и ответила на поцелуй, обвив руки вокруг шеи... За окном кружили ветра перемен. Скоро по новой стране пройдут волнения и восстания под ноты Лебединого Озера. Новые люди у власти начнут кардинально менять устрой государства, заставляя Анну трудиться в поте лица, а народ привыкать к новой жизни. Но это потом. Сейчас можно вздохнуть спокойно, ибо в этой комнате в эту минуту двум бьющимся сердцам не помешает никто.