Tame

I’ve seen the world, Done it all, had my cake now. Diamonds, brilliant, and Bel-Air now. Hot summer nights mid July, When you and I were forever wild.

      Машина с густым тихим гудением трогается, и он чувствует, как шины шуршат по прохладной гладкости асфальта, а двигатель вибрирует при каждом движении поршней, обращающих энергию вспышек пламени в скорость, с которой автомобиль выносится с подземной парковки, рассекая хищным капотом горячий вечерний воздух, как нос корабля рассекает воду. Он восхищенно и с чувством триумфа перебирает пальцами по твердому кольцу руля, чувствуя, как под его руками бьется огромным механическим сердцем дремавшая в глубине деталей послушная его ладоням мощь. Фонари автострады проносятся вспышками с обеих сторон, словно фейерверк в честь этого захватившего его чувства победы, высвечивая черную полосу дороги, зажатую между обточенными ветром скалами, нависшими над дорогой, словно тела неведомых гигантов, и плещущей внизу чернотой воды, равномерно разбивающих морскую пену о мокрые камни под крики кружащих чаек, зависающих в потоках воздуха с распахнутыми крыльями.       Змея дороги петляет и кружит, заныривая в пробитые в камне туннели и снова вырываясь под россыпь звездных пятен на бархатном черном склоне летнего неба. На секунду он жалеет, что не может ощутить напор бьющего в стекло воздуха, вдохнуть эту зависшую в воздухе морскую соль и услышать крики чаек, испив до дна этой непроглядно черной ночи с ее высоким небом, горячим асфальтом и горящими в темноте глазами фонарей. В салоне автомобиля прохладно и свежо, пахнет кожей с легкой нотой соли - морской запах проникает внутрь, несмотря на все фильтры, останавливающие только удушливость южного теплого ветра, которая будет мучить притулившееся в прибрежных скалах королевство роскоши еще несколько часов, пока жара не спадет, опустившись за линию горизонта вслед за огненным палящим диском солнца, уже час как скрывшимся в беспокойных волнах, тогда отливавшими золотом, а теперь сливающимися с небесным куполом где-то в далекой притаившейся черноте. Мелкие камешки на повороте прыскают из-под колес, словно испуганные змейки, и исчезают в глубине беснующейся воды внизу.       Фары высвечивают в темноте новые и новые повороты, машина скользит послушно и мягко, подобно прирученной дикой большой кошке, спрятавшей когти лишь для того, чтобы не вызвать на себя гнев грозного хозяина, способного одним взглядом заставить ее отпрянуть и превратиться в беспомощного котенка. Линии металлического корпуса так же вытянуты, напряжены и обладают той же потайной силой, что и натянутые мускулы крупного, расслабленного внешне, но уже готового к атаке крупного зверя. Мелькают фонари, отражаясь в прищуренных от удовольствия зеленых глазах. Змеится дорога, шурша, словно сброшенная кожа чешуей. Он глубоко вздыхает и сжимает длинные пальцы, вписываясь в еще один поворот и легко, почти беззвучно смеется.       Эта власть, эта мощь в расслабленных и спокойных руках сродни магии, такая же дремлющая сила, то же внутреннее торжество под полуопущенными веками и намеком на улыбку, тот же восторг, заставляющий на секунду придержать дыхание, словно не вмещающееся в грудь из-за стучащего с удвоенной скоростью сердца. Торжество и восторг, заставляющие забыть обо всем, кроме шума металлического сердца, простора ночной водной глади, залившей ночное небо, но не погасившей холодного пламени звездных игл над головой, и векового могущества так и не побежденных человеком скал, лишь по собственной прихоти позволивших человеку пробить в них туннели. Обо всем, кроме его собственных пальцев, легким движением управляющих запертой в металле яростью прирученного пламени.       Еще один поворот, и внизу простирается другое море. Утонувшие внизу в ночной мгле огоньки, мерцающие окна домов и разгоняющие ночь фонари узеньких изогнутых мощеных улочек и высверки пролетающих по дорогам автомобилей, спешащих по маленьким делам, таким же маленьким, как эти светлые точки внизу. А дальше - белоснежный лес взметнувшихся к звездам мачт, отсюда похожих на поседевшие еловые иглы, ощетинившийся и застывший в каком-то нелепом стремлении к небу. И огни улиц вперемешку с небесными огнями, и острые, тянущиеся мачты, все отражается в черной ночной глади, рябящей под порывами летнего ветра.       Плавно вжав в пол педаль тормоза, он сворачивает к обочине, к каменному парапету смотровой площадки, и механический пламенный зверь, тихо ворча, затихает, останавливаясь по команде хозяина. Он поглаживает руль правой рукой, левой уже открывая дверь - ему не терпится вдохнуть опускающуюся на духоту дня ночную свежесть и окинуть взглядом мерцающий звездами ночной простор. Одним плавным движением - хозяин подобен своему зверю, скрывающему под внешней гибкостью и изяществом опасную дикую природную мощь - он оказывается снаружи и расправляет плечи, жадно поглощая обостренными органами чувств эту упоительную ночь. Пальцами он прикасается к остывающему шершавому и грубому камню парапета, под его ногами - горячие древние скалы, покрытые тонкой лентой чернеющего асфальта, а над головой зависло в неизмеримой вышине черное бархатное полотнище с россыпью сияющих алмазов. Он запрокидывает голову, закрывает глаза и улыбается.       - Ты приехал, - сильные руки обнимают его, и он чувствует на затылке теплое, усталое дыхание.       - Как видишь, - отзывается он и откидывается назад, опираясь спиной на грудь, сильно вздымающуюся и, хотя он не чувствует этого сквозь металл доспеха, свою рубашку и плотную ткань своего пиджака, наверняка горячую. Он дает рукам медленно соскользнуть с каменной поверхности и ждет, пока кончики пальцев перестанут испытывать фантомное ощущение неровности, вслушиваясь в ритмичное дыхание и наблюдая за тем, как его собственные вдохи подстраиваются под ритм.       - Я мог бы...       - Нет. - Он не хочет менять место их встреч. Он не хочет оказаться слабее брата. Только здесь, среди этой первобытной, стихийной, запредельной мощи, над темной глубиной беснующейся соленой воды, стоя над затихшими под его ногами каменными скалами, когда-то кипевшими расплавленным камнем, а теперь покорно затаившимися под таким же молчаливым и покорным небесным куполом, он чувствует себя равным. Богоравным.       Он закидывает руки назад и запускает пальцы в светлые, немного спутанные волосы - теперь, прикрыв глаза, он видит не только их, но и осторожное, взволнованное выражение лица брата, или просто слышит, как стало более скованным его дыхание. Сейчас он уже не может сказать, потому что небо вдруг становится соленым, ветер - темным, а пальцами он чувствует биение чужого сердца, он готов поклясться, что может в эту секунду спеть вкус, высечь из камня цвет и почувствовать запах звука. Весь широкий мир, минуя условности органов чувств вливается напрямую в его распахнувшуюся от восторга власти грудь, и он не замечает, как поворачивается и прижимается к брату, пытаясь разделить с ним этот пир ощущений и эмоций, прорвавший рамки возможного и дозволенного, делающий человека богом, а бога - человеком, небо - водой, а море - воздухом, силу - слабостью, а слабость - силой.       Он распахивает глаза, чувствуя легкое дыхание, а за ним и прикосновение на своих губах - брат склонился к нему, неловко ослабив объятие, словно давая ему возможность отвернуться, отстраниться, отказаться, и от этого ему хочется рассмеяться. Сегодня в этом нет смысла. Сегодня он будет пить до дна.       Он вцепляется руками во вздрогнувшие от неожиданности сильные плечи и открывается навстречу, подается вперед и сливается с чужой, другой силой, не такой, как у него самого, не таящейся и не прячущейся, словно большая кошка, сытая и готовая поиграть с жертвой, ненароком попавшейся в когти, а открытой и спокойной, как восходящее солнце, ласковое и беззвучное, но неостановимое, как теплые волны, накатывающиеся на песчаный пологий берег. Брат прижимает его к себе так, что он не может пошевелиться, целует его глубоко, медленно, не оставляя сомнений - бог грома берет свое, но в его движениях нет утверждения своего первенства, нет чувства превосходства, только естественность и уверенность. И чувствуя это, словно и на самом деле слыша невысказанные обещания и признания, трикстер обвивает руками напряженную шею и, улыбаясь, откидывает голову под обжигающе искренними губами на своей коже. Он никогда не проигрывает, и даже сейчас, отдаваясь на милость победителя, он побеждает стократ.       Под крики чаек на спящие скалы опускается долгожданная ночная прохлада, звезды загораются ярче, словно вспомнив, что через маленькую вечность им придется покорно побледнеть, приветствуя первые лучи своего большого и яркого собрата, лениво ползущего к горизонту, а на кромке узкой автострады сплетаются две бесконечно маленькие фигурки.