85

«Если жизнь в Вашем доме становится невыносимой – потекла крыша, или сломался замок на входной двери, не волнуйтесь, эта рубрика создана именно для решения таких проблем.» (с) Мистер Паттерстон, «Полезные советы на каждый день».

Птицы разрезают крыльями сепию неба – заканчивается очередной день осени (двадцать третье сентября чернеет на календаре). В почти пустой комнате Ким Кибома по-прежнему серо. Под ободранными полосами болотно-грязноватых обоев - выцветшие строки старых газет. Кибом прочитал их все - от буквы до буквы. Слова, складывающиеся в сообщение об аварии на перекресте Бакклэуч-лэйн и Скотт-стрит; в сухую колонку некоего мистера Паттерстона, рассказывающего о том, как быстро и самостоятельно починить потекшую трубу под вашей ванной; в объявления о том, что кто-то ищет собаку или дешево сдаёт квартиру недалеко от Каледонского университета (там наверняка уже давно заселились клопы или парочка наркоманов). Кибом читал, лежа прямо на полу, потому что кровати не было, а от проржавевших пружин внутри ободранного матраса болела спина. Длинными и тусклыми, как пригородные поезда, вечерами. А когда истории надоедали – отдирал новые полосы обоев, зеленой грязью остающиеся под криво обкусанными почти под самый корень ногтями. Джим – кудрявый, вечно улыбающийся парень, работавший с Кибомом в одну смену, как-то сказал, что его в этом городе держит только престарелая мать и застрявшее, словно пробка в горлышке от бутылки, чувство вины. Кибом тогда отчетливо понял, что Джиму просто нужно подарить хороший штопор, а серые полосы строк на стенах не отпустят уже никогда. Даже если дом снесут или на район обрушится ураган. Память Кибома хранила все до единой буквы. Мать Джима умерла три недели назад – с тех пор Кибом работает один. Он худой, сутулый, с синеватой сеткой проступающих под кожей вен. Его тут не любят. Кибом идет на кухню, чтоб сделать себе кофе, но обнаруживает только черную пыль на дне старой жестяной банки с облупившейся по бокам краской. Остаток вечера он проводит вдыхая горьковатый запах, стоя перед окном. Кожа на пальцах сухая и потрескавшаяся от химикатов, но Кибом этого не замечает. *** Перед тем, как ледяные, солёные, как само море, ветра октября успевают набрать полную силу, Кибом получает выговор от начальника и нового напарника. «Будь повежливей, он – хороший парень», - говорит мистер Ли – пожилой китаец со сморщенной, будто у мумии, кожей на лице. Кибом только кивает – как и всегда. С Джонхёном у него ничего общего, кроме фамилии и национальности. Слова с языка «хорошего парня» срываются всегда, кроме тех моментов, когда тот жует. Через неделю Кибом знает о нем всё – какой экзамен он первым завалил в университете; какие бары стали уже излюбленными; сколько ложек сахара он кладет в чай. А ещё Джонхёну нравится Мишель. Точнее не так, Джонхён её хочет. Высокая, с забранными в хвост светлыми волосами, бледно-розовой помадой на губах и с запахом ягодно-цветочных духов. Кибом слушает, как Джонхён разговаривает с ней, спрятавшись за высоким стеллажом, где хранятся сотни банок с отравой для грызунов. - Он очень странный, даже ни разу со мной не поздоровался, - голос у Джонхёна приглушенный из-за акустики. - Вообще-то, этот мальчик - немой. Ты не знал? – Мишель касается пальцами наверняка мягких на ощупь отворотов фланелевой рубашки. Кибом разворачивается просто для того, чтобы пойти и доделать свою работу. Он думает, что оставшихся двух часов никак не хватит, чтоб разобрать двадцать четыре коробки, пришедшие накануне. А ещё, что таким образом Джонхён никогда не добьётся желаемого. *** Ноябрь похож на большого изворотливого хамелеона, которого заело на каком-то одном цвете. Феноменально холодная погода достаёт всех, даже мистера Ли, заставляя того слечь в больницу с воспалением легких. На исходе второй недели последнего осеннего месяца Кибом вспарывает матрас ножом для разделки рыбы. Пожелтевшие от времени комки ваты между пальцев похожи на снежные хлопья. Кибом пытается слепить из них шар, но он разваливается в руках. Под обоями находится новый совет от мистера Паттерстона. Наверное, он был одним из тех скучных людей, что носят очки в тонкой