Trust Issues

Восемнадцать лет. Ты слишком юна, глупа и наивна, чтобы знать, какую боль таит в себе это дикое чувство — любовь. Сначала оно пробирается к тебе в голову, пудрит мозги, сулит счастье и океан тепла. «Почему бы и нет?» — думаешь ты и с головой окунаешься в прелести своего возраста, но когда поднимаются волны и вода начинает колебаться, то же происходит и с тобой. Все, что казалось важным, оседает, теперь внутри тебя — зияющая пустота.  Двадцать три года. Ты все так же молода и прекрасна, мечтаешь взять от жизни все. В глазах — задорный огонек, и холод в сердце больше не помеха счастью, и наступает наконец весна, и расцветают вновь в душе фиалки… это любовь стучится в твое сердце. Любовь, любовь, любовь, любовь, любовь… Она везде, и ты боишься, что позволишь ей окутать тебя снова горестью потери и осознанием того, насколько жалок человек, когда противится чему-то столь масштабному. Впрочем, чтобы подкрасться к сердцу и посеять в нем страх вновь оказаться марионеткой в чужих руках, ей позволение не нужно. Любовь не просит разрешения, ведь без него она и вовсе — бог… И все по кругу: слезы (море слез), и горечь (океаны), и ты теряешь веру в чудо, и ты боишься впредь летать. Тридцать лет. Ты больше не нуждаешься в любви: боишься, что та вновь тебя предаст. И не напрасно: она столько чистых душ заделала своих безумных прихотей рабами, что верить ей равносильно самоубийству. Но — вот беда! — ты не имеешь выбора. Любовь, чертовка, неожиданно приходит — заявляется на пороге твоего сердца с фальшивой улыбкой и пустыми обещаниями более не ранить. И ты веришь ей, хотя кажется, что сил на это больше нет. И думаешь: может, на этот раз все обойдется? И впускаешь чертовку в свое скрипящее от боли сердце, где она оборачивается птицей, вольной летать где знает: то легкие изранит, чтоб лишь дым от сигарет был в силах им помочь; то вены на запястьях исцарапает до крови, чтоб не оставить тебе выбора, кроме как позволить темно-красной жиже выбраться наружу; то соберет все слезы под глазами, чтоб мешки убедительней выглядели. Открыв окошко в свое сердце, ты даешь любви доступ к себе ко всей и вновь осознаешь, как сильно облажалась, когда однажды ночью просыпаешься с мужчиной своей жизни, и голос в голове вдруг ясно произносит: «А вдруг и он предаст?» Тридцать пять лет. Ты застряла в так называемом переходном возрасте, когда молоденькой тебя уж не назвать, а на зрелость и претендовать не стоит. Красота все еще при тебе, что безмерно радует, потому что, ты думаешь, именно это (а также его выносливость) удерживает твоего мужчину от того, чтобы послать тебя ко всем чертям. Впрочем, никто не в силах постоянно получать обвинения в свою сторону и просьбы вроде: «Пожалуйста, не предавай меня!» Уходит и он, оставляя за собой горечь послевкусия. И это — последняя капля. Ты официально провозглашаешь себя Той-Которая-Не-Верит. И вот тебе уже под шестьдесят. Болезнь вобрала в себя остатки былой красоты — даже редкие волосинки на голове не поленилась с корнем вырвать. Но главное — рядом нет никого, кто мог бы поддержать в тяжелый час или помочь добраться до кровати, когда ноги не слушаются. Что может быть хуже одиночества? Только ненависть… Ты стара, но в тебе столько же злобы, сколько в подростках с их юношеским максимализмом. Можно винить в этом любовь, а можно взглянуть правде в глаза: ты виновница своего горя. Это омерзительное существительное на «л» лишь подтолкнуло тебя к обрыву, но слово в выборе своей дальнейшей участи оставалось за тобой. И ты предпочла упасть… Збигнев Холодюк говорил: «Рыба, которая в каждом червяке видит крючок, долго не проживет». И только сейчас, когда Смерть с косой наперевес уже стучится в твою дверь, ты понимаешь: кем бы ни был этот Холодюк, но он, черт возьми, прав. Арден отложила ручку и медленно закрыла дневник. Ее дыхание прерывалось, сердце отбивало настолько вялый ритм, что казалось: оно вот-вот остановится. Пожилая женщина умирала, но даже на пороге смерти не могла не предаться сожалениям о прошлом. Она вспомнила, как ее первая любовь, Зейн Малик, чертовски симпатичный парень с кучей татуировок на теле и низким от сигар голосом говорил ей заветные три слова, держа в руках букет фиалок. Затем картинка резко сменилась той, где он твердил: «Я никогда тебя не любил. Ты была просто игрушкой в моих руках, но пришло время тебя выбросить. Прости, что все так неожиданно». Тогда Арден впервые пообещала себе больше не чувствовать. В следующий раз это случилось после расставания с Гарри Стайлсом, очаровательным кудрявым пареньком, который променял ее на карьеру певца. Но только уход Лиама Пейна (не такого безумного, как Гарри, и не столь привлекательного, как Зейн, но все же лучшего) заставил ее взять в руки нож и провести лезвием по животу в надежде выпустить бабочек, засевших внутри, на волю и тем самым избавиться от любви насовсем. Однако это не помогло… Женщина все еще любила Лиама до потери пульса, и тот факт, что она потеряла его по собственной глупости, не давал ей покоя. Она дрожащими руками взяла с тумбочки его фотографию, обклеенную некогда сердечками, и, прижав ее к губам, сомкнула веки. В мыслях крутились строчки из его любимого стиха:

«Я могу тебя очень ждать, Долго-долго и верно-верно, И ночами могу не спать Год, и два, и всю жизнь, наверно!»

Она ждала, и, несмотря на все попытки заставить себя окончательно разувериться, она надеялась. Однако Арден так и умерла, сидящая в кресле, с фотографией, прижатой к губам, одинокая и не дождавшаяся…