О одиночестве

- У меня нет того, что я мог бы ценить. – Спокойно, слишком спокойно говорит Габен. - Кому ты врешь, Мастер? Раньше тебе это не мешало. – Оноре подозрительно смотрит на друга, насыпающего в стакан уже пятую чашку заварки. - А теперь мешает. Мне показалось, что мне есть, что ценить, а оказалось – как не было, так и нет. - Вот мне кажется, ты не совсем правильно сформулировал мысль. – Бальзак облокачивается о косяк двери, - А еще мне кажется, что тебе пора прекратить ссыпать всю банку чая себе в чашку. Габен чертыхается и принимается выгребать из бокала лишний чай. Затем он оборачивается к застывшему в дверном проеме Бальзаку и хмурится: - Почему это неправильно? У меня никогда ничего не было – я не задумывался об этом, просто жил. Потом мне показалось, что у меня есть, что ценить, и ради чего мне стоит жить, а не существовать… - Я бы назвал это выжиданием, а не существованием. – Перебивает его Оноре. - Да как скажешь. Так вот, мне показалось, что у меня есть что-то ценное, очень ценное, а сейчас я понял, что ничего как не было, так и нет. Но теперь это мне уже мешает. Так понятнее? - Гораздо. Ты страдаешь от одиночества, Мастер. От того самого одиночества, к которому так стремился. – Габен пожимает плечами, отсутствующим взглядом вперившись в плитки пола. Как бы это ни называлось, суть не меняется, об этом он и сообщает другу. Бальзак прислоняется затылком к стене и размеренным голосом цитирует: - «А сам я, сколько ни стараюсь отдаться весь, целиком, распахнуть настежь двери моей души, — я не могу открыться до конца. Где-то в глубине, в самой глубине остается тот тайник моего “я”, куда нет доступа никому. Никому не дано найти его, проникнуть в него, потому что никто не похож на меня, никто никого не понимает». – Бальзак поворачивается и смотрит другу в глаза, отчетливо поясняет, - Ги Мопассан, «Одиночество». Там еще пара интересных мест есть. - Зачитаешь? – В тусклых глазах Мастера появляется искорка интереса и Бальзак, пожав плечами, отправляется в комнату за книгой. Вернувшись, он с ходу читает отрывок, который ценит более других: «Сильнее всего ощущаю я одиночество, когда раскрываю сердце другу, потому что непреодолимость преграды становится мне тогда еще виднее. Вот он здесь, передо мной, смотрит на меня ясным взглядом, но душа, скрытая за этим взглядом, недоступна мне. Он слушает меня. А что он думает? Да, что он думает? Понимаешь, как это страшно? Что, если он ненавидит меня? Или презирает? Или издевается надо мной? Он обдумывает мои слова, порицает меня, осуждает, решает, что я ограничен или глуп. Как узнать, что он думает? Как узнать, любит ли он меня, как я люблю его? Какими мыслями полна эта круглая, как шар, голова? Какая непостижимая тайна — неведомая мысль другого человека, скрытая и вольная мысль, которую мы не можем ни узнать, ни направить, ни подчинить, ни побороть!» Жан внимательно слушает его, уставившись пустым и безразличным взглядом бесцветных глаз. Оноре кажется, что когда-то эти глаза были голубыми, но выцвели от тех вещей, которые Габен видел. Иногда Бальзаку кажется, что его друг уже не различает цвета, но Критик вовремя одергивает себя, прогоняя такие глупые мысли. Когда Оноре замолкает, Жан резко опускает взгляд и отворачивается, а потом начинает говорить, спокойно, но надрывающимся голосом: - Вот уж правильно сказал. Я этого никак сам сформулировать не мог. Мне-то всегда представляется омут, пропасть. И кажется, что я на краю этой пропасти стою и сопротивляюсь потоку. И хоть кто-нибудь бы помог по-настоящему! Напротив, подают руку, чтоб поверил, расслабился, а когда немного потянут, так и отпускают, и меня все дальше уносит. Разве я виноват… - голос Мастера срывается на шепот, - Разве я виноват, что не могу быть другим? Да, не кидаюсь на шею людям, тем более тем, которых люблю. Да, я не умею выражать свои эмоции! – голос Жана дрожит и полон хрипов, - Да, да, я не люблю разговаривать, я не люблю навязывать людям свое суждение о мире! Эй, есть у этого Мопассана что-нибудь подобное в его рассказе? – Габен разворачивается к другу, смотрит выжидающе, и Бальзак зачитывает: «Я теперь замкнулся в себе и не говорю уже никому, во что верю, что думаю, что люблю. Зная, что я обречен на жестокое одиночество, я смотрю на окружающий меня мир и никогда не высказываю своего суждения. Какое мне дело до человеческих мнений, распрей, удовольствий, верований! Я ничем не могу поделиться с другими и охладел ко всему. Мой внутренний незримый мир для всех недоступен. На обыденные вопросы я отвечаю общими фразами и улыбкой, которая говорит “да”, когда у меня нет охоты тратить слова». Бальзак поднимает взгляд от книги и повторяет: - Когда нет охоты тратить слова, Мастер. А у тебя никогда не было такого желания. - Это того не стоит. – Вздыхает Габен и устало трет веки. - Хотел бы я знать, ради чего ты или я стали бы «тратить слова». – ухмыляется Бальзак и Габен невесело и утомленно ухмыляется в ответ. - Вот и встретились два одиночества… - тоскливо бормочет он себе под нос. – Устал я, Оноре. - Молчи! – Бальзак шутливо качает головой, грустно улыбается, и ерошит волосы друга, - Молчи, мы не имеем права уставать от такого. Нас считают бесчувственными бревнами – так мы будем такими, нам-то что. Нас обманывают – мы привыкли, мы справимся. Понимаешь, такая уж наша судьба – в пропасть эту твою полетим, и тогда не будем иметь права вскрикнуть. Габен с тоской смотрит в окно, сжимает зубы и внезапно утыкается лицом другу в живот, молча обнимает и замолкает, кажется, не дыша. - Ну вот, - качает головой Оноре, - довели человека. – И осторожно гладит друга по плечу, не решаясь пошевелиться: в конце концов, каждый может позволить себе небольшую поблажку, если уж совсем плохо стало. А Габену плохо, очень плохо, кому, как не Бальзаку это заметить. Может быть, даже и Оноре не может понять в полной мере того отчаяния, в котором находится его друг. Да, так и есть, Критик все равно не сможет понять это в полной мере. Но уже одного пустого взгляда и усталости на лице – другой усталости, такой усталости, которая бывает на лицах самоубийц – уже этого хватает Оноре для того, чтоб забыть на время про то, что не любит он ни слез, ни жалоб, ни каких-либо других слишком явных проявлений чувств. - Эй, Жан, - тихо окликает он друга, - взял бы ты себе отпуск, съездил бы куда-нибудь подальше от нас всех, соскучился бы. – Жан усмехается ему в футболку и отлипает от Бальзака, скептически глядя на друга: - Ты смеешься? Мне это не поможет. Я же не скучаю ни по кому никогда. - Да знаю я! – машет на него рукой Оноре, - Ты скорее по дивану своему соскучишься. Давай чай уже пить – одиночество одиночеством, а организм свое требует. – Габен кивает, и идет выливать уже холодный чай, чтоб налить новый. «По крайней мере», - думает он, - «одиночество не так страшно, когда хоть кто-то тебя понимает. Пусть даже не тот, кого хотелось бы видеть понимающим».