золотистой оправе и каждый вечер, приходя домой, засыпают мертвецким сном, чтоб на следующее утро повторять уже происходившие события их жизни снова и снова. Думал ли мистер Паттерстон о том, что на Востоке самое красивое и невозможно яркое солнце? Вряд ли. Зато он мог дать пару дельных советов о том, как утеплить окно к зиме. Ночи становятся длинней, давая возможность увидеть рассвет на улице – после смены. Кибом стоит, задрав голову к небу и жадно дышит, пока его не толкает коренастый парень, разносящий газеты по утрам. - Эй! – Кибому не нужно видеть, чтоб понять, чья рука перехватывает его под локоть, не давая упасть. - Красиво, - добавляет Джонхён, потягиваясь так сильно, что видно, как на шее напрягаются мышцы. Вечером Кибом закрашивает черным маркером провисшие, как белье на веревке, колонки, написанные мистером Паттерстоном. *** Начало декабря не приносит рождественского настроения. Кибом слышит, как вырвавшийся на днях из больницы мистер Ли, до хрипоты кричит кому-то по телефону, что «клопы и крысы нынче совсем озверели». Мишель приносит на работу два прозрачных хрустящих пакета с самодельным имбирным печеньем. Оно пахнет так сильно, что ноздри начинает щипать, едва Кибом развязывает красную ленту. Он не знает причин этого внезапного подарка и просто кланяется в благодарность – сложившись под почти идеальным прямым углом. Мишель отмахивается, утверждая, что это уж точно – лишнее, но Кибом всё равно стоит перед ней, не поднимая головы. Но самое удивительное случается потом – между стеллажами, у которых Джонхён так мечтал заняться сексом. - Я же вижу, что оно тебе понравилось. Бери, - пакет Джонхёна перевязан другой – зеленой лентой, и сейчас, в руках Кибома, он почти теплый. Этот поступок настолько нелогичный, неправильный, непривычный, что становится больно где-то в груди. - Эй, сделай лицо попроще. Это же просто печенье, - смеётся Джонхён, и его улыбка, кажется - самое красивое, что только есть в мире Ким Кибома. «Ты – хороший парень», - шепчет он одними губами, но этого уже никто не видит. Утром Джонхён сообщает, что немного задержится – «чтоб ещё раз перепроверить последнюю партию». И заодно узнать, что на Мишель сегодня кружевное бирюзовое бельё, а стонет она так, что кружится голова, и хочется двигать бёдрами ещё сильней. Он вытирает сперму с её впалого живота собственной рубашкой и не может перестать улыбаться. Дома Кибом раскладывает печенье по столу, долго рассматривая его, словно пытаясь запомнить каждую деталь, а потом засыпает, окутанный пряным запахом имбиря с щепоткой корицы. Ему снится скорый поезд, блестящий и красивый, как с открытки, которые продаются в почтовом отделении прямо за углом. Кибом видит перед собой лысоватого человека в очках с золотистой оправой. Тот смотрит под ноги, сжимая в руках выцветшую фетровую шляпу, тонкие губы двигаются, будто проговаривая что-то. - Мистер Паттерстон? – спрашивает Кибом, почти уверенный в свое догадке, и когда в ответ на его вопрос утвердительно кивают, добавляет. – Посмотрите в окно – просто оглядитесь вокруг. За стеклом солнце лижет верхушки тёмно-зеленого массива леса, отражаясь искрами в водах реки Нит. Холмы кажутся мягкими и пушистыми, как кошка. И мистер Паттерстон протягивает руку, чтоб погладить её между широко поставленных ушей. - Я всегда хотел вести колонку о путешествиях, - шепчет он, едва не плача. *** Когда Кибом открывает глаза, в комнате вместе с шумом машин за окном уже разливается полумрак. Ощущение чего-то хорошего и нового накрывает с головой, как теплая, прогретая летняя вода на озере. Кибом впервые выходит из квартиры не на работу и смотрит по сторонам так жадно, будто прозревший слепой. Он не запирает за собой дверь, потому что красть за ней все равно нечего, и ведет пальцами по ярким, расписанным стенам узких переулков; вглядывается в блики, ползающие по поверхности яркого калейдоскопа витрин; чувствует, как крепкий черный кофе с двумя ложками рома стекает вниз по горлу. На огромном экране, венчающем торец торгового центра, улыбчивая девушка предлагает купить уникальный товар по выгодной цене. Кибом возвращает улыбку, и какой-то фотограф-любитель останавливается, завороженный тем, как причудливо свет и тени ложатся на худое лицо. Вспышка освещает темный, почти густой воздух всего на секунду. На застывшем изображении Кибом сжимает пальцами вытянутый свитер где-то в районе сердца и выглядит счастливым, исцелившимся от долгой, выматывающей болезни человеком. Под утро, едва небо начинает окрашиваться в оранжевый, он засыпает в каком-то маленьком круглосуточном кафе, уронив голову на руки. Пожилая официантка с волосами белыми, как подступающий с запада снег, аккуратно опускает на плечи Кибома пёстрый лоскутный плед, сшитый еще её матерью. На другом конце города мистер Ли качает головой, от чего редкие, ещё пока темные волосы на его голове по инерции покачиваются. - Он никогда не пропускал работу, даже не болел ни разу, - Джонхён стоит напротив, разморенный после часа в компании Мишель и, кажется, понимает, что от него хотят, - У него нет телефона, да и зачем немым телефон вообще. Может, сходишь к нему домой – проверишь, вдруг что случилось? Оказывается, что Кибом живет в северной части города, совсем недалеко от канала Форд-Клайд. Джонхён ещё с детства знал, что сюда лучше не соваться – подростки с разбитыми лицами и выступающим из ран гноем, рыскающие по улицам в поисках денег на очередную дозу; люди, вышагивающие прямо из окон собственных домов; бесчисленные попрошайки, цепляющиеся за руки. Северные кварталы были страшной сказкой для всех остальных жителей, и теперь Джонхён наконец понимает, почему. Квартира Кибома находится почти под самым чердаком, в длинном, пропахшем чем-то горелым коридоре стоят ведра, в которых мерно капает вода с наполовину обкрошившегося потолка. Дверь с покосившееся табличкой «85» приоткрыта едва ли наполовину, и Джонхён медлит, прежде чем постучаться и войти. То, что он видит, пугает его куда больше всех этих персонажей с улиц. Крошечная комната, в которую через пыльное окно почти не проникает свет. Ободранные обои с исчерканными черным маркером газетами под ними. Около разворошенного, вспоротого матраса, вывалившего наружу грязно-желтые внутренности, поблескивает покрытый ржавчиной нож. Во рту появляется металлический привкус. Когда через пять минут за Джонхёном закрывается входная дверь, он знает, что нужно делать. *** Следующей ночью мистер Ли кричит так, что его маленькое старческое лицо краснеет от прилившей крови, а Кибом стоит, не разгибаясь, наверное, минут пятнадцать. Но на самом деле ему все равно, потому что на плечах всё ещё ощущается тепло лоскутного пледа, а Джонхён улыбается. Как-то странно, будто сочувствующе, но улыбается. Эта смена – последняя перед выходными, и уже у самой двери Кибома окликают. Кажется, Джонхён нервничает, потому что уголки его губ подрагивают. Он обнимает Кибома, похлопывая по спине, а потом долго жмет руку на прощание, и тот чувствует в своей ладони что-то хрустящее, прямо как пакеты с печеньем. - Если что, ты можешь обращаться в любое время. Кибом повторяет про себя эти слова всю дорогу до дома, где он наконец-то разжимает пальцы и щипает себя пару раз, потому что думает, что спит. *** Клочок бумаги холодный и влажный, как ладони Кибома, когда он разворачивает его снова, дрожа от предвкушения, как ребенок утром двадцать пятого декабря. Семь расплывшихся цифр, наверное, будут храниться на сетчатке глаз Кибома даже если он вдруг однажды перестанет видеть. Тусклая лампа под потолком телефонной будки мигает ровно пять раз, прежде чем Кибом все-таки решается. Кнопки аппарата промерзшие, покрытые инеем, на них остаются темные следы от пальцев. Гудки тянутся долго - один за другим, и за все это время Кибом не делает ни вдоха. - Привет, - говорит он, не узнавая собственного голоса за столько лет, едва только слышит шум соединяющейся линии. - Здравствуйте, - голос на том конце чужой, скрипучий, - Доктор Браун слушает. Вы нуждаетесь в консультации? Кибом чувствует только собственные губы - так, будто ему сломали позвоночник. Он не помнит дорогу до квартиры и, кажется, забывает даже собственное имя. Восьмое декабря - за окном белым-бело от подступающей снежной бури, по всем радиостанциям Глазго говорят о штормовом предупреждении. В комнате Ким Кибома по-прежнему серо